Живое золото
Шрифт:
Биография души. Савл-Павел проповедовал, будучи человеком, подвластным Делу, и безмерно гордясь за своё Дело. Он шёл вперед, глядя не в глаза людям, как Христос, не потупив взоры, как Пётр, не взирая в небо, как Иоанн, а направив взор в "невидимую точку", туда, где сходятся все пути мира. Ничто не отвлекало его от Дела - ни боль, ни смерть, ни суета людей, ни сами люди... ни сам Бог.
Колоссальной силы Павловой воли хватило бы, чтобы дойти до дверей Царства Божия, но не хватило бы, чтобы проникнуть туда - двери рая открываются не
Но Павел смог понять суть спасения - перед казнью. Он всегда смотрел на людей - тем более на палачей - прямо, не склоняя головы. Но перед мечом надо было склониться. И, когда он после долгого пребывания в тюрьме, в кандалах, начал опускаться на колени, ощутил он некую боль - чисто физическую - в груди, и она отвлекла его от роли гордого мученика: он ощутил себя просто Человеком, просто Жизнью, которая вот-вот прекратится.
Положив голову на плаху, он неожиданно рывком поднял голову вверх, издал хриплый возглас: "Что? Что?" - и увидел клочок белого неба с синими прожилками.
Палач опустил меч.
Глаза Павла ещё некоторое время видели этот белый свет, который и стал для него решающим аргументом для входа в рай.
Спасен.
В царстве Божием добровольно отходит на второй план со своего места первоверховного апостола - во имя смирения своего.
Продолжает совершенствовать душу - мыслью и безмолвной молитвой.
Счастлив.
* * *
– Интересно вы говорите... Я бы такого не выдумал, - с грустной иронией проговорил палач, когда Рублёв закончил свой рассказ.
– Но и я записывал, что происходило с моими... несчастными. С теми, в общем, кого я казнил. Я ведь много с кем так же, как с вами, общался... Потом записки пригодятся - может, какой писатель по ним роман напишет. Человека познает... Был у меня такой случай. Одного несчастного, Анчуткина, провожал я - его за ересь приговорили, он не как все думал. Сам был такой ма-ахонький, на голову меньше меня, юркий, зубастенький, с потными руками да быстрыми глазками. Неприятный тип, в общем. Я с ним и говорить не хотел, когда к нему в камеру пришёл - сел напротив и начал молчать. И он тоже. Я молчу и он молчит. И главное - я по лицу его подвижному понимал, о чём он молчит! Да и он мои мысли, наверное, как-то читал. Так вот мы и сидели друг напротив друга и молчали. Часами. На разные темы. Сначала о политике, потом о свободе, потом о жизни. Так вот, под утро Гус домолчался до такой ереси, что я просто встал и вышел из комнаты! Вышел и плакал. И отказался казнить этого человека. Слишком странно он молчал...
– И что? Казнили его в конце концов?
– оживился Андрей.
– Не-а. Казнь не состоялась. Никто из штатных палачей не захотел убивать того, кто ТАК молчал. Бог любит таких, молчаливых... Отпустили его, до сих пор где-то бродит, наверное. Его и смерть не возьмёт. Он с ней общего языка не найдёт - они из разных реальностей.
– Молодец Анчуткин!
– хохотнул Рублёв, отбросив ладонью волосы назад.
– Победил смерть! Сделал свой выбор... Да, да... А я так скажу. Вот меня тоже проверяют, готов ли я к власти или не готов, казнить меня или короновать... И главное - никогда не знаешь, чем всё кончится. Вот неопределённость эта меня больше всего изводит... Если бы сразу мне сказали: "Вот завтра ты умрёшь", - я бы, кажется, только успокоился. А так - волнуюсь, терзаюсь... Лезешь всю жизнь на высокое место, а потом оказываешься в низком и сыром... Да, да. Легче падать в бездну, чем висеть над ней. Во как! Хорошо сказал!
– Андрей сам улыбнулся произнесённой им фразе.
– Запишите это, для мемуаров. Для истории.
После этих слов Рублёва Пикус замолчал, потирая руку об руку. Его узкое морщинистое лицо изображало мучительную работу мысли. Промолчав несколько минут, он промолвил:
– Знаете, Андрей Тимофеич... А мне ведь поручено вас казнить. Смертная казнь второй степени - без боли, без страха. От инъекции во сне. Вы уснёте, а я вам укол сделаю... Чик - и всё. И вы мертвы. Теперь это так делается...
– И что?
– А то. Я этого делать не буду, -Пикус шмыгнул длинным носом и затих, ожидая Андреевой реакции.
– Как тогда, с Анчуткиным. Пусть другие делают...
Лицо подопытного не изменилось.
– Делайте что хотите, - коротко бросил он.
– Мне уже всё равно. Знаете, когда мне было восемнадцать, я говорил: "Если мне скажут: "Если ты ляжешь сегодня спать, то больше не проснёшься", - я всё равно лягу спать". И сейчас я поступлю точно так же. Я лягу и усну. А вы поступайте, как знаете. Хотите, делайте укол мне, хотите - себе. Хотите - уходите. Мне всё равно. Мне эти эксперименты надоели...
Пикус сидел, не смея пошелохнуться. Рублёв картинно потянулся, широко зевнул, лёг на свою кровать и повернулся лицом к стене. В комнате воцарилась тишина, нарушаемая только ровным дыханием Андрея.
Палач несколько минут подождал, пока он заснёт. Поёрзал на стуле. Осторожно, чтобы не издать ни звука, встал. Повертел в руках шприц с ядом. Вздохнул. И вышел неслышными шагами, на цыпочках.
Когда дверь за ним затворилась, Рублёв отвернулся от стены, сел на постели, тихо проговорил: "Так я и знал. Опять балаган..." - и налил себе моховой настойки из графина.
Надо было как-то скоротать ночь.
УМИРАТЬ, ОКАЗЫВАЕТСЯ, ВЕСЕЛО
Следующее утро выдалось непогожим: хмуро, волгло. Рано-рано Андрея разбудили толчком в спину двое человек в масках, грубого вида. "Собирайся. Идём", - сказали они.
"Вот и всё, - подумал Рублёв.
– Последние проверки прошли. Теперь казнить будут". Быстро оделся и пошёл за ними - сначала в лифт, вознёсший его на верхние, сотые этажи Хрустального дворца, а потом на лестницу, возвышавшуюся над крышей. Там его ждали люди с оружием в руках, неприветливые, похожие на средневековых стражников.
Внизу клубился сизый, полупрозрачный туман. Небо было плоским, тёмно-серым. По длинной лестнице стражи, одетые в тёмные плащи до пят и маски в виде перевернутых треугольников с прорезями для глаз, возвели Андрея на небольшую дощатую площадку, с которой открывался вид на бесконечные просторы, таявшие в дымке. С этой высоты ничего нельзя было различить там, на земле. Сверху, над Андреем и стражами, парил попугай Сарториус, гортанным голосом выкрикивая указания палачам - атлетического сложения мужчинам в набедренных повязках, сандалиях и таких же масках.