Живые тени ваянг
Шрифт:
Биме шел уже двадцать второй год, но бабушке он казался ребенком и потому она баловала его как только могла. Несколько месяцев назад Бима женился на светлоликой Ванги [81] , но даже это не помогло ему избавиться от усиленной опеки.
— А ты уже нарядилась? — только сейчас он заметил, что бабушка в нежно-голубой кебайя [82] , в одной из самых дорогих и любимых ею. Та с легким кокетством молча взглянула на него и поправила ажурные рукава, словно они могли сморщиться или запачкаться от соприкосновения со старой бумагой. Такая привычка сохранилась еще с девичества — очень трепетное отношение к своей
81
Ванги, индонез. Wangi — «ароматная».
82
Кебайя, индонез. kebaya — удлиненная приталенная блузка с длинными ажурными рукавами.
— Ты же знаешь, что на День рождения твоего дедушки я всегда нарядная… А где Ванги?
— Сейчас придет, она переодевается.
Молодые жили в отдельном строении их фамильного дома, и это было очень удобно. Ей — помогать молодоженам, особенно — на кухне, им — приглядывать за стареющей женщиной.
— Добрый день, ибу [83] Интан, — совсем еще молоденькая Ванги, ей не было и двадцати, сложила ладони лодочкой для приветствия. Она тоже нарядилась, в ярко-желтую кебайя, надетую поверх коричневого саронга, закрывающего ноги. Ванги подошла к бабушке и обняла ее за плечи:
83
Ибу, индонез ibu — уважительное обращение к женщине.
— Опять разглядываешь свой архив! Будем садиться за стол?
— Подожди, Ванги, я хочу кое-что показать вам. Вот сейчас смотрела старые фотографии…
— А разве мы не все еще снимки видели?
— Нет… Когда Бима был маленьким, а он всегда был маленьким, пока… не женился… Так что эту газету я припрятала подальше. Ну же, не стойте, садитесь на диван.
Почти вплотную к боковой стороне письменного стола стоял небольшой двухместный диванчик, обитый мягкой бежевой тканью, и молодожены уютно устроились на нем. Бима незаметно положил свою руку на ладонь Ванги, и она не стала ее убирать.
— Вот, взгляните… Узнаете?
На пожелтевшей от времени газете под текстом на иностранном языке красовалась фотография совсем юной девушки с длинными распущенными волосами. Незнакомка улыбалась, да так лучезарно, что на правой щеке у нее появилась ямочка, точь в-точь, как сейчас у бабушки. Девушка держала в руках блюдо с водой, в котором плавали цветы. Но самое главное даже не это: ее девственная грудь, как два ровных и высоких холма с темными пипочками на концах, позировала перед камерой, и девушку это ничуть не смущало. Казалось, что для нее быть без одежды на верхней части тела было так естественно… Вместо явно ненужных ей тряпок на шее висели длинные бусы, опускаясь в ложбинку между холмами.
— Бабушка, да это же — ты! Такая молодая… — Бима пристально всматривался в знакомые черты лица. — А почему ты раздетая?
— А мы вот так и ходили, с открытой грудью, особенно — в деревнях. Правда, я жила тогда в столице, в Денпасаре, то есть, в Бадунге, так он назывался, а здесь девушки любили наряжаться — обматывались кембеном. Было очень модно иметь яркий, цветной кембен. А ведь всего пятнадцать лет назад наш первый президент Ахмед Сукарно официально запретил нам ходить обнаженными и раздал всем балийским женщинам вот такие кебайя. Одна из них досталась тогда мне. С тех пор я и полюбила их. — Бабушка еще раз нежно провела по полупрозрачным небесным рукавам.
— А откуда газета? Это ведь не индонезийская! — от волнения у Ванги порозовели нежные щечки.
— Это иностранные репортеры снимали… Случайно газета оказалась у Курта Хайнца, немецкого художника, который приехал на Бали писать этюды. Ах, сколько тогда у нас их было! Вот, например, бельгийский художник Жан [84] прожил на Бали двадцать шесть лет и умер совсем недавно… Столько картин он оставил после себя!
— Ну, а Курт Хайнц? — Бима горел нетерпением услышать главное.
84
Адриен Жан Ле Майер де Мерпес — бельгийский художник Adrien Jean Le Mayeur de Merpes (1880–1958), памяти которого на Бали открыт дом-музей.
— Ах, да… Так вот, он решил подарить эту немецкую газету нашему музею, но там девушки узнали на снимке меня и пригласили… Вот так я и познакомилась с ним. И Курт дал мне газету. А позже даже портрет написал…
Бабушка элегантно взмахнула рукой и показала на портрет, который висел за ее спиной. Казалось, что он здесь был целую вечность, сколько помнил себя Бима. Стройная молодая женщина с открытым легкому ветерку лицом, с той же ямочкой на щеке и с распущенными волосами, в белой короткой кофточке «в талию» [85] и темно-зеленом саронге стояла на фоне «райского» сада. Сзади нее росло огромное дерево с широкой пышной кроной, усыпанное плодами манго, как елка — игрушками. Их тонкая кожица блестела на солнце, отливая оттенками теплых тонов — от ярко-желтого, переходящего в оранжевый, и до темно-красного. Плоды, собранные в тяжелые гроздья, походили на крупные гроздья винограда, — ветки вот-вот сломаются под их тяжестью. Казалось, что эти плоды испускают медовый аромат, он как будто просачивался сквозь холст… А справа от Интан цвел обсыпанный желтыми цветами джипун. Точно такой цветок был подоткнут за правое ухо.
85
Белая кофточка «в талию» — баджу, индонез. ващ.
— Наверное, влюбился, — многозначительно улыбнулся Бима, — если даже портрет написал.
— Не скрою — да. Поэтому и не уезжал на Родину лет… пятнадцать.
— А ты?
— Что я? Я ведь горячо любила только одного мужчину — своего Ади. Поэтому и не вышла замуж еще раз… А мы с ним даже ни разу не отметили его День рождения — 20 февраля. Летом поженились, а осенью — разлучились…
— Не грусти, ты сама же говорила, что люди не умирают. — Бима хорошо помнил ее уроки и был даже доволен, что представился случай не бабушке успокаивать его, а ему — бабушку. — Сейчас дедушкина душа живет новой жизнью, мы просто не видим ее… А если встретимся когда-нибудь? Может такое произойти?
— Конечно, может. Да… — Интан замолчала, задумавшись. — Действительно, не стоит горевать, тем более — сегодня, когда у него День рождения…
А про себя она подумала: «И как же я не буду горевать, когда „черный“ сентябрь девятьсот шестого года забрал у меня мужа Ади, отца Агуса Хериянто, маму Булан и сестренку Диан?.. Правда, дал взамен сына Виру, твоего отца, которого потом все стали называть „Вира, родившийся в год пупутана“. Вот почему я называю тебя „самый любимый внук“»…
— Жалко, что я не помню своего отца… — Бима задумчиво посмотрел на молодую бабушку на фоне сада. — И маму тоже…
— Бима, дорогой, я уже много раз рассказывала тебе о том, как через несколько месяцев после твоего рождения они погибли, защищая остров от японских захватчиков. В тысяча девятьсот сорок втором году… — Бабушка замолчала, о чем-то раздумывая, а потом добавила:
— Ну вот, и о тебе тоже можно сказать: «Бима, родившийся в год захвата Бали Японией»…
— Мы же договорились, что не будем сегодня о грустном, — несмело вставила реплику Ванги. — Ой, что это? — она испуганно вскрикнула и подняла руку, подавая знак замолчать.