Жизнь и деяния графа Александра Читтано, им самим рассказанные.
Шрифт:
Осада крепости подобна шахматной партии: все ходы поддаются расчету, и в состязании опытных игроков дело очень редко доходит до логического конца. Можно воевать многие годы, не увидев ни одного штурма. Правила хорошего тона предписывают, чтобы слабейшая сторона признавала поражение, как только перспектива его становится очевидной, иначе она напрасно отягчает собственную участь и берет на себя тяжкий грех излишнего человекоубийства. Нарвский комендант Горн (родственник генерала, с коим я так и не встретился в Стокгольме), исполненный презрения к русским и необыкновенного упрямства, оказался глух к доводам разума. Осадные работы вступили в последнюю стадию и велись днем и ночью с необыкновенным усердием, подгоняемые личным присутствием царя. Несколько раз я видел государя издалека, а вблизи впервые столкнулся совершенно не в той обстановке, о которой думал, заказывая парадный камзол. Я помогал инженеру Гинтеру в подготовке позиции для брешь-батареи, и требовал в соответствии с предписаниями науки снять грунт еще на ширину ладони, в то время как беспечные русские канониры уверяли меня,
— Знаю о тебе, был разговор. Сейчас недосуг — вот возьмем Нарву…
— Да, Ваше Величество.
Государь лично проверил дистанции и углы обстрела, убедился, что позиция выбрана верно, приказал углубиться не на одну, а на две ладони и сделать под орудия палубный настил из толстых дубовых досок, дабы в случае дождя лафеты не зарывались в раскисшую землю.
— Слушаюсь.
— Выполняй, Бог тебе в помощь.
Сопровождаемый небольшой свитой, он зашагал дальше по параллели. Я перевел дух. У меня не было причин бояться царя или ожидать от него немилости, однако рядом с ним невольно напрягся, как если бы над моей головой просвистело пушечное ядро изрядного калибра. В нем чувствовалась такая же нечеловеческая устремленность к цели, и оказаться, даже случайно, на его пути было бы столь же фатально. Петр почти не пригибался, его голова и плечи то и дело показывались над бруствером траншеи, сделанной для людей нормального роста. Один хороший стрелок с винтовкой, засевший на крепостной стене, мог бы выиграть войну для шведов.
Пехотный офицер из прикрытия назвал, по моей просьбе, сопровождавших царя генералов: среди них были Меншиков и Ренне, коим я до сих пор не удосужился сделать визиты, о чем вспомнил с неловкостью. Не следовало так явно пренебрегать светскими церемониями, это могло быть принято за неуважение. До самого штурма у меня не находилось времени исправить оплошность, да и потом дело свелось к чистой формальности, поскольку в глазах генералитета я уже был человеком Брюса.
Сам Яков Вилимович, составив обо мне хорошее мнение во время осады, предложил остаться в артиллерии, с чином капитана и перспективой дальнейшей карьеры. Он искренне желал мне добра и убеждал, что синица в руках лучше журавля в небе. Тем более, ловить журавля в свободное от службы время никто не помешает, можно будет сколько угодно заниматься и баллистическими опытами, и усовершенствованием новоманерных ружей, при этом не находясь под жестоким ответом за срок и результат, чего не миновать, ежели я добьюсь от государя самостоятельного поручения.
Тщательно обдумав заманчивый покоем и надежностью вариант и поблагодарив генерала за столь великодушное предложение, я все-таки от него отказался. Никто другой, даже Брюс, не представлял громадность труда, который я мечтал на себя взвалить. Чтобы исполнить мои замыслы полностью и в разумные сроки, требовались силы и средства гораздо более значительные, чем можно изыскать, не обращаясь к царю, а в случае неудачи любая казнь была бы мне легка сравнительно с собственным разочарованием. Надлежало добиться успеха или умереть. Я упрямо настаивал на высочайшем рассмотрении своих инвенций.
Прошло не меньше недели после взятия Нарвы, пока убрали человеческие и конские трупы, зарыли апроши, приняли на капитуляцию Ивангород, установили русское правление с Меншиковым во главе, и только после этого мое нетерпеливое ожидание было увенчано. Яков Вилимович приказал быть готовым на завтра.
Я с вечера скомплектовал и тщательно проверил все необходимое, а ночью не сразу заставил себя уснуть от нервной лихорадки. Вспоминались "винные солдаты" царя — состоявшие под смертным приговором пойманные дезертиры, в замену казни тащившие осадные лестницы впереди атакующих. Суровые усатые гвардейцы гнали их под отчаянный шведский огонь. А меня-то кто колет багинетом в зад? Зачем я лезу в самое пекло? Уверенность в конечном успехе растаяла без следа. Малодушные сожаления были столь сильны, что в ту минуту я согласился бы не только в артиллерийские капитаны, а куда угодно, если б не понимал, что отступать поздно и некуда. Да и вообще — Россия была последним пунктом моей обороны. Отказавшись от своих планов или потерпев фиаско, куда бы я отправился? В Европе мне не нашлось места, персидский шах и китайский богдыхан как возможные покровители всерьез не рассматривались. Границы мира, в коем я был способен жить и дышать, определялись наследством Римской империи — не совпадающим с ее пространством, ибо обломки рушащегося здания разлетаются далеко за пределы основания, а нескольких из них может оказаться достаточно, чтобы обретшая оные страна, хотя и варварская по преимуществу, объявила себя "третьим Римом". Уже само по себе признание подобной преемственности дорого стоило в моих глазах. Правда, я вкладывал в это именование отнюдь не церковный смысл.
Наутро, прежде аудиенции, мне
Узкий круг приближенных, собравшихся с царем на мой доклад в одной из зал нарвского замка, представлял самое авторитетное собрание, о каком только может мечтать честолюбивый инвентор. Правда, наиболее высокопоставленные военачальники — Головин, Шереметев и Огильви — не присутствовали, зато четыре молодых генерала, весьма талантливых и быстро идущих в гору, были налицо. Меншиков, Ренне, Репнин, Брюс, — все они казались мне небожителями, восседающими на Олимпе славы. Лифляндец Карл Ренне был старшим по возрасту — ему исполнилось ровно сорок лет — зато младшим по чину, он стал генерал-майором за два блестяще выигранных боя как раз при недавней осаде. Самый молодой — Меншиков, ближайший друг царя, только что произведенный в генерал-поручики, губернатор всех завоеванных у шведов городов и земель. Невзрачный Аникита Репнин прекрасно показал себя в прошлой войне с турками и уже при первой Нарве командовал дивизией. Наконец, мой великодушный покровитель, рожденный в Москве потомок шотландских королей, один из самых образованных людей России. Можно было рассчитывать, что слушатели окажутся расположенными к новшествам и не слишком консервативными.
Лишь только взгляды обратились ко мне, только я встал и начал говорить — волнение исчезло, как двадцать лет назад, когда я поражал венецианцев своим Цицероном. С детства обретенное умение привлечь и держать внимание публики никуда не пропало, несмотря на чужой язык. Произнеся первые заготовленные фразы по-русски, далее перешел на немецкий: его лучше или хуже понимали все присутствующие, и в нем были нужные термины. Благо, говорить слишком много не требовалось. После краткого представления нового оружия с изъяснением его достоинств предполагалось сравнение с обыкновенной кремневой фузеей в стрелковом состязании, для этого я заранее приготовил мишени из тонких досок, изображающие фигуру стоящего человека, а Яков Вилимович вызвал преображенского унтер-офицера, коего в полку назвали лучшим стрелком. У реки, под стенами замка, мы с гвардейцем на глазах царя в течение минуты старались превзойти друг друга быстротой и меткостью. Надо отдать должное моему сопернику: два попадания в цель с полутора сотен шагов — удивительный результат для гладкоствольного оружия. Правда, одна из пуль лишь слегка задела мишень, отколов длинную щепку где-то возле плеча, зато другая попала деревянному солдату прямо в живот. Но это не шло ни в какое сравнение с моей мишенью, середина которой вся топорщилась свежими занозами от шести отверстий. Чтобы еще усилить впечатление, я спустился к самой Нарове, на секунду погрузил в ее струи заряженную винтовку — генералы выпучили глаза — вылил из ствола воду, приложился… Выстрел так и застал их с разинутыми ртами! Царь бросился меня обнимать, успех был очевиден. Ему самому не терпелось пострелять из моего оружия, и он предался этому занятию с увлечением ребенка, заполучившего новую игрушку. Я еле успевал давать объяснения и снаряжать зарядные части, с трудом сдерживая счастливую улыбку. Успех несомненный и бесспорный наконец-то выпал на мою долю, и теперь следовало извлечь всю пользу из открывшихся возможностей. Позволив напоследок выстрелить генералам, всей компанией во главе с довольным царем мы вернулись в замок.
Сразу поставив разговор на деловую почву, государь спросил о вознаграждении, которое я желаю получить и кондициях, какие считаю приемлемыми. У меня были приготовлены разные варианты ответа на сей вопрос, смотря по обстоятельствам, а в нынешней благоприятной ситуации можно было требовать максимум. Приняв скромный вид, я нахально заявил, что не нуждаюсь в иной награде, кроме возможности служить столь прославленному монарху, как Его Царское Величество, в таком качестве, в коем смогу принести наибольшую пользу, и осмелился предположить, что мои знания и опыт позволяют претендовать на чин капитана гвардии великого государя.
Я покосился, стараясь разглядеть, как воспринято сие бесцеремонное самовыдвижение, и, убедившись, что по крайней мере без гнева, двинулся дальше:
— Надеюсь, что Ваше Величество предоставит в мое распоряжение людей и средства для приведения в совершенство новых видов оружия и изготовления их в нужном числе, а когда сие будет исполнено — назначит меня командовать полком, вооруженным новоманерными ружьями. Полагаю, что вымышлять оружейные инвенции и испытывать их в бою должен один и тот же человек.