Жизнь и деяния графа Александра Читтано, им самим рассказанные.
Шрифт:
Малейшее усовершенствование, сделанное герцогом Мальборо, Евгением Савойским или французскими маршалами, мгновенно перенимается и становится общим достоянием. Менее авторитетные армии второстепенных держав обозреваются не столь внимательным оком. До таких же неудачников, как русские, никому дела нет.
На Пруте впервые было потеряно изрядное число новоманерных ружей. Турки, испытавшие их действие на себе, прониклись уважением и попытались использовать трофеи. Через несколько лет ко мне вернулось ружье, изобретательно переделанное безвестным турецким мастером под кремневый замок. Десяток или два попали в Европу, через турок или (корысть превыше чести) через служивших царю иноземных офицеров. И раньше ходили слухи, что в России какой-то
Большая их часть требовала перешлифовки или замены втулок после непрестанной стрельбы во время трехдневного боя. Затравочная смесь состарилась, осечки числом превосходили выстрелы. Поверхности сопряжения, кои должны быть идеально чисты и блестеть как зеркало, кислотный пороховой нагар разъедает до непригодности за несколько часов, если ружье не чищено. Что с ними сделали месяцы странствий — Бог весть. Грязные, часто ржавые или еще хуже — чищеные от ржавчины грубым наждаком, они давали просто чудовищный прорыв огня между стволом и зарядной частью.
Моя европейская репутация оружейника, подобно выкидышу, умерла не родившись. Последний гвоздь в ее маленький гробик забил — страшно сказать — сам принц Евгений. Испробовав доставленную ему винтовку, он изволил заявить, что оружие столь ненадежное не пригодно даже пугать ворон, а солдаты, им оснащенные, должны быть счастливы, если умеют быстро бегать.
Что ж, относительно того экземпляра можно, пожалуй, с ним согласиться. Да и вообще спорить об этом не имело смысла. Дела оружейные были теперь для меня на втором плане. Самые совершенные винтовки и наилучшая тактика не