Жизнь Бетховена
Шрифт:
Он триумфатор в импровизации, здесь раскрывается все чародейство, магия его творчества. О том, что рождалось в этих экстатических состояниях, говорят нам две созданные в 1802 году сонаты guasi una fantasia соч. 27, в особенности вторая, так называемая «Лунная». Природный дар был развит благодаря навыкам, приобретенным им как превосходным органистом. Черни присутствовал при одной из подобных импровизаций и был потрясен. Его восторженно хвалят и в такой же мере упрекают за исключительную беглость и смелость его игры, за частое применение педалей, чрезвычайно своеобразную аппликатуру. Он способствует усовершенствованию фортепиано. Общаясь с Иоганном Андреасом Штрейхером, соучеником Шиллера по Карлсшуле, он советует ему выделывать инструменты более прочные и звучные. Он чудесно играл произведения Глюка, оратории Генделя, фуги Себастьяна Баха, неизменно сетуя, несмотря на свою виртуозность, по поводу недостаточной технической выучки. Рассказывают, что в течение двух лет он едва ли не ежедневно играл со своим племянником «Восемь вариаций на французскую тему в четыре руки», которые Шуберт ему посвятил. Зейфрид — иногда его удостаивали чести перелистывать страницы — передает как Бетховен, исполняя свои концерты, читал по рукописи, где были начертаны лишь немногие нотные знаки. Соперником его в пианизме был Иозер Вельфль, ученик Леопольда Моцарта и Михаэля Гайдна, весьма
Но для Бетховена прекрасное и доброе слиты воедино. Поскольку он всецело посвятил себя искусству, он верит в необходимость добродетели. Карпани насмехается над его кантианством; кенигсбергский философ воздействовал на поэта-музыканта, как и на Шиллера. В шестой разговорной тетради Бетховен запечатлел знаменитое изречение: «Нравственный закон внутри нас, звездное небо над нашими головами». В беглых записях, отмечая, для памяти, где ему хотелось бы побывать, он подчеркивает свое желание ознакомиться с обсерваторией профессора Литтрова; верится, он пойдет туда, чтобы поразмышлять над бессмертными словами философа. Быть может, именно торжественность этой мысли, этого настроения передана в великолепной оде Восьмого квартета!
Всю жизнь Бетховен стремился к нравственному совершенствованию. Еще молодым, в расцвете сил своих тридцати лет, он рассказал доктору Вегелеру о заветной надежде вернуться когда-нибудь в рейнское отечество, к голубой ленте Рейна, более значительным человеком, чем он был, покидая родину. Более значительным — это не значит обремененным славой, но обогащенным духовными ценностями. «Я признаю в человеке, — говорит он все той же своей маленькой приятельнице-пианистке, — лишь одно превосходство, то, которое позволяет считать его в числе честных людей. Там, где я нахожу этих честных людей, — там и есть мой домашний очаг». В этой заботе о духовном совершенствовании и кроется тайна его непримиримой независимости. Мы не верим тем свойствам характера, которыми наделяет его известное письмо к Беттине [75] ; однако из отдельных высказываний можно понять, с каким раздражением он относился к иным прихотям самого любимого своего ученика, эрцгерцога Рудольфа (если только вообще принимал их); например, он не желал долго дожидаться. Несправедливость возмущает его, в особенности та, что исходит от знати. Друзьям часто приходится выносить припадки дурного настроения Бетховена. Но недавно изданная книга Стефана Лея («Beethoven als Freund» [76] ) показывает, до какой степени он был привязан к лучшим из друзей.
75
Имеется в виду, очевидно, письмо Бетховена к Беттине Брентано от августа 1812 года из Теплица (см. о нем на стр. 193 этой книги). Подлинность данного письма Бетховена оспаривается исследователями. — Прим. ред.
76
«Бетховен как друг» (нем.).
В центре его нравственных воззрений — искренняя любовь к человечеству, сочувствие беднякам и несчастным. Он вообще ненавидит богачей из-за ничтожества их внутренней сущности. Несмотря на свой скромный достаток, on любит работать для тех, кто испытывает нужду; он поручает Варенна пожертвовать от его имени несколько произведений благотворительным учреждениям в полную собственность. Монахини устраивают концерт в пользу своего ордена; Бетховен принимает авторский гонорар, полагая, что он уплачен неким богатым лицом; оказывается, сумма эта внесена самими урсулинками; тогда он удерживает лишь расходы на переписку нот и возвращает остальные деньги. В своей щепетильности он беспредельно требователен. Приняв приглашение пообедать у родителей Черни, он настаивает на возмещении причиненных им расходов. Согласно его собственным высказываниям, чувство является для него «рычагом всего, что только есть великого». «Несмотря на насмешки пли пренебрежение, которые порой вызывает доброе сердце, — пишет он Джанастазио дель Рно, — все же оно рассматривается нашими великими писателями, и среди прочих Гёте, как превосходное качество; многие даже считают, что без сердца никакой выдающийся человек не может существовать и что не может в нем быть никакой глубины». Иногда его обвиняли в скупости; это направленные против него измышления доктора Карла фон Бурей. Несправедливый упрек в отношении человека, который вынужден быть расчетливым; по его словам, он должен работать и на своего сапожника, и на булочника. Когда же он действительно станет проявлять бережливость, втайне делать вклады капитала, — все это предназначено для племянника Карла.
Был ли он религиозен? Его ученик Мошелес рассказывает, что, выполнив поручение Бетховена — переложить «Фиделио» для пения с фортепиано, — он написал на последнем листе клавира: «Закончено с помощью божией» — и отнес автору свою работу. Бетховен своим крупным почерком исправил пометку: «О человек, помоги себе сам!» Однако, занимаясь воспитанием Карла, он хочет, чтобы духовное лицо наставляло юношу христианскому долгу, ибо «на этой только основе, — пишет он венскому муниципалитету, — можно воспитывать настоящих людей». В разговорных тетрадях часто встречаются беседы метафизического характера. «Я хотел бы узнать твое мнение по поводу нашего состояния после смерти», — вопрошает его собеседник в шестнадцатой тетради. Ответ Бетховена нам неизвестен. «Но недостоверно, что злые будут наказаны и добрые вознаграждены», продолжает свои вопросы приятель. Композитор слушает его долго; это заметно по философским рассуждениям гостя. Нет сомнения, что накануне смерти он по доброй воле подчинился католическим обрядам; на протяжении всей жизни он, как кажется, довольствовался принципами естественной религии, провозглашенными в XVIII веке, — деизмом, происхождение которого вскоре станет нам ясным.
Политика горячо интересует его. Либерал, более того — демократ, республиканец, по точному свидетельству тех, кто знал его особенно близко, он пристально следит за всеми событиями, волнующими страну, где он живет, и Европу. Он не упускает ни малейшего случая, чтобы подтвердить свою неприязнь к австрийскому правительству, которое хранит верность теории абсолютизма, запутывает министров и государственные учреждения в неразберихе, мало благоприятствующей быстрому решению дел, усложняя эту смесь столь милыми сердцу императора совещаниями. Неповоротливость, медлительность правительственного механизма становятся знаменитыми на весь мир; бумагомарание царствует, формализм господствует. Граф Стадион — Наполеон потребовал его отставки после Ваграма, но при заключении Теплицкого договора он оказывается одним из уполномоченных — прослыл невменяемым, так как осмелился своей властью дать статут какой-то провинции. Если какое-либо правительство отличалось полным отсутствием проницательности, то, разумеется, именно австрийское: оно помышляет лишь о том, как бы ограничить свободу либо вовсе уничтожить ее. Это — земля обетованная для тайной полиции и цензуры. Разве не дошло до того, что запретили распространение медицинских трудов Бруссе? Усердно шпионят за иностранцами, за интеллигенцией, чиновниками, за самими министрами; почте приказано распечатывать возможно большее количество писем. В качестве примера деспотизма приводят случай с молодыми швейцарцами: в 1819 году их арестовали за основание исторического общества, устав которого слишком напоминал масонский. Похоже, что Бетховен был франкмасоном, однако нет точных данных, подтверждающих это. Можно представить, как враждебно относился он к известной меттерниховской системе, к режиму, при котором свидетельство об исповеди, требуемое властями на каждом шагу, продавалось и покупалось, словно биржевые ценности.
Впрочем, нельзя отрицать, что он желал быть и действительно был хорошим немцем. Не раз, и во время последней войны в особенности, предпринимались попытки отнять у Германии преимущество обладать гением, доставившим ей столько славы. Старательно подчеркивалось, например, его фламандское происхождение. Оно неоспоримо, и мы уже показали это. Исследования Раймонда ван Эрде доставили самые существенные уточнения в этом направлении. Нельзя обойти связи рода Бетховена с городом Мехельном (Малин); с неизбежной нескромностью были изучены споры Михаэля с его кредиторами и властями. В последующих поисках г. Ф. ван Боксмеер, городской архитектор Мехельна, углубился в недра государственного архива Бельгии и в своей еще неизданной работе доказал брабантское происхождение Бетховена. С его помощью мы можем установить нижеследующую генеалогию: Людовиг ван Бетховен, композитор, родился в Бонне 17 декабря 1770 года; Иоганн ван Бетховен, супруг Марии-Мадлены Кеверих, родился в Бонне в марте 1740 года; Людвиг ван Бетховен, супруг Марии-Жозефы Полль, родился в Малине 5 января 1712 года; Михаэль ван Бетховен, супруг Марии-Луизы Стюйкерс, родился в Малине 15 февраля 1684 года; Корнель ван Бетховен, супруг Катерины ван Леемпель, родился в Бертеме 20 октября 1641 года; Марк ван Бетховен, супруг Жозины ван Влесселер, родился в Кампенгуте до 1600 года.
Итак, теперь мы можем установить генеалогию этой семьи начиная с конца XVI века. Место ее возникновения — Малин, старинный религиозный центр Фландрии, город храмов, к числу которых принадлежат церковь Гансвикской богоматери с ее знаменитой кафедрой резного дерева; собор Сен-Ромбо, подлинный исторический музей, прославленный «Распятием на кресте» Ван-Дейка; Сен-Жан, известный блистательным триптихом Рубенса; церковь св. Екатерины, капелла Бегинского монастыря, церковь богоматери по ту сторону Диля. Все эти Бетховены — музыканты; самый скромный приход имеет свою певческую школу; дед Людвиг ребенком поступил в школу Сен-Ромбо. Надо думать, память о ней не покинула его и в Бонне; возможно, что он поведал своим детям о красоте лика Девы и творении Ван-Дейка, о жизни и видениях покровителя собора, рассказывал красивые легенды о святом Луке и святом Иоанне, говорил о геральдической славе Золотого руна, о воспоминаниях, оставленных Маргаритой и Карлом Пятым, а заодно и об очаровании улочек, окаймленных старинными зданиями цехов; над входом в самый живописный из них, принадлежавший рыбникам, был вывешен крупный лосось, перевязанный ленточками. Не может быть сомнения, что весь этот дух старины, долгое пребывание в среде, проникнутой религией и искусством, напоенной музыкой, воздействовало на формирование скромной семьи. Роль наследственности и подсознания должна быть установлена с особой тщательностью, когда исследуют развитие музыкального гения. Великолепное растение, поднявшееся на боннской почве и покрывшее своими цветами целый мир, доходит корнями до фламандской земли. Вот в этом честь современной Бельгии, обладающей столь драгоценным наследием; честь настолько высокая, что можно вполне довольствоваться упоминанием о ней.
Точно так же мы попытались выявить то, что в возрасте, когда формируется человеческое сознание, приобщило композитора к идеям, щедро изливавшимся Францией в конце XVIII века; его приятие ослепительной мечты, которую с оружием в руках распространяли солдаты-граждане Первой республики; его восхищение наиболее выдающимися среди проповедников свободы. С этими оговорками, учитывая тот факт, что Бетховен образует свой разум в духе традиций Рейнской области, он, разумеется, немец, настоящий немец. Евлогий Шнейдер, чьи лекции он слушал в Бонне, который разъяснил ему значение взятия Бастилии, — подлинный германец, из области Вюрцбург. Не следует преувеличивать влияние Мегюля или Керубини на «Фиделио», делать из него революционную драму, в то время как этические взгляды автора достаточно хорошо объясняют содержание оперы.
Мы видим, что Бетховен сочинил «Прощальную песню» — напутствие венским бюргерам, посланным против победителя при Арколе; если он и согласился остаться в Вене в 1807 году, то лишь из «немецкого патриотизма», — он сам выразительно сказал об этом. Случались у него и откровенные приступы ненависти к чужестранцам. Зейфрид рассказывает о пожелании Бетховена, чтобы все его сочинения гравировались с заглавиями, взятыми из родного языка. Слово pianoforte он пытается заменить термином Hammerklavier. Эта привязанность к своей родине есть главное условие искренней любви к человечеству в широком смысле. Абстрактный интернационализм не что иное как химера; подлинный интернационализм воздействует подобно излучению. Человек, наиболее преданный своему долгу по отношению к другим нациям, — это тот, чья душа обладает достаточно богатыми возможностями, чтобы отстоять любовь к семье, к родной земле, к своей стране. Поражает, что какой-нибудь Габриэле д'Аннунцио желает быть всего лишь красивой италийской сосной на римском холме в полнолуние либо самым черным кипарисом виллы д'Эсте, когда фонтан приглушает свою струящуюся завесу, чтобы подстеречь отдаленный гул потока на земле латинян. Восприимчивая душа, бережно впитывающая напевы рейнских лодочников, сумеет с проникновенной убедительностью постигнуть основную идею Девятой симфонии.