Жизнь – что простокваша
Шрифт:
Девятый класс позади, впереди – последний учебный год. В летние каникулы я опять работала – пропалывала свёклу и копнила. Предложение отца поработать на соломокопнителе отмела сразу же. Позже, когда осмеливалась рассказать, как мы с сестрой работали на старом, допотопном копнителе, обычно иронизировали:
– Да ладно придумывать! Там крепкая мужская сила нужна, вы бы не справились!
Сердечные страдания
Десятый класс – время первой серьёзной влюблённости. Напротив
Это время не добавляло знаний моей голове: я все дни проводила за тюлевыми занавесками и не учила уроков. Я знала каждый его шаг: когда он исчезал, появлялся и кто к нему приходил. Уходила в школу с невыученными уроками – получала двойки. Не слушала учителя – думала о нём. Дела чуть-чуть поправлялись, когда он уезжал в свой институт. Я ругала себя, убеждала, что не нравлюсь, но поделать с собой ничего не могла: мысли постоянно вертелись вокруг него.
Как-то он пришёл за таблицей логарифмов – я потеряла дар речи и выглядела совершенной дурой…
Над влюблёнными обычно злословили, поэтому любовь свою, как могла, скрывала. Понимала, что ему не пара, но глупо надеялась, что через год, когда тоже закончу десятый класс, он обратит на меня внимание.
Частым его гостем был одноклассник Толя Смирнов. В такие дни они находились обычно во дворе и поглядывали на наши окна. Меня это радовало: я беспрепятственно могла наблюдать предмет своей влюблённости.
Как только Смирнов закончил школу, его семья засобиралась в Казань. Толя ехать отказывался – он был влюблён. Однажды к нам заявилась его мать. Хозяйки не было, и мать Толи говорила в сенях с бабушкой. До меня долетали обрывки разговора:
– … жениться!.. Не пара они!
– Она не знает, – донёсся голос бабушки.
– Притворяется… поговорите.
– О чём?!
– Уезжать не хочет.
– Уедет…
– Была бы… не немка!
Ходили слухи, что из Казани он кому-то пишет и интересуется предметом своих сердечных переживаний. Кто бы это мог быть, меня не интересовало.
Однажды пришла я в класс раньше обыкновенного и обнаружила отличника Игоря Л.
– О! А остальные где?
– Так ещё рано.
– У нас часы остановились, боялась опоздать, – объяснила я свой ранний приход. – А ты? Всегда так рано приходишь?
– Да нет.
– Почему сегодня рано?
– Просто… Ты помнишь Смирнова? – неожиданно перевёл он разговор.
– А почему интересуешься?
– Не задавай вопросов – скажи, помнишь или нет?
– Ну, помню…
– И что?
– Что значит «и что»?
– Как ты к нему относилась?
– Обычно. Знаю, что он с Галушко дружил, – они всегда вместе ходили…
– А кто нравился?
– Зачем тебе?
– Всё-таки…
– Галушко – красивый парень, он многим девчонкам нравился, – испугалась я откровенного признания.
– А Смирнов?
– Смирнов? Он, наверное, тоже хороший, раз с Галушко дружил. Не знаю.
– А если ты Смирнову нравилась?
– Откуда тебе знать?
– Оттуда!
– Ты выдумываешь, только не пойму – зачем.
– Мне его жалко! Ты ему сердце разбила!
– Я-я-я?!
– Ты!
– Я не могла этого сделать – не дружила с ним!
– «Не дружила!..» Он любит! Тебя! Я отговаривал – не слушается!
– Ив чём ты меня обвиняешь? Чего хочешь?
– «Чего?..» Неужели ты не чувствовала?
– Нет, не чувствовала.
– Врёшь!
– Почему тебе нравится меня обижать?
Я вышла из класса и зашла только вместе с Эрикой Георгиевной. Урок закончился, и Игорь громогласно объявил:
– А Смирнов письмо прислал!
Я сжалась…
– Ребята, сдавайте тетради, пора! – торопила учительница.
Эрика Георгиевна собрала, наконец, работы и вышла.
– Что пишет Смирнов? Скучает?
– Скучает!.. Страдает!.. Только о некоторых! – съехидничал Игорь, – Послушайте: «Передай привет королеве сердца моего – Тонечке!»
Не дослушав, я выбежала. Стыдно было за себя, за Смирнова, доверившего сердечные дела такому другу. Расхаживала по центральной аллее и рассуждала о любви: «Странно! Мне Галушко нравился, Смирнову – я, но ничего не замечала, хоть и хозяйка намекала, и девочки его класса, и Марина… Любовь и, правда, слепа!»
Так узнала я, что за немку имела в виду Толина мать. Вернулась в школу к концу занятий – взять портфель, встретила вопросительно-насмешливые лица, схватила сумку и вышла. Меня догнала Рита Мутафян:
– Ты почему выбежала? Смирнов так хорошо о тебе пишет!
– Неужели, Рита, слово «немка» будет всю жизнь преследовать меня, как клеймо?
Рита не понимала причину вопроса.
– Зачем он прилюдно зачитал? Зачем?
– Конечно, я тоже не понимаю. Не нужно было. Но ты-то чего стыдишься? Другая бы гордилась, что её любят, а ты недовольна!
– Нехорошо издеваться над чувствами друга. И никто не сделал замечания?
– Нет!
– Значит, в классе нет ни одного порядочного! Хотел меня опозорить, и не понимает, что опозорил себя и чувства друга.
Галушко стал всё реже и реже появляться в Родино. Ходили слухи, что в институте он с кем-то дружит. Я посещала школьные вечера, иногда – кино, но никто не волновал, никто не интересовал. Я страдала… Сердце моё угасало, и в таком состоянии пребывало довольно долго.
Домой уезжала я редко. Мне привозили продукты и скупые известия, что папа Лео по-прежнему работает комбайнером, что матери тяжело одной с детьми.
Комендант
Пятого марта 1954 года Эрика Георгиевна вновь задержала меня на выходе из класса: