Жизнь – что простокваша
Шрифт:
– Я деревенская – ничего не знаю.
– Твоё всё впереди, – обнадёжила она.
В этот первый свой школьный вечер я много танцевала, а к концу – даже с каким-то парнем, который, к великому огорчению, не умел кружиться. Счастливая и довольная, убежала домой, не дождавшись конца танцев.
– Ты где это пропадала? – полюбопытствовала хозяйка.
– На школьном вечере! – закружилась я.
– Понравился?
– Очень, очень, очень!
– Интересно, что там было уж «очень – очень»?
– Всё, всё, всё! – кружилась я по комнате.
–
– Хотелось бы! Я очень много нового узнала.
Проспав в воскресенье почти до обеда, проснулась с чувством голода, но есть было нечего. Натянув одеяло на голову, провалялась ещё час, затем поднялась и пошла к однокласснице. В гостях от обеда отказалась, сославшись, что плотно позавтракала, так что в понедельник ушла в школу голодная. Вечером бабушка, мать хозяйки, заметила:
– Ты вчера ничего не варила.
Я промолчала.
– Продукты закончились? – допытывалась она.
– Да.
– Что ж не скажешь?
Я опустила голову.
– Возьми у нас ведро картошки, хлеба и стакан сахара. Отдашь, когда сможешь.
– Спасибо. Картошку и хлеб возьму, а сахар не нужно.
– Почему?
Не хотелось говорить, что на покупку сахара у нас нет денег, а потому выкрутилась:
– Не люблю сахар.
Бабушка затопила печь, я сварила картофельный суп и заварила травяной чай с чабрецом. Бабушка поднесла стакан с сахаром:
– Сахар нужен для работы мозга. Возвращать не надо. Бери, бери.
Хлеб и картошку растянула до конца недели. В субботу после занятий ожидали нас недалеко от школы сани.
– Родители досаждали… Дети, мол, голодные, – жаловался возчик.
– Конечно, голодные, – согласился Ваня, – выручили деньги, которые давали на кино.
Машу Шаравину и меня поддержали хозяева.
В воскресенье после обеда тот же возчик увозил нас в районный центр. Сани были забиты продуктами: каждый вёз «про запас» мешок картошки, укутав её старыми шубами, для надёжности на неё в больших тулупах усадили ещё и нас. Остальным продуктам: хлебу, маслу, молоку, лапше и квашеной капусте – 30-градусный мороз был нипочём.
Восторженно рассказывая родителям о школьном вечере, просила не беспокоиться, если меня не будет. Мама соглашалась:
– Хорошо, оставайся. Особенно, если тема будет интересная. Молодёжных компаний избегать нельзя.
Бабушка Зина, постаревшая, осунувшаяся, пеняла матери:
– Тебе их не жалко? Совсем от рук отобьются вдали от родителей! Изочку одну Бог знает куда отправила – пропадёт девчонка!..
– Не волнуйся, альтмама, мы уже большие. Нам учиться надо! Всё будет хорошо! – прижалась я к ней.
Я впервые уезжала с тяжёлым сердцем – душу сковала жалость, смотрела на дорогих мне женщин до поры, пока сани не завернули за угол. Всю дорогу мысли вертелись вокруг старой больной бабушки, устававшей от ежедневного детского крика.
Зима набирала силы. Морозы сменялись длительными метелями. По субботам нам привозили продукты и запрещали отправляться в дорогу.
Я радовалась: можно было посещать школьные вечера. Подготовить по два вечера в году – занятие несложное, и старшеклассники, соревнуясь, изощрялись и фантазировали. И если – не дай Бог! – восьмой «а» выступал хуже восьмого «б» или восьмого «в», клевали: «Позорники!», «Бесталанная команда!» Но такое случалось редко. Обычно слышалось:
– Девятый «а» – великолепно!
– Девятый «б» – замечательно!
– Девятый «в» – восхитительно!
– Все – каждый по-своему – хороши!
Литературные вечера, посвящённые Пушкину, Гоголю, Тургеневу, Толстому, Чехову, были, разумеется, благодатными темами. Возникало сомнение (совершенно, оказалось, напрасное), пройдут ли так же интересно вечера точных наук: химии, математики, физики.
Мы не только получали эстетическое наслаждение, но и, развлекаясь, повышали общеобразовательный уровень – узнавали о многом, чего не было в учебниках. В новом свете представали жизни Ломоносова, Софьи Ковалевской, супругов Кюри. После художественной части обычно бывали танцы – или, как сейчас говорят, дискотеки – под живую фортепианную музыку Клементия Варфоломеевича Poop.
Звонок из комендатуры
Субботний день конца января 1953-го. Закончились занятия первой смены. На выходе из класса Эрика Георгиевна, «классная», задержала меня.
– Из НКВД звонили, велели тебе явиться.
– Зачем?
– Ты что – не знаешь?
– Нет, а что я должна знать? Что я такого наделала?
– Ты в самом деле не знаешь, из-за чего?
– Ну, конечно же, не знаю!
– И родители ничего не говорили?
– Эрика Георгиевна, я не была дома уже больше месяца, давно родителей не видела, что вы меня пугаете?
Она улыбнулась:
– Не думала, что не знаешь, – и, глядя в глаза-копейки, обняла. – Похоже, родители, оберегали тебя…
– От чего?
– Не пугайся. Ты – немка, а все немцы, достигшие 16-летнего возраста, каждый месяц пятого числа отмечаются в комендатуре – являются на регистрацию и перерегистрацию.
– А-а-а! Во-от оно что! – с чувством выдохнула я. – Никуда не пойду: не преступница, да и нет мне ещё шестнадцати!
– Могут возникнуть неприятности.
– Посмотрим! – вырвалось жёстко-угрожающе, и, не попрощавшись, я направилась к выходу, демонстративно подчёркивая, что разговор окончен.
– Тоня, прошу, сходи!
– Нет! – зло, в пол-оборота, бросила я, удаляясь, будто виноватой была она.
Неделя прошла в ожидании – никто не беспокоил. В следующую субботу за нами опять приехали. Три длинных тулупа, чтобы они согрелись, занесли в школу. Так как я от школы жила ближе других, возчик зашёл к хозяйке попить чайку и погреться.
Через час сани скользили по укатанному снегу в сторону Степного Совхоза. Мороз был не менее тридцати, ноги в старых, не раз латаных валенках мёрзли.