Жизнь Бетховена
Шрифт:
Соната для фортепиано (соч. 90), посвященная графу Морицу Лихновскому, и «Элегическая песнь» памяти Элеоноры Пасквалати для четырех голосов с сопровождением струнного квартета (соч. 118), возвышенная и ясная по настроению, написаны в 1814 году.
Бетховен пытался воспользоваться своим успехом, чтобы побудить публику принять произведение, которое он любил особенно нежно. По инициативе трех музыкантов из театра «Кернтнертор» 23 мая 1814 года «Фиделио» вновь предстал перед венскими зрителями. При участии Фридриха Трейчке партитура снова была пересмотрена. Бетховен затеял «восстановить пустынные руииы старого замка». «Эта опера, — добавлял он, — принесет мне мученический венец». Первый акт происходил во дворе тюрьмы, как и при возобновлении 1806 года; армия Леоноры претерпела изменения — уничтожены все черты виртуозности. Никаких уступок итальянщине; прежде всего — стремление к драматическому воздействию; пьеса заканчивается на площадке перед замком, и в арии, которую поет министр Дон Фернандо:
Брат ищет своих братьев И, если может помочь им, охотно помогает —выражены гуманные чувства, которые вскоре проявятся с большей силой. Впрочем, есть много и других изменений: новая увертюра, новый хор узников, новый финал. На этот раз успех оправдал ожидания композитора и его друзей. Бетховен хотел сам управлять оркестром; на всякий случай
В том же 1814 году Вену посетил один немецкий музыкант, чья опера «Обет Иеффая» была поставлена придворным театром в Мюнхене; в Штутгарте шли его же «Два калифа». Мейербер жаждет советов Гуммеля и Сальери, который направил его в Италию. Музыка Мейербера — музыка богатого человека или даже отличного пианиста; но (да простит нас этот деятель, — он сделается гораздо значительнее, когда обратится к заветам Россини) во всех его операх, а также и в Кантате, не найдется столько поэтичности, сколько в прелестной Сонате (соч. 90, ми минор), написанной в это время Бетховеном по случаю свадьбы его друга графа Морица Лихновского с актрисой Штуммер. Очаровательный свадебный подарок! Первая часть, казалось бы, напоминает о затруднениях, которые пришлось преодолеть для заключения этого брачного союза. Чтобы написать вторую часть, нежное рондо, беседу влюбленных, чтобы передать спокойную радость наконец осуществленной мечты, одного разума было бы недостаточно; необходимо сердце… Подобного счастья композитору так и не довелось изведать; но еще один, новый друг вошел в его ближайшее окружение: скрипач-любитель Антон Шиндлер, представленный Бетховену Шуппанцигом. Отныне этот добрый приятель — на него нередко клеветали, но он достоин всяческого уважения — будет сопровождать великого музыканта в его последних странствиях по жизненному пути. Кстати говоря, обстановка изменилась. Вена в праздничном настроении. Конгресс открылся. Начиная с 3 октября 1814 года и до 9 июня 1815 года он будет центром всей светской жизни, и Бетховен снова примет участие в официальных торжествах.
29 ноября 1814 года в зале Редутов слушают Седьмую симфонию, недавно сочиненную кантату «Славное мгновение» и «Победу Веллингтона». Среди публики австрийская и русская императрицы, прусская королева, многие выдающиеся деятели. Корреспондент лейпцигской «Музыкальной газеты» отметил новый успех; Шпндлер утверждает, что присутствовало до шести тысяч слушателей. Но энтузиазма не хватило, чтобы заполнить зал в концерте 2 декабря. Бетховен горько жаловался доктору Карлу фон Бурей. «А ведь слова, — вскричал он, — были подстрижены и подчищены будто сад по французской моде. Вы только поглядите на скупость слушателей! Прусский король уплатил экстрагонорар в десять дукатов! Один лишь русский император честно внес сто дукатов». Мы не без удовлетворения узнаем, что Бетховен испытал некоторые трудности, перекладывая на музыку слова доктора Алоиза Вейсенбаха. Ему пришлось просить своего друга Карла Бернгарда (имя это часто встречается в разговорных тетрадях) переработать тяжеловесный текст.
Тем временем бетховенское творчество по-прежнему оставалось предметом споров. Майор Вейль в своих записках «Закулисная сторона Венского конгресса» приводит следующие строки из доклада, отправленного 30 ноября 1814 года Хагеру: «Состоявшееся вчера собрание не способствовало более восторженному отношению к таланту этого композитора, у которого есть свои сторонники и свои противники. Лицом к лицу с партией его поклонников, в первом ряду которых находятся Разумовский, Аппоньи, Крафт и т. д., обожающие Бетховена, стоит подавляющее большинство знатоков, отныне наотрез отказывающихся слушать его произведения». Вена жаждет иных развлечений. Об этом осведомляет нас «Дневник» симпатичного Жана Габриеля Эйнара; он послан на конгресс Женевой, чтобы защищать ее суверенитет. Народ довольствуется легкой музыкой, звучащей в Аугартене, среди зелени, во время иллюминации. Бывают празднества в зале Манежа, но как они унылы и однообразны! Монархи прогуливаются под звуки полонеза, предлагая руку дамам, которых они удостоили своего внимания. Эти шествия в темпе несколько ускоренного andante вошли в традицию со времени знаменитой процессии знати на коронации Генриха III; они соответствуют «выходам» старинных французских церемоний. Главное на унылых приемах у лорда Кэстльри — это ужин; после него можно услышать плохонькую скрипку с контрабасом — здесь вальсируют, но без веселости. Император Александр, в черном домино и без маски, танцует у князя Меттерниха среди шумной толпы, и демократ Эйнар шокирован подобным отсутствием достоинства у монарха. Балерина мадемуазель Эмэ упала, и, чтобы осведомиться о ее здоровье, тот же Александр посылает к ней важного сановника, кавалера орденов св. Анны и св. Владимира; высший свет осудил этот поступок монарха как недостаток такта по отношению к женщине, не являющейся хотя бы его любовницей. Как везде, танцуют и у Разумовского. Пятнадцать салонов, пятнадцать оркестров, играющих одни и те же полонезы. Это безумие свирепствует с такой силой, что на вечере в Аугартене, куда адмирал Сидней Смит пригласил кавалеров высших орденов и придворных дам, едва лишь пробило девять часов, был устроен «мужской» полонез. Что касается лорда Кэстльри, то он предпочитает музицирование двух слепых итальянцев, играющих на гитаре и скрипке; эти звуки чаруют его. Прислонившись к стене, он заслушивается до того, что не отвечает на приветствия своих гостей, пренебрегает ужином. В полночь, когда несчастные музыканты, изнемогая от усталости, стали просить пощады, лорда Кэстльри увели. «В ту минуту, — пишет Эйнар, — как мы подумали, что он отправился отдыхать, — заиграли шотландский рильц, и он тотчас же принялся плясать его, без дамы, с тремя англичанами. Трудно представить себе нечто более забавное, чем красивое лицо Кэстльри, холодное и бесстрастное, в то время как тело его выделывало все движения, требуемые танцем рильц. Когда три англичанина побледнели от изнеможения, он вынужден был прекратить пляску и сказал: «Ах, я тоже не могу больше!..» Был уже час ночи, и мы разошлись по домам; однако я убежден, что министр снова начал танцевать…»
Талейрану мешают его искалеченные ноги, поэтому он играет в пикет. Настроение Эйнара изменилось либо смягчилось, как только император Александр пригласил танцевать его супругу. Если б возвращение с острова Эльбы не нарушило венского веселья, несомненно, женевский демократ сам закружился бы в вальсе.
Среди многих других еще один современник дополняет картину эпохи.
Жан-Батист Изабэ, разоренный падением Империи, прибыл в Вену с Талейраном; обширный труд г-жи де Базили Каллимаки позволил нам проследить его путь. Он живет в Леопольдштадте, на берегу Дуная, возле кафе «Юнглинг», у входа в Пратер; чтобы охранять вход в свою мастерскую, он нанял отставного военного, весьма старательно выполнявшего все приказания; его посещает принц Евгений, они вспоминают о веселых сборищах былых времен, о танцевальных вечерах в особняке принцессы Сальм, о балах в галереях Лувра, о коронации. Изабэ поручено писать портреты дипломатов, съехавшихся на Конгресс: задача довольно сложная, хотя бы с точки зрения требований престижа; художника просят оставить место председателя незанятым, подчеркнув тем самым, что заседание закончилось. Ему позируют поочередно князь Меттернпх, Веллингтон, Нессельроде, Гарденберг, Дальберг. В его мастерской встречаются полномочные послы и монархи для неофициальных бесед. «Мой дом, — заявляет Изабэ, — был кулисами Конгресса» (sic!). Всем церемониалом распоряжается принц де Линь. Художник покидает свою квартиру лишь для того, чтобы послужить своим талантом императрицам Австрии и России, чтобы руководить дворцовыми празднествами, устраивать вошедшие в моду вечера, когда перед публикой, состоявшей из особ королевского ранга, появлялись княгини Турн-и-Таксис либо Эстергази, графиня Аппоньи, княгиня Багратион, чье остроумие было еще более обольстительно, нежели цвет лица, графиня де Перигор и обе ее сестры, герцогиня де Саган. Среди всей этой пышности Евгений Богарне и Изабэ с сожалением или с угрызениями совести вспоминают о Мальмезоне…
Балы и обеды следуют один за другим; князья Эстергази и Разумовский соперничают в роскоши; говорят, что императорский стол обходится в пятьдесят тысяч флоринов ежедневно; как-то вечером у кпязя Беневенте очень серьезно обсуждают достоинства национальных сыров, страккино либо честера; внезапно прибывает курьер из Франции и привозит великолепный сыр бри, оказавшийся нежданным победителем. Изабэ встречает князя Разумовского в тот самый день, когда сгорел его дворец: улыбаясь и небрежно поигрывая бриллиантовой табакеркой, последний отклоняет любые соболезнования по поводу столь незначительного происшествия, — ведь «Флора» работы Кановы была спасена. Элегантную сутолоку возглавляет австрийская императрица; родившаяся в Италии, наследница дома д'Эсте, она словно озарена отблеском почестей, которые воздавали ее предкам Ариосто и Тассо, говорит граф де ла Гард-Шамбона; она щедра на всевозможные выдумки и грациозно повелевает своим окружением. В моду ввели живые картины; их устраивают по вечерам, освещена только сцена. Вот Людовик XIV у ног госпожи де ла Вальер, Ипполит, отбивающийся от Тезея. В антрактах оркестр играет произведения Моцарта или Гайдна; слушают сочинения королевы Гортензии — «Отправляясь в Сирию», «Исполняй свой долг» — и Купиньи — «Молодой трубадур поет и сражается». В заключение спектакля боги и богини заполняют причудливый Олимп, — правда, это еще не вполне оффенбаховский Олимп… Мадемуазель Вильгем изображает Венеру, а граф Врбна предстает в образе Аполлона, лишь в последнюю минуту дав согласие сбрить свои гусарские усы.
Всевозможные развлечения, любые игры. Русский император и некая венская дама держат пари, кто из них быстрее сменит свой костюм. Белокурая княгиня Багратион покоряет красотой юного облика, тонкостью черт, застенчивым взором; такой нарисовал ее Изабэ, в облаке шарфов, под кустами роз; танцует она в наряде русской боярыни, но в драматических спектаклях играет на французском языке. Графиня Зофья Замойская, великие герцогини Мария Веймарская и Екатерина Ольденбургская одерживают победу на каруселях, например на той, которую император предложил своим гостям в большом манеже дворца Бург. Изабэ рисует один за другим портреты австрийского императора, злейшего противника новшеств и развлечений, за Меттернихом он оставляет ведение переговоров, за собой — право решать; прусского короля Фридриха-Вильгельма III, человека здравомыслящего, но с ограниченным кругозором, ленивого и упрямого; русского императора, неизменно стремящегося выдвинуть себя на первый план; он желает нравиться, вспоминает уроки ла Гарпа и сочинения Жан-Жака, восхищается идеями Революции и борется с тем, что рождено ею. Меттерних, в темно-синем фраке, с орденом Золотого руна, испытующе вглядывается своими серыми глазами в это общество, которое он цепко держит в руках, где он ухаживает за женами, чтобы выведать секреты мужей. Изабэ бывает у богача графа Фриза, чье роскошное гостеприимство привлекает весь высший свет. Но среди этого помешательства на развлечениях происходят и события иного характера. 21 января 1815 года в соборе св. Стефана служат мессу за упокой души короля Людовика XVI; катафалк и траурное убранство церкви — по рисункам Изабэ и архитектора Моро. Несколько довольно трогательных эпизодов разыгрывается за пределами конгресса. Граф де ла Гард и принц де Линь, посетившие юного герцога Рейхштадтского в Шенбрунне, встретили у него Изабэ; слуга-француз, дежуривший в прихожей, носил еще наполеоновскую ливрею. Доложили о каком-то маршале, мальчик вскричал: «Это один из тех, которые предали отца? Пусть он не входит!» Герцог вышел к гостям в гусарской форме, со звездой Почетного легиона на ментике. И принц де Линь отмечает его сходство с Иозефом II в детском возрасте. Портрет, написанный Изабэ, художник вручил Наполеону в период ста дней, когда он последний раз рисовал императора, с решительным взглядом, с головой, поднятой в последнем вызывающем движении.
К сожалению, чтобы принять участие в этом парадном, шумном и весьма посредственном концерте, Бетховен должен был подавлять свой гений. Русской императрице он посвятил Полонез для фортепиано (соч. 89), по форме — пьесу, неожиданную для бетховенского творчества. Несмотря на уступки моде и условности, нарочитость интродукции и довольно скудную коду, здесь можно обнаружить оттенок индивидуальности композитора, а заодно и прообразы тем либо ритмов, которые обогатит шопеновский гений.
Когда Париж был вторично взят, он сочинил для пьесы Трейчке («Die Ehrenpforte» [71] ) хор «Все свершилось», исполненный 15 июля 1815 года. Одно лишь название произведения может взволновать нас. Действительно, все свершилось; военное соглашение, подписанное с Блюхером и Веллингтоном, выдало столицу Франции союзникам; герой Третьей симфонии отплыл на «Нортумберленде», направляясь к Лонгвудскому плоскогорью, к маленькому роднику в Слейнской долине, где вскоре вырос его могильный холмик. Простят ли нам еще одну попытку сравнить эти судьбы? Когда он умирал, в один из майских дней, столь прекрасных во Франции, когда человек, приведший в смятение весь мир, не смог более поднять веки, разразилась буря, сопровождавшая его агонию; гроза бушевала и в последние минуты жизни Бетховена.
71
«Триумфальные ворота» (нем.).
К тому же 1815 году относятся и пьесы, включенные в сборник издателя Шоненбергера; давным-давно мы находили его в музыкальных библиотеках наших бабушек: «Sehnsucht» [72] ; сочинение для хора и оркестра «Морская тишь и счастливое плавание» (соч. 112). Это произведение было вдохновлено двумя песнями Гете:
«Морская тишь»:
Дремлют воды. Недвижимый Скован штилем кругозор… [73]«Счастливое плавание»:
72
«Томление» (нем.).
73
Гёте. Избранные произведения. М. 1950, с. 44. Перевод Н. Вольпиной.