Живущие в ночи. Чрезвычайное положение
Шрифт:
— Ты считаешь?
— Да. Я вырос в других условиях. В трущобах — если прямо сказать.
— В Шестом квартале?
— Да, в Шестом квартале. На Каледон-стрит. Н испытал на своей шкуре, что такое бедность.
— И что же отсюда следует?
— Бедность разъедает человеческую душу.
— Бедность — не твоя монополия.
— Сможешь ли ты когда-нибудь понять меня, Эйб? Эта грязь и мерзость. Проститутки. Уличные драки. Люди, влачащие жалкое существование, мечтающие только об одном: как бы дотянуть до пятницы, когда выдают зарплату.
— Это я могу понять.
— У меня было трое друзей.
— Да?
— Трое близких друзей: Броертджи, Джонга и Амааи. Джонга уже побывал в исправительном доме.
— Да?
— Извини,
— Ничего подобного, продолжай.
— Они были моими друзьями. У меня не было выбора.
— Ты словно извиняешься.
— Я вел как бы двойную жизнь. Днем занятия кончались, и я возвращался в Шестой квартал.
— Понимаю.
— И ты все еще считаешь меня своим другом?
— Не глупи. Ты только мучаешь себя из-за пустяков. Мне все равно, где ты вырос.
— Я рад этому. А то я боялся, что ты такой же, как Херби.
— А что Херби? Он не может ничего с собой поделать.
— Зачем он притворяется белым?
— Он жертва общественных условий — так же, как и мы с тобой.
— Неужели у него нет своей воли?
— Думаю, мы должны понимать подобных людей. Херби легко пересечь границу, отделяющую белых от цветных. Он светлокожий, и волосы у него о’кей. А это сулит определенные преимущества. Никаких оскорблений. Широкие возможности. Все, что сопутствует божественному праву белой кожи.
— Тогда почему же ты?..
— Слишком много поставлено на карту.
— Для тебя?
— Для всех нас.
— И ты веришь, что всему этому безумию наступит конец?
— Несомненно.
Эндрю ушел от него с чувством удивительной бодрости. Он возвращался домой кружным путем — мимо Зоннеблума — и всю дорогу думал о Гогене и Сметане, политике и друзьях, подобных Эйбу. Шестой квартал, казалось, был где-то далеко, за много миль. Идя по Найл-стрит, он мурлыкал мелодии из «Влтавы».
А потом началась экзаменационная горячка. Зубрежка до трех часов ночи. Ливий, Катулл, Цицерон. «Vivamus mea Lesbia atque amemus» [23] . Бесчисленные чашки крепкого кофе. Сцена убийства из «Макбета». Раскройте значение образа Гэбриела Оука. Натурализм Вордсворта. Воспаленные глаза и усталый, но не сдающийся ум. Закон Бойля, атомная теория Дальтона Аппарат Кипа обеспечивает равномерное поступление газа. Гнетущее безмолвие раннего утра. Пифагорова теорема для острых углов. Вдвое меньше, чем площадь прямоугольника, образованного одной стороной и проекцией на нее другой. Парабола направлена вершиной вниз. Найдите логарифмы числа 1765. Логарифмы. Катулл, дактилические гекзаметры, Дональбайн и Малькольм [24] . Слова, слова и слова, пока мозг уже не в состоянии их воспринимать, и тогда Эндрю засыпал за столом.
23
«Будем жить, Лесбия, любя друг друга». — Катулл, 5-е стихотворение. (Перевод С. Шервинского.)
24
Дональбайн и Малькольм — сыновья Дункана, короля шотландского (В. Шекспир, Макбет).
И вот уже они входят один за другим в экзаменационные комнаты. Экзаменующиеся, пожалуйста, оставляйте учебники за дверью. Фамилии пишите печатными буквами на обложке и пользуйтесь лишь правой страницей тетради. Сейчас девять. В вашем распоряжении три часа — до двенадцати.
Наконец экзамены остаются позади, начинаются долгие декабрьские каникулы, ничегонеделание и ожидание результатов.
