Живые тени ваянг
Шрифт:
— В точку! — Георгий Дмитриевич от удовольствия хлопнул в ладоши и добавил. — И оба они являются почетными докторами нашего вуза!
— Да ну? — Буди искренне удивился. — А вот об этом я не знал.
— Так что же главное в гуманистической сути культуроцентристской концепции?
Георгий Дмитриевич поднял вверх указательный палец, словно шпрехшталмейстер на арене, извещая зрителей о начале головокружительного сальто-мортале, и с воодушевлением закончил мысль:
— Признание духовно ответственного выбора и духовно мотивированного поступка как основы
— Я и не спорю. — Буди отодвинул чашку с остывшим чаем. — Развивать только интеллект — этого мало… Кстати, а вы работаете над созданием образа российского интеллигента? Эта тема для вас актуальна?
Георгий Дмитриевич снова улыбнулся незримому третьему собеседнику и ответил:
— Может быть, это будет звучать несколько иначе? Не «создание образа российского интеллигента», а «воспитание студентов на примерах лучших образцов российской интеллигенции»…
Он сделал небольшую паузу, словно припоминая тот случай, о котором хотел рассказать.
— Однажды был у нас с визитом ректор Линнского университета доктор Росс… Буди, да что же это мы? Давайте уж закончим официальную часть посиделок, а то как на симпозиуме!
Он опять что-то вспомнил, потому что начал повторять одно и то же:
— На симпозиуме! Ну надо же! На симпозиуме! — отец Кати весело расхохотался, да так, что не мог остановиться.
Не понимая, в чем дело, Буди с удивлением смотрел на странного собеседника и думал: «Неужели я не уловил смысла какой-то остроты в его словах? Вот что значит „русский юмор“! Меня об этом предупреждали!»
— Почти до слез пробило! — Георгий Дмитриевич провел по глазам салфеткой и посмотрел на Буди. — Слово «симпозиум» произошло от древнегреческого «симпосий», что значит «ритуализированное пиршество, сопровождаемое буйным весельем».
Теперь начал хохотать Буди. Он представил в «буйном веселье» того важного толстого американского доктора, который выступал с докладом на симпозиуме в Амстердаме. Доктор рассказывал о доколумбовой цивилизации майя в Месоамерике, и очень интересно, несмотря на то, что название его доклада, как и фамилия оратора, было таким длинным и трудновыговариваемым…
Катя лежала на кровати с закрытыми глазами, представляя потолок экраном, на котором можно «прокрутить» последние события. Неплохо бы разложить их по полочкам, чтобы определить, какие из них значимы, а какие и вовсе не нужны. Тогда ненужные можно выбросить из головы. А может, и сжечь в топке сердца. Или — вытравить из памяти? Несмотря на то, что потолок был белым, «экран» казался зловеще черным и ничего не показывал. Но вот на нем зашевелились, как и в прошлый раз, ожили тени кукол.
Та, которая была с длинной растрепанной паклей на голове и с огромными висячими грудями, выпучила глаза и широко открыла рот, набитый кривыми зубами:
— Нет, Катарина не простит Альберта… Не будет ему прощения! И тогда…
Ее белая пакля еще больше побелела от злости, а на пальцах рук начали расти длинные когти.
— Ты умерла! — почти прокричала Катя. — Ты же в прошлый раз еще
Зеленая маска стала раздуваться, как воздушный шар. Она зашлась в приступе хохота, да так сильно, что обвислые груди заколыхались, словно две слабо надутых груши под ударами боксерской перчатки.
— В нашем театре все живые! — взвизгнула она и… растворилась в темноте. И только ее тень корчила рожицы, то открывая, то закрывая рот, и размахивая когтистыми руками.
Катя ждала маску птицы-человека. Ведь именно та сообщила ей, что Катарина простит Альберта. Может быть, от этой птицы можно будет еще что-то узнать?
И вот оно — яркое оперение, отливающее золотом и бронзой! И снова руки, сомкнутые на груди. Но почему в прошлый раз показалось Кате, что это — знак чистосердечного признания? Ведь сейчас так явственно видно, что через пальцы сочится кровь… Раненая птица! Вот почему у нее и голос был гортанным… Да у нее же простреленное горло!
Птица открыла длинный зеленый клюв и прохрипела:
— Катарина простит Альберта…
«Да что же это? — Катя схватилась за голову. — Какая Катарина? Какой Альберт? Если это я, то за что мне его прощать? А если это другая, то что же мог сделать совершенно нормальный человек, и даже — доктор философии, чтобы говорить о его прощении?»
— …И когда они вдвоем пройдут тропой очищения… и положат дар богам…
Заиграла музыка. Но это была не та легкая струящаяся мелодия, как в прошлый раз — с перезвоном колокольчиков, мягких ударных и нежных щипковых. Неожиданно громко и тревожно началась увертюра к опере «Летучий Голландец».
Прелюдия из резких и дерзких звуков извещала о том, что стихия на самом деле разбушевалась: ветер по-волчьи завывал, замолкал и снова ревел, как зверь. Но вот эти звуки постепенно сменились на теплые и нежные, полные умиротворения. «Встречали ль вы корабль?» — запела Сента.
«Почему? — подумала Катя. — Почему Сента отказала Эрику? Ведь она любила его! Почему сохранила верность Голландцу, и даже — погибла ради него? Ведь его она почти не знала… Разве что слышала о нем легенды».
И снова грозный фанфарный клич! Суровые и скорбные ноты арии Голландца вселяют смятение. Неужели произойдет трагедия? И не будет другого финала? Но вот на фоне скорби и отчаяния слышится светлый и восторженный голос Сенты. Она уже — на утесе! Нет-нет, Сента, не надо! Но девушка не слышит Катю, она в последний раз оборачивается, словно прощаясь… И ее глубокий пронзительный взгляд обжигает отчаянной страстью!
…А в бездонной пропасти волны яростно разбрасывают пену, то поднимаясь почти до вершины утеса, то опускаясь до самого дна пучины.
Катя вошла в столовую, когда мужчины хохотали над какой-то шуткой.
— Неужели анекдоты «травите»?
Ее вопрос повис в воздухе. Оба молчали. Как же сказать ей об античных пирушках с флейтистками и гетерами, с особенно рьяным поклонением Богу Дионису и с расплескиванием вина из кубков?
— Да ладно… Если вам так уж нравится…
— Катюша, Баба Яга проснулась… — отец явно хотел сменить тему.