Жизнь и деяния графа Александра Читтано, им самим рассказанные.
Шрифт:
На сей раз сражение не оставило ощущения хаоса — я ли стал умнее, или войска действовали более осмысленно, — а больше всего меня радовало, что удалось хорошо справиться с ротой, как на марше, так и в бою. Задача более чем непростая при таком некомплекте офицеров, и полковник несомненно должен был это оценить. Я полагал, что заслужил капитанский чин и буду представлен в самое ближайшее время. Простой расчет показывал: после этого, если потери будут столь же велики, за пять-шесть лет можно попасть либо в полковники, либо в покойники. Последнее вероятнее, но я верил в свою удачу, и игра с такими шансами меня устраивала. В королевской армии есть два главных способа продвигаться по служебной лестнице. Юные отпрыски герцогских и графских родов, члены младших ветвей дома Бурбонов или королевские бастарды зачисляются офицерами в четырнадцать-пятнадцать лет, вприпрыжку (годам к восемнадцати) добираются до полковника, а следующие чины получают уже применительно к обстоятельствам. Потомки небогатых провинциальных дворян без протекции или, не дай Бог, выходцы из "третьего сословия" лет через двадцать беспорочной службы доползают
— Позвольте представить вашего нового капитана шевалье де Треземана.
Наверно, мне не удалось совладать с лицом, и на нем выразилась вся череда моих чувств. Невероятными усилиями я сумел восстановить улыбку.
— Рад познакомиться, мой капитан. Позвольте спросить, где вы служили и в каких баталиях участвовали.
— Я мушкетер военного дома короля Франции.
Это было сказано с такой гордостью, как будто принадлежность к мушкетерам составляла достоинство. Да любой армейский офицер плевался, услышав о них! Две роты, предназначавшиеся для охраны апартаментов Его Величества, прославились междоусобицами, интригами и кабацкими драками. Самые знаменитые их сражения происходили в парижских трактирах, однако мушкетеры воображали себя героями, а рядовые при переводе в армию получали офицерский чин. Эта служба свидетельствовала о принадлежности к определенному кругу, вдобавок фамилия генерал-майора де Треземана была достаточно известна, чтобы догадаться о стоящих за юнцом родственниках. Де Монтевилль поспешил вмешаться:
— Я надеюсь на вашу дружную совместную службу Его Величеству.
Элементарные правила вежливости требовали заверить полковника, что надежды исполнятся, но у меня хватило сил только неопределенно пожать плечами. Обида была слишком сильна: это МОЯ рота, я знал солдат не только в лицо и по имени, а помнил, кто чем занимался до армии, представлял поведение каждого солдата в различных ситуациях и имел особый подход к каждому для побуждения к службе. Я уже начал обдумывать, кого из них лучше привлечь будущей весной к испытанию винтовок нового образца… Никто не мог бы командовать этой ротой лучше меня.
Больше всего мне не хотелось уподобляться негодяю Шатле, противопоставляя себя командиру. Субординация в армии должна быть безупречной и не зависеть от личных чувств. Я постарался найти привлекательные черты у молодого шевалье: например, предпочтение тягот и опасностей армейской службы парижским развлечениям говорило в его пользу. Происходя из военной семьи с давними традициями, он, вероятно, имел хорошую подготовку к исполнению офицерской должности.
Но эти рассуждения не помогли победить неприязнь. Представьте, что по высочайшему повелению вам пришлось бы отдать другому человеку, например, свою жену. Уверен, вам было бы безразлично, хорош этот человек или плох. То, что мой соперник даром, безо всяких стараний и в столь юном возрасте получил должность, ради которой я тяжко трудился и рисковал жизнью, рождало во мне настоящую ревность. По своей склонности обобщать, я сразу сделал окончательный вывод. Мне дали понять, что никакие усилия, заслуги и таланты не перевесят знатности или родственников в военном министерстве, что на продвижение по службе не следует рассчитывать, а наиболее вероятная судьба, ожидающая меня под знаменем Бурбонов — как у несчастного Ришара, капитанский чин к старости и пуля в живот в каком-нибудь европейском захолустье. Если над вами лилии — скорее всего, вы тонете в болоте. При всем старании вести себя корректно с юным де Треземаном, я не справлялся с чувствами, и в считанные дни мы с ним дошли до дуэли.
В поединке я сразу оказался бит, быстро и беспощадно. Тут пистолет из-за пазухи не вытянешь, а почти все уроки фехтования в моей жизни были получены, еще когда мы в детстве с деревянными мечами изображали римских легионеров. Ни возраст, ни сила, ни природная ловкость не смогли противостоять настоящему дворянскому воспитанию: моих умений хватило лишь извернуться в решающий момент схватки таким ужом, что клинок, нацеленный в грудь, скользнул по ребрам, причинив рану обширную и страшную на вид, но не смертельную. Полковой цирюльник зашил разрез крепким шелком, пока я, как бобр, грыз ивовую ветвь — ее используют военные хирурги, чтобы пациент не переломал зубы, скрипя ими от боли во время операции. Несмотря на большую потерю крови, молодость и здоровье взяли свое. Уже через неделю я почувствовал себя в силах повыдергивать проклятые нитки и начал бы вставать, но стыдно было показаться людям. Только верному денщику Шарлю позволялось входить в мою каморку, всем прочим он говорил, что лейтенант слишком слаб для визитов. Скорбь по погибшей репутации лихого рубаки усугублялась неопределенностью по поводу будущей судьбы: хотя дуэль была тем преступлением, на которое чаще всего закрывали глаза, в моем случае она была преступлением вдвойне, будучи совершена в военной обстановке, и втройне, поскольку поединок с непосредственным начальником означал злостное неповиновение, с оттенком бунта. Ни мой счастливый соперник, ни командир полка не были заинтересованы в огласке, однако при слишком многих посвященных история не могла долго сохраняться в тайне. В любом случае, мою службу по многим причинам следовало считать законченной.
Плох офицер, который не может собраться в пять минут. Шарль раздобыл сбрую и оседлал беспечно пасшегося среди палаток коня, одного из взятых мной полгода назад в богатом имении под Тюбингеном. Я хотел наградить верного слугу деньгами на прощанье, но он даже с оттенком обиды ответил, что не из корысти помогает, а ради уважения, которое все солдаты питают ко мне. Осталось только обнять его, стараясь не расплакаться.
В октябре ночи долгие и темные, а если еще дождь моросит — разглядеть всадника и за сотню шагов трудно. Мои полу-геройские, полу-разбойничьи приключения тоже не прошли даром, удалось благополучно миновать все посты. Только забинтованный бок болел все больше, слабоват я еще был для путешествий. На рассвете, выбрав подходящий стог недалеко от леса, позволил час или два отдохнуть коню и себе, потом продолжил путь, не желая без нужды задерживаться на землях, жестоко разоренных нашей армией во время весеннего похода. Стоило крестьянам узнать во мне француза — не поздоровилось бы. За последние полгода я научился с грехом пополам объясняться по-немецки, но акцент сразу меня выдавал. Недалеко от Штутгарта, столицы герцога Вюртембергского, силы наши, мои и коня, окончательно иссякли и, хуже того, рана начала кровоточить. Пришлось повернуть к людям. В город подозрительному иностранцу лезть явно не следовало, придорожный трактир показался мне более надежным пристанищем, его хозяин наверняка привык к пестрой толпе маркитантов, дезертиров и мародеров, окружающей обыкновенно воюющие армии, как кровососущие мухи — стадо коров. За ужином я заговорил с трактирщиком, рассказав о себе: итальянец, наемный солдат, служил у французов, вышел по ранению и теперь пробираюсь на север, чтобы поступить к голландцам, которые, по слухам, лучше платят. Такая история объясняла все, включая французское седло и изобилие оружия. Ложь бывает тем убедительней, чем больше в ней правды. Самая виртуозная ложь должна состоять из правды на сто процентов.
С простодушным видом я поинтересовался у содержателя трактира, у кого бы снять недорогую комнату с кормежкой и где можно продать коня. Если до этого у него и были сомнения, не отдать ли меня герцогским стражникам, как французского шпиона, теперь он стал искать выгоду иным способом. Он точно знал толк в скупке трофеев. Не болела бы рана — поторговались бы, а так я согласился на смешную цену в семь талеров и комнату на две недели с полным пансионом. Конь стоил минимум впятеро дороже, зато теперь трактирщик уверился, что лошадь мной украдена, и должен был держать язык за зубами: по немецким законам скупка краденого карается наравне с воровством.
Через полмесяца в Майнце я рассказал ту же самую сказку сплавщикам, проводившим плоты из могучих бревен по Рейну в Голландию. Устрашающий свежий шрам на ребрах, стоило его показать, как-то сразу вызывал доверие ко мне. Одеваясь, как простолюдин и работая на плотах вместе с немцами, я легко миновал по реке все многочисленные заставы и кордоны, которые сушей не надеялся проскочить, и прибыл в Амстердам. Жизнь сделала крутой поворот, можно было подводить итоги: затянувшаяся на десять лет попытка сделаться французом не удалась. Надо было искать другое отечество.
В ПОГОНЕ ЗА УДАЧЕЙ
На пути в Голландию у меня был избыток времени, чтобы продумать все мелкие подробности будущих действий. Сняв небольшую комнату в пригородной деревне (Амстердам с его гостиницами показался мне не по карману), я первым делом купил бутылочку скипидара и отмыл камни на эфесе шпаги от смолы, прятавшей их во время путешествия. Без этой предосторожности дальше дна Рейна я бы не уплыл. Теперь можно было идти к голландским ювелирам, занимавшим целую улицу в лучшей части города. О, здесь тоже знали толк в торговле с обедневшими вояками, но рана моя зажила и торопиться было незачем. Как только мне предлагали цену за бриллианты в три-четыре раза ниже настоящей, я молча вставал и переходил в следующую лавку, не слушая стенаний за спиной. Услышав более разумное предложение, обещал подумать и шел вперед, в разговоре с другими ювелирами ссылаясь на эту цифру, но говоря, что хочу вдвое больше. На втором круге меня, кажется, начали уважать, на третьем дали хорошую цену. "Бродячий аукцион", устроенный мною для скупщиков, чтобы заставить их соперничать, полностью себя оправдал: лишняя сотня флоринов стоит потраченного дня. Теперь я имел достаточно средств для оружейных опытов и мог приступить к исполнению задуманного.
Отлеживаясь у вюртембергского трактирщика на щелястом чердаке, гордо именуемом мансардой, я рассчитал время, силы и деньги, нужные на мой прожект. Воплощение в металле, испытание и приведение в совершенство всех новшеств, теснившихся в моем уме, потребует нескольких лет работы мастерской с десятками мастеров и работников и ежегодным бюджетом самое меньшее в тридцать тысяч ливров. Такие затраты может сделать государственная казна (кроме мелких княжеств), а равно богатая компания или крупный негоциант, если они надеются сохранить монополию на изготовление новоизобретенных ружей и оправдать затраты. Однако любая частная компания, которая начнет делать оружие, превосходящее кремневый мушкет настолько, насколько последний превосходит лук и стрелы, в любом государстве будет немедленно облагодетельствована высочайшим покровительством, если потребуется — принудительно, и превратится просто в лишнее посредующее звено между мною и государем. Поэтому частные варианты лучше сразу отбросить, и задача сводится к тому, чтобы заинтересовать своими идеями какого-либо монарха (или иного правителя), убедить его предоставить мне необходимые деньги и власть, и последнее, самое главное, — употребить эти средства с надлежащей пользой.