Жизнь цирковых животных
Шрифт:
– Что тут славного? – фыркнула Крис.
– Это ирония, – пояснила Мелисса.
– Извини. Не могу с утра оценить твой юмор.
«Лублу тэбя, как свынка гразь», мысленно повторял Фрэнк.
Нет, не любит. Больше не любит. Кончено.
Фраза Ингрид Бергман возникла в голове сама собой. Мозг превратился в лед, внимание скользит, не в силах сосредоточиться. Утром Фрэнк проснулся, ощущая себя китовым дерьмом – как говаривал его отец, китовое дерьмо лежит на самом дне океана.
«Я не стану утешительным призом для актера-неудачника».
Что может быть хуже: ты
«Вот чего тебе надо – любить еще большую неудачницу, чем ты сам!»
Бесконечно проигрывая эту сцену в своей голове, Фрэнк порой натыкался на собственные ошибки. Как он посмел сказать: «Ты слишком привязана к своему брату-педику»? Но чаще всего он видел лишь неправоту Джесси. Нельзя влюбляться в психически травмированную личность – взаимности не дождешься.
Он не мог поделиться своим горем с Аллегрой и прочими. Эти дилетанты и так много знают о его личной жизни. Не хватало, чтобы его любовь сделалась сюжетом для песен этого «греческого хора».
Дуайт вынырнул из спальни – начиналась его сцена, – напевая «Я теряю веру». [79] Диалог Дуайта с Аллегрой вышел слишком мрачным, но Фрэнк не прерывал обмен репликами. Сегодня он не мог положиться на свои инстинкты, не решался критиковать.
Далее – первый монолог Тоби перед Крис. Крис неподвижно сидела перед телевизором, Фрэнк зачитывал ей Фразы Тоби. Засранец позволяет себе опаздывать – и это после того, как накануне вечером Фрэнк потратил на него столько сил.
79
«Я теряю веру» – песня американской группы R.E.M.
– Привет. Как дела? Хорошо прошел день? У меня отлично, – наговаривал Фрэнк.
Остроумные реплики и шутки, а под ними – три сюжета о глубоко несчастных людях. Черный юмор, по замыслу автора, но сегодня Фрэнк ощущал только черноту, без юмора.
Подошла очередь эпизода, когда Аллегра и Дуайт бросаются в объятия друг друга. Это могло быть – должно было быть – великолепно. Двое друзей обсуждают свои проблемы, делятся горестями, как два Иа-Иа, и внезапно накидываются друг на друга. Но сейчас вместо удара молнии черепахой ползла вялая сцена, Аллегра и Дуайт не могли даже толком поцеловаться – сталкивались носами.
– Что вам мешает? – спросил Фрэнк. – Ну же, ребята. Реплика. Пауза. И – поцелуй.
Дуайт и Аллегра остановились, заглянули друг другу в глаза – и неудержимо расхохотались.
– Что за детский сад! – возмутился Фрэнк. – Что такое? Нужно играть депрессию и похоть!
– Но мы же с ней друзья, – возразил Дуайт.
Фрэнк встал между ними.
– Здесь речь идет не о дружбе! – разъяснил он. – О сексе!
– Думаешь, так легко? – пожаловалась Аллегра. – Сам и сыграй.
– Да бога ради!
Ухватив Дуайта за воротник, он подтянул его лицо вплотную к своему и впился в его рот поцелуем. Зубы ударились о зубы, язык проник в теплую влажную пещеру. Он затянул поцелуй, хотя в голове стучало: «Это же Дуайт. Зачем я полез в рот к Дуайту? Почему целую его с такой злобой?»
Он выпустил, наконец, Дуайта, отвернулся и сплюнул.
– Вот так-то, – заявил он Аллегре. – И меня считают гомофобом?!
Все молча таращились на своего режиссера.
– Боже, – с нервным смешком выдавил из себя Дуайт. – Я и не думал, что ты обижаешься. – Он раскраснелся, был смущен и расстроен.
Тыльной стороной ладони Фрэнк утер рот.
– Извини, увлекся. Это твоясцена. Отдайся ей. Оба отдайтесь.
Они начали сцену сначала. Потом еще раз, и еще. Им никак не удавалось раствориться в ней, недоставало бурлившей во Фрэнке агрессии, но хотя бы жесты усвоили.
Фрэнк зачитывал второй монолог Тоби, когда в дверь постучали. Фрэнк открыл, не спрашивая, кто там, и вошел Тоби – на цыпочках, всем своим видом извиняясь за опоздание. Тем не менее, он выглядел на редкость довольным собой, отметил Фрэнк. Бросив плащ в угол, Тоби сходу продолжил свой монолог.
– Что смотришь? Хорошая передача? Я подумываю сходить на прослушивание для полицейского сериала. Не для этого, для другого…
– Простите, что так поздно, – сказал он, закончив сцену.
– Где задержался? – поинтересовался Дуайт.
– В «Кинко». Смена затянулась.
– Вперед! – окликнул их Фрэнк. – Теперь пойдет как по маслу.
Они продолжили, но не как по маслу. У всех реплики выходили какими-то смазанными, приглушенными – у всех, кроме Тоби. Его монологи обрели упругость и четкость. Ему явно пошла впрок работа с Фрэнком, он все усвоил. Актеры обменивались изумленными взглядами, а потом и сами поднажали.
Фрэнк присмотрелся к возне Крис и Мелиссы в кухне, и его осенило.
– Лорел и Харди, [80] – предложил он.
Он боялся обидеть Крис – ведь ясно, кто из них Харди – но та скорее обрадовалась.
– Лесбиянки Лорел и Харди? Точно. Это мне по плечу.
Легкий оттенок фарса, капелька напыщенности – и сцена оживилась.
Тоби приступил к четвертому монологу. Его прорвало, он обхватил Крис руками, точно так же, как вчера цеплялся за Фрэнка. И Крис хорошо помнила эту сцену – замерла в смущении, потом робко обняла его в ответ.
80
Стэн Лорел (1890–1965) и Оливер Харди (1892–1957) – комики, «тонкий» и «толстый».
Драка в кухне получилась скомканной – актеры снова зажались, – и на фоне других сцен с проблесками подлинной жизни эта выглядела донельзя механической.
Когда они закончили, Фрэнк сказал:
– Что-то забрезжило. Уже не полнаячушь. – И сам он уже не чувствовал себя полным дерьмом – китовым дерьмом. – Перерыв.
Актеры разбрелись, открыли окна, включили мобильники. Аллегра отозвала Фрэнка в сторону.
– Ну и поцелуй! – сказала она.