Глава восемнадцатая
Больше всего Эндрю беспокоило, что с ним будет после объявления результатов. Придется ли ему поступать на работу? Или Кеннет и Мириам позволят ему окончить университет либо колледж? Заветнейшим его желанием было стать учителем. Рисовать драматические коллизии и характеры, обсуждать символику и образность. Служба в учреждениях его отпугивала. Он знал, что цветной клерк — понятие, реально не существующее. Это только благородный эвфемизм, означающий мальчика на посылках, которому выплачивают жалкие гроши за квалифицированный труд. Привычная, однообразная работа. Сидение за столом и выписывание бесконечных счетов и фактур. Мириам ни разу не упомянула о своих планах в отношении его. Он даже не знал, говорила ли она об этом с Кеннетом. Каждый раз, когда он собирался затронуть эту тему, его останавливала непреодолимая робость — так он ничего и не спросил.
Наконец во всей своей пышности наступили праздники. Накануне рождества он остался один, так как Кеннет и Мириам отправились в гости к Аннет. Рождественский обед был неплох: традиционные куры, жареный картофель и тяжелые пудинги. В голубом, словно эмалевом, небе сверкало яркое солнце. А затем наступили эти знойные летние дни перед Новым годом, когда над асфальтовыми мостовыми зыблются волны жары.
Поздно вечером, в канун Нового года, он решил полюбоваться огнями на Эддерли-стрит. Достигнув Теннант-стрит, он почувствовал инстинктивную робость. Никогда еще не подходил он так близко к Каледон-стрит с тех пор, как оставил дом. Ему было ненавистно все окружающее, душу затопили неприятные воспоминания. На тротуарах, обмахиваясь, сидели незнакомые люди; в канавах играли детишки с раздувшимися животами, в сыром переулке что-то лопотал себе под нос заблудший пропойца. Эндрю был чужд всему этому. И не только в тот момент, но и прежде. Он понял, что может смотреть на трущобы со стороны, как турист. Может даже ощущать бесстрастный интерес.
Он так и не пошел, куда собирался, а свернул на Каледон-стрит. Шестой квартал — или Квартал номер шесть — выглядел по-праздничному. Через грязные переулки были протянуты длинные цветные полотнища, рекламирующие самодеятельные труппы. В Новый год они выйдут на улицы. Ряженые африканцы. Веселое кружение сатина, изобилие движения и цвета. Ярко-красные, зеленые, оранжевые и спине костюмы. И потенье, и прыганье, и танцы, и смех — лишь бы забыть о горестях, пережитых в году.
В Новый год всегда стоит нестерпимая духота, даже ночью, и Эндрю вспотел. А пот он ненавидел. В триста втором ему приходилось умываться холодной водой над кухонной раковиной, где споласкивали посуду.
Люди стояли в дверях, переговариваясь приглушенными голосами. Эндрю заметил Амааи. Он сидел в одиночестве перед Бригейд-Холл. На какой-то миг он пожалел, что не отправился на Эддерли-стрит.
— Хелло, Амааи. — Они не виделись девять месяцев.
— Хелло, Эндрю. — Амааи оторвал глаза от американского комикса, который он читал при свете фонаря.
— Как жизнь?
— Ничего.
— А где остальные?
— Поступили в негритянские труппы. Джонга — я «Миссисипские чернокожие», а Броертджи — в «Джаз филадельфийских менестрелей».
— А ты что отстаешь?
— Как всегда, не везет.
— Почему?
— Нет денег на карнавальный костюм.
— А-а.
— Куда ты запропал, Эндрю?
— Я теперь живу в Уолмер-Эстейт.
— Заделался важной птицей.
— Не то чтобы очень.
— Цветной из высшего общества.
— Потому что живу в Уолмер-Эстейт?
— Ты у нас образованный, превзошел все науки. Скоро с нами и знаться не захочешь.
Эндрю передернулся, но промолчал.
— Ты еще учишь латынь?