Жизнь графа Дмитрия Милютина
Шрифт:
Только через четыре дня общество стало узнавать подробности о террористах, об их крайних социалистических убеждениях, о ненависти к императору, к самим себе и вообще к жизни. Рассказывали, что Каракозов много плачет, говеет, испытывает крайне религиозные чувства, просит перо и бумагу, чтобы написать исповедь на имя императора.
Придворное и петербургское общество было крайне обеспокоено этим покушением. Все вдруг увидели, что Валуев не справляется со своими обязанностями, Петербург под влиянием князя Суворова превратился в отрадное место для революционеров и преступников, повсюду царит распущенность и неразбериха. В обществе вновь заговорили о Михаиле Николаевиче Муравьеве, который после отставки уехал к себе в имение. Искали человека энергичного, волевого,
9 апреля Муравьев был назначен председателем следственной комиссии, учрежденной императором. Только недавно Валуев и Суворов, получив известие об отставке Муравьева, торжествовали, а теперь вновь испытывали недовольство и досаду. Космополитизм в правительстве вновь получил существенный удар от императора, почувствовавшего, что события 4 апреля не случайны, они готовились новыми кружками и обществами.
Арестованные показали, что общество было создано еще в 1863 году, увлеклись идеями Чернышевского, хотели освободить его от тюремного заключения и от сибирской каторги, потом возникли «Организация» и «Ад», в 1865 году кружковцы пришли к выводу, что надо идти к рабочим и крестьянам, образованному населению в одиночку не победить.
Каракозов первым предложил совершить покушение на императора, товарищи отговаривали его от этой пустой попытки, ведь все должно быть строго организовано, а не так все просто, как представлялось Каракозову.
Муравьев и его помощники арестовали несколько десятков студентов, изъяли листовки и прокламации, со всех сторон докладывали императору, что министр народного просвещения Головнин во всем виноват, его методы и принципы способствовали нравственному растлению молодежи, толкали ее к революционным идеям и низложению всех авторитетов, в том числе и божественного.
В обществе только об этом и говорили повсюду – на балах, на обедах, в гостиных. Вспоминали, кто же первый назвал имя Муравьева на пост председателя комиссии, и все чуть ли не в один голос утверждали: графиня Антонина Дмитриевна Блудова. А на обеде дворянства Муравьев заявил:
– Я стар, силы уже не те, но я добьюсь признания от студента, или лягу костьми моими, или дойду до корня зла. Так мало патриотического в поведении нашего правительства, студентов совсем распустили, не только в университетах, но и в Медико-хирургической академии много распущенности, пора министру Головнину взяться за это дело… А что пишут в сегодняшних газетах против полиции, против администрации. Какой-то ужас! И министру внутренних дел Валуеву пора наводить порядок в стране, пора…
Вскоре после этого император вызвал Головнина и милостиво его уволил, назначив его членом Государственного совета и выдав ему 12 тысяч рублей наградных.
Министром народного просвещения был назначен обер-прокурор Святейшего синода Дмитрий Андреевич Толстой (1823–1889). В дневнике князь Мещерский записал: «В Петербурге говорят, что сохранение за графом Толстым поста обер-прокурора Синода объясняется желанием сблизить эти два ведомства, дабы духовное образование не расходилось с гражданским…»
В эти же дни князь Долгоруков обратился с просьбой к императору уволить его с поста шефа жандармов, как не справившегося со своими обязанностями. Император долго его уговаривал остаться, но князь был непреклонен. Затем был уволен в отставку и князь Суворов.
Глава 2
РОССИЯ И ЗАПАД
Александр Никитенко в эти дни бывал у Федора Ивановича Тютчева, и разговор, естественно, зашел все о том же – о покушении, о новых назначениях, о «Московских ведомостях», которым Валуев дал первое предостережение еще 26 марта 1866 года…
– Представляете, Федор Иванович, мы тут все гадали, поляк или русский покушался на императора, оказывается, Димитрий Владимиров Каракозов, это татарская фамилия, означающая «Черный глаз». Он был вольнослушателем Московского университета, об этом только что было напечатано
– Дмитрий Алексеевич Милютин близок ко двору, в его журнале ошибки не может быть. Я там напечатал несколько своих стихов, «12 апреля 1865 года», посвященное памяти цесаревича, а чуть раньше – «19 февраля 1864 года (На смерть графа Д.Н. Блудова)», – сказал Тютчев. – А что-то я слышал, будто бы кого-то еще из революционеров арестовали…
– О стихах-то я, конечно, знаю, читал, хорошо там сказано о единодушии русских людей, бедных и богатых, но сердечно разделивших горе родителей. А сгущаются тучи вокруг личности Петра Лаврыча Лаврова. Он где только может кричит: нам нужно побольше крови, крови… Вокруг него собираются три-четыре студента да две-три девочки, им же обращенные в нигилисток, и все они громко кричат и аплодируют Лаврову… А дело в том, что в «Санкт-Петербургских ведомостях» напечатана статья, вокруг которой разгораются страсти… Автор утверждает, что всестороннее развитие нервной системы идет вразрез с животным эгоизмом и животного неразвитостью. Оно совершенствует понятие о цели и дает средства к ее достижению. Если развитие человека не соответствует этому назначению, если оно направляется в одну сторону и ведет не к сознанию его роли в ряду других существ, не к пониманию окружающей его обстановки, а к поддержанию старых предрассудков и ложно развитых чувств предыдущего поколения – то такое воспитание является ужасающим злом человеческой породы. К несчастью, это зло почти повсеместно. Вот Лавров и распространяет такое зло, воспитывая нигилистов и нигилисток…
– Человек и животный эгоизм – давно об этом спорят, вся европейская философия и публицистика пронизана этими спорами, ничего нет удивительного и в том, что и у нас зашел спор вокруг этих проблем, – сказал Тютчев, вспоминая свои давние споры в Европе. – Вспоминаю, спор возник из-за грубейших заметок о русском солдате, освободившем Германию от Наполеона в 1813–1814 годах, я возразил, с этого началась полемика…
– «Россия и Запад»? – спросил Никитенко.
– Задумал я большое сочинение под этим названием, но все как-то не получается, то одно, то другое наваливается, уж больно много времени отнимает светская суета, приемы, балы, придворная жизнь… Но этот вопрос об эгоизме, животном эгоизме, так и остался неразрешенным. Мы, русские, обычно подчиняем свои личные интересы общенародным, высшим интересам. Мы способны к самопожертвованию и к самоотвержению, это основа нашей нравственной природы, а на Западе, напротив, господствует совершенно иной строй жизни и сознания: «Человеческое «я», желая зависеть лишь от самого себя, не признавая и не принимая другого закона, кроме собственного соизволения, словом, человеческое «я», заменяя собою Бога, конечно, не составляет еще чего-либо нового среди людей; но таковым сделалось человеческое «я», возведенное в политическое и общественное право и стремящееся, в силу этого права, овладеть обществом…»
– Чистейший индивидуализм, что хочу, то и ворочу, как у нас могут сказать… Поэтому на Западе развито фермерство, а у нас общий сход, как он решит, так и будет…
– С нами Запад нечего сравнивать, у них все по-своему… Человеческое «я», эта определяющая частица современной демократии, избирает себя объектом самовозвеличивания, а раз так, то человеческое «я» признает только собственную власть и обожествляет только самих себя, никого более. Это выполнение все того же дела, обоготворения человека человеком, – это все та же человеческая воля, возведенная в нечто абсолютное и державное, и закон верховный и безусловный. Вот это и есть животный эгоизм, который на Западе проявляется повсюду, и в быту, и в политике. Апофеоз человеческого «я» на Западе приведет к крушению западной цивилизации, человечество спасет только православная этика, отвергающая свободу человеческого «я», индивидуализм, католицизм и протестанство, опирающаяся на господство человеческого «я», на индивидуализм, что ведет лишь к гибели человечества…