Жизнь графа Николая Румянцева. На службе Российскому трону

Петелин Виктор Васильевич

– Я так и знала, что ты пришел неспроста, события 13 января и голод в Оренбурге – это серьезное бедствие. Военная коллегия предложила, а я утвердила широкие полномочия генерал-аншефа Александра Ильича Бибикова с крупным отрядом. Возможно, он уже выехал из Петербурга.

– Да, государыня, он уже прибыл в Казань, произнес страстную речь среди чиновников и дворянства, началось формирование рекрутских отрядов.

Князь Вяземский понял, что дело устрашения самозванца поставлено на широкую ногу, откланялся и удалился.

А Екатерина Алексеевна снова вернулась к своим текущим делам. Как бы ей хотелось поскорее начать мирные переговоры с Турцией, не может она воевать с турками и одновременно посылать войска против казанского колодника, возомнившего себя императором Петром III. Неделю тому назад она направила фельдмаршалу Румянцеву письмо, в котором утвердила план кампании на 1774 год, разработанный

фельдмаршалом, согласна, действительно надобно переправить достаточный корпус за Дунай и ударить вдруг или порознь на Силистрию и Варну. Кроме того, ссылаясь на смерть султана, дала указания к быстрейшему заключению мира на достойных основах. Фельдмаршал готов к переговорам, но турки не торопятся. Тем более что ужасное наводнение потопило и дороги, и поля, и целые селения, так что курьеры генералов с донесениями вместо одного дня задерживаются непреодолимыми препятствиями больше недели, порой донесения генералов устаревают. А весть о том, что турки настаивают на возвращении Молдавии и Валахии при заключении мирного договора, плохая новость, и если возвращать туркам эти княжества, то только при условии прежней автономии, которая существовала в начале нашего века. Прав фельдмаршал, что, услышав такие вести, местное население перестанет так благожелательно относиться к русским войскам.

Вновь постучали в дверь, вошел кабинет-секретарь Олсуфьев с графом Захаром Чернышевым, который с низким поклоном подал решение Военной коллегии для Петра Александровича Румянцева о расписании войск на кампанию 1774 года.

– Наконец-то составили, а ведь реляция фельдмаршала была прислана уже давно. Как любят мои кабинетные генералы тянуть с бумагами, – недовольно перелистывая листки решения, говорила Екатерина II. – Ну да ладно… Пора ему выводить свои войска с зимних квартир, шестой год идет война, нужно добиваться мирных переговоров. Два генерал-поручика и четыре генерал-майора в отпуске, надеюсь, к ним уже отправлены мои указы, чтобы в мае месяце они уже были у генерал-фельдмаршала, не сомневаюсь, что выполняются и остальные мои указания о возвращении в армию и надобных предметах для ведения войны… Вы, Захар Григорьевич, опытный в военном деле человек, больше десяти лет вице-президент Военной коллегии, предупредили генерал-аншефа Александра Глебова, генералов фон Бауэра и Николая Дурново о неукоснительном выполнении всех императорских указов? Переходим в наступление, фельдмаршалу нужно все необходимое для войны…

– Все предупреждены, государыня, также приказано генералу и кавалеру Григорию Григорьевичу Орлову позаботиться об артиллерии и о посылке снарядов. Все будет выполнено без наималейшего упущения времени.

– А положенное число донских казаков?

– В войско Донское послана грамота. Получен ответ, что донские казаки готовы к отправке в войска генерала-фельдмаршала.

– Ладно, с этим делом покончено, будем ждать от фельдмаршала новых известий. Особенно о мирных переговорах.

Как только ушли Олсуфьев и Чернышев, Екатерина Алексеевна второпях дописала письмо Григорию Потемкину, попросила его отправить с курьером, надеялась прогуляться и отдохнуть, но стоило подумать о фельдмаршале, как мысли закрутились вокруг братьев Румянцевых, которых надо отправлять за границу для учебы. Как удивительна судьба близких ей людей… Кто бы мог подумать, что судьба Николая Румянцева, недавно ставшего камер-юнкером и введенного в заседания Эрмитажного клуба, так тесно будет сплетена с бароном де Гриммом, с ландграфиней Каролиной Гессен-Дармштадтской, с Фридрихом II… Каролина прославилась своим умом, блестящим образованием и обаянием, она написала сотни писем знаменитым людям Европы, переписывалась с Вольтером, с французскими энциклопедистами, со всеми герцогскими дворами. Говорят, что переписка у нее осталась громадная, есть ее письма и у Екатерины II, российской самодержицы. Ведь она – мать великой княгини Натальи Алексеевны, Павел Петрович, наследник, по-прежнему, как в первые дни после свадьбы, теряет голову от ее обаяния и ума.

Она вернулась к размышлениям о насущных проблемах сегодняшнего дня.

В середине октября прошлого года Каролина вместе со своей свитой покинула Петербург, получила 100 тысяч рублей в подарок, две дочери – по 50 тысяч, 20 тысяч – на дорогу, писала ласковые письма, передающие ее восхищение нашим императорским двором, нашими беседами, играми в вист, каламбурами, а потом уж Екатерина стала более внимательна к донесениям, идущим от соглядатаев за великокняжеской семьей. Всем стала очевидна связь Андрея Разумовского с великой княгиней, а великий князь, конечно, ничего не замечает, по-прежнему держит красавчика князя в своих первых дружках. Екатерина II скорее почувствовала, чем осознала, что великая княжна

не так проста; да, на первых порах ей казалось, что в императорской семье все идет очень хорошо, она попросила великую княгиню учить русский язык, и та согласилась, они танцевали, веселились, но великая княгиня почувствовала тошноту, прекратились танцы, веселья, великий князь начал оберегать свою жену от излишних движений. Но еще барон Ассебург писал, что принцесса не любит танцев, не любит играть и не любит общества… а Екатерина тогда уже поняла, что принцесса всех честолюбивее. «Кто ни в чем не принимает участия и ничем не забавляется, тот снедаем честолюбием. Это неопровержимая истина», – думала в то время Екатерина, и последовавшие несколько месяцев замужества лишь подтвердили ее предчувствия. Хорошо, что государыня-сестрица Каролина столь лестно отзывается о бароне Гримме, который восхищен императрицей. Действительно, он приходил иногда поболтать к ней по вечерам от восьми часов до десяти.

Многое Екатерина узнала от Гримма о его непростой судьбе. После окончания Лейпцигского университета он много писал, работал воспитателем и секретарем в богатых домах в Париже, познакомился с философами Дидро, Руссо, Клодом Гельвецием.

Париж в то время был центром культурной жизни Европы. Начиная с Людовика ХIV Франция породила множество поэтов, философов, артистов. Здесь появлялись труды Вольтера и Руссо, книги Монтескьё, фолианты «Энциклопедии» и тысячи мелких брошюр по различным вопросам, выходили научные книги и десятки стихов, анекдотов, устных критических статей. Гримм, читая эти сочинения, которые рассылались знатным любителям литературы, почувствовал, что именно к такому делу лежит его душа, его заработок тут.

С 1753 года Гримм начал выпускать свои Correspondance Litteraire («Литературные корреспонденции»), насыщенные культурной и литературной информацией, которые широко распространялись по различным европейским дворам, «от берегов Арно до берегов Невы».

Барон де Гримм во время бесед с императрицей не мог упустить случая, чтобы не рассказать о том, что происходило в Париже два десятка лет тому назад. Гримм выпустил брошюры о немецкой литературе и о французской опере. Завязалась полемика, имя Гримма стало известным в Париже. А когда на гастроли приехала итальянская труппа, то Париж раскололся на две группы: большая часть французов поддерживала французскую оперу, а другая, меньшая по числу, выступала за итальянскую.

– Представляете, государыня, в полемику ввязался Руссо, французы не предвидели, что их придумка дать совместные спектакли французов и итальянцев приведет к тому, что итальянцы одержат верх над французами… Бог очень возвысил Францию. Я очень люблю французский народ, его светлый и быстрый ум, его мягкие нравы, никого нет более любезного, чем французский народ, я мечтаю стать похожим на француза! Случайно подвернулась эта тема о французской и итальянской опере… В брошюре было много критики и много упований на улучшение, брошюра имела необыкновенный успех, за месяц вышло три издания. В то время музыка, государыня, отодвинула на задний план раздоры парламента с двором, изгнание парижского парламента, об этом почти забыли, увлеченные итальянской оперой. Один умный человек сказал, что появление тенора Манелли и примадонны Тонелли спасло Францию от междоусобной войны: без итальянской музыки парижская публика занялась бы раздором парламента с духовенством, и фанатизм легко мог бы повести к междоусобице.

– Не сгущаете ли вы, сударь, краски? – с легкой иронией спросила внимательно слушавшая Екатерина II. – Неужто все зависело от этой вроде бы невинной стычки?

– Увы, ваше величество, госпожа Помпадур узрела, что французская музыка в опасности, и возмутилась. Она тут же приказала поставить знаменитую оперу Мондонвилля, потребовала полного успеха в театре и в публике. Все придворные чины принимали участие в этом успехе, пригласили военных, бурные аплодисменты опере были гарантированы, послали курьера в Шуази, где находился король, но парижские слушатели остались равнодушными, успеха не получилось. А после этого из Парижа выслали итальянскую оперную труппу. Вот так свободная Франция решила этот конфликт, по-королевски. Надеюсь, я не оскорбил ваше величество.

– Нет, не оскорбил. Возможно, это был единственный способ решить проблему в духе влиятельной любовницы Людовика XV маркизы Жанны Помпадур.

– Но на публику это не повлияло, государыня.

«Я очень люблю листки, которые Гримм присылает мне: пусть по-прежнему продолжает и дает полную свободу перу своему. Я очень довольна, что характер его соответствует вашему описанию: это придает не мало значения его суждениям о книгах и делах, и я буду читать его с большим удовольствием», – писала Екатерина II 17 мая 1765 года в письме госпоже Жоффрен (Сборник. 1. 271; ХХХIII. 1).