Жизнь и дела Василия Киприанова, царского библиотекариуса: Сцены из московской жизни 1716 года
Шрифт:
Вдруг грохот снаружи заставил их вздрогнуть. Сквозь щели ставней, которыми были закрыты окна, стали видны разноцветные – зеленые, рубиновые, лиловые – огни. Огни рассыпались и поплыли, начиналась грандиозная огненная потеха – святочный фейерверк.
Спустя неделю генерал-фельдцейхмейстер Яков Вилимович Брюс в Сухаревой башне принял отца и сына Киприановых, которые желали поблагодарить за заступничество и за возвращение их в свою любезную полатку.
На сей раз, уступая настойчивому желанию бабы Марьяны, они нарочито для визитации сей купили кафтаны на новый парижский покрой – полы с цветной подкладкой завернуты назад. У старшего Киприанова кафтанец был скромного сливового цвета, а у Бяши очень яркий – бирюзовый, что весьма шло к его бледности и темным волосам.
Брюс перевозил свое московское имущество в Петербург, где на Литейном проспекте он выстроил царю арсенал, а себе – небольшой дворец. Прочее он хотел вывезти в подмосковную усадьбу, с московскими же хоромами на Мясницкой улице, которыми был он пожалован некогда после одного попавшего в опалу боярского рода, Брюс хотел покончить насовсем.
По сему поводу в верхних покоях Сухаревой башни царило оживление. Люди Брюса в кафтанах его свиты – красного цвета с зелеными отворотами – копошились в кладовых и каморах, вытаскивая, переписывая и распределяя пропылившееся имущество.
– Государя Якова Вилимовича шуба рысья под бархатом, – диктовал камердинеру почтенный домоправитель, – да муф соболий, нашивки серебряные, да волосы новые накладные, да трость с черепаховой оправой… Записал? В корзину все клади.
Из каптенармусовой же палаты выносили и раскладывали в коридоре мерки пороховые, домкраты, молотки конопатные, лукошки барабанные, бердыши. Затем пошли значки дивизионные кумачовые, бунчуки [220] и, наконец, старинное, еще от Азова, артиллерийское знамя с перекрещенными пушками. Когда его развернули, оказалось, что оно молью трачено. Господин Брюс весьма изволил сердиться.
220
Бунчук – род знамени, копье с конским хвостом у наконечника.
Так, не в настроении, он встретил и Киприановых, которые шли к нему, осторожно перешагивая через разложенное на полу артиллерийское добро. Руки не подал, но кивнул благосклонно, оглянулся, где бы их принять, и, указав на винтовую лестницу в центральной башенке, пригласил их наверх.
Это была святая святых генерал-фельдцейхмейстера. Здесь в пору далекой юности он полагал собирать ученый круг людей во главе с царем, конечно. Наблюдали бы светила, составляли бы гороскопы [221] , читали рефераты. И название было уже придумано – «Нептуново общество», и утварь приличествующая собиралась – трубки зрительные, банки с заспиртованными уродцами, глобусы земные и небесные, ландкарты и книги. Тогда, однако, Франц Яковлевич Лефорт, великий кутилка, наскучил сидением при разговорах высокомудрых и сбил молоденького еще царя к развеселым кабакам Немецкой слободы да к всепьянейшему собору…
221
Гороскоп – чертеж или расчет для предсказания судьбы человека по учению астрологов.
А посуда та для мудрствования осталась. Остался и скелет, который Брюс собственноручно приготовил из утонувшего в бочке водки царского шута Мадамкина и про который суеверные сухаревцы сочиняли, будто Брюс с ним как с живым разговаривает, вопрошает. Взять все сие в Санктпитер бурх? Государь задумал там устроить кунсткамеру [222] по примеру берлинского двора, но здания еще нет, вечные наводнения, драгоценное подчас имущество от сырости гибнет… Пусть пока остается.
222
Кунсткамера – в XVII–XVIII веках собрание ред. костей, придворный музей.
Близится конец службы его, Брюсовой. Сразу из Москвы он едет на Аландские острова, где соберется мирный конгресс. Брюс принесет государю долгожданный и совершенно викториальный мир, затем наконец удалится на покой, в уединение. Никакая сила его тогда не притащит более к этим рабам Бахуса [223] , к этим мздолюбцам, придворным самоедам, тупицам в сенаторских мантиях.
– Взгляни, Киприанов, – Брюс раскатал большую карту. – На Спасском мосту лубочники уже тебе и в этом конкуренцию составляют, мой адъютант вчера купил мимоходом. Хе-хе! Космография – настоящая карта Вселенной! Гляди, какие тут надписи помрачительные – Крулевство польское пространно и многолюдно, люди величавы и обманчивы и всяким слабостям покорны, кралей своих мало слушают… А вот еще лучше – мазическое царство, девичье. Людие, власы у них видом львовы, велицы и страшны зело в удивление. А здесь, глянь, надпись в левом нижнем углу, где должна быть Африка, – змеи, лица у них девические, до пупа человек, а от пупа крылаты и зовомы – василиск [224] !
223
Бахус, Вакх – бог вина и веселья в античной мифологии.
224
Василиск – мифологическое многоголовое чудовище.
Брюс швырнул лубочную карту на стол и прошелся по кабинету, поднимая руки.
– И это 1716 год! И это век рационализма – как сказал философ, – я мыслю, следовательно, я существую… Да нет, еще двести, триста лет минет – этот народ мыслить не научится.
– Позвольте, ваше превосходительство, – осторожно заметил Киприанов, поклонившись. – Повелением его величества цифирные и словесные школы открываются, и детей учится всяческого сословия довольно, и успехи их умножаются. Но беда в том, что шляхетство в школы идет паче по принуждению, простой же народ либо в невежестве полном пребывает, либо учится у дьячков, кои сами Псалтырь еле разбирают. Вот ежели бы государь издал указ об обучении всенародном…
– Но! – рассмеялся Брюс и поднял на Киприанова свою надменную бровь. – Обучение всенародное! Чего придумал! Разве тебе, братец, не довольно еще попечения, кое имел над тобою господин обер-фискал? Я же тебя предупреждал, Киприанов, чтобы ты собою сам ничего не вымышлял, дабы тебе в том слова не нажить!
Выслушав это, Киприанов засомневался, показывать ли уж генерал-фельдцейхмейстеру проект «Библиотеки всенародной», который они с сыном перечертили на лучшей бумаге и даже акварелью подкрасили. Все же развернул. Бяша держал лист за другой угол, а отец объяснял, водя указкой: здесь вот будет лекториум для общедоступного чтения, здесь – типография, а вот тут – книжная лавка…
– Не пойму я тебя, Киприанов, – сказал вдруг Брюс. – Человек ты вроде науке привержен, косности всякой чураешься. Но зачем ты, скажем, в своем Календаре Неисходимом, который теперь напрасно моему имени приписывают, гороскопы всяческие приводишь, предвещания? Неужели ты и вправду мнишь, что от того, как сойдутся на небосводе Марс и Меркурий, у какого-нибудь жалкого человечишки случится насморк или проигрыш в карты?
Забыв о чертеже «Библиотеки всенародной», Брюс подошел к одному из полукруглых окон башенки и отодвинул его ставень. Открылось ночное морозное звездное небо над засыпающей в низине и покрытой снегом Сухаревой слободой. Невзирая на ворвавшийся холод, генерал-фельдцейхмейстер сбросил с себя красный свой иноземного сукна кафтан. Видимо, он ожидал, что младший Киприанов подхватит, а Бяша, по обычаю своему, растерялся, и великолепный тот кавалерский кафтан упал на пол. Брюс, не обращая внимания, подвинул к окошку самую большую из зрительных труб, объектив которой, подобно астролябии, был вделан в деревянный шар. Генерал-фельдцейхмейстер подсучил круженные рукава до локтей и принялся настраивать трубу – вымерил уровень отвесом, подкрутил установочные кольца, наконец приник к окуляру, продолжая приноравливать его верчением рукоятки.
Киприанов с чертежом своим в руке и Бяша, поднявший кафтан Брюса, молча наблюдали за манипуляциями генерал-фельдцейхмейстера.
Наконец тот нашел, что искал, некоторое время смотрел сам, видимо наслаждаясь, потом оторвался и пригласил к окуляру Киприановых.
– Планета Сатурн, коя имеет кольца! – воскликнул он, словно провозглашал появление какого-нибудь именитого гостя. – Смотри, смотри, Киприанов, и скажи – воистину ведь красота? Понимаешь ли, что сие значит для объяснения тайны происхождения миров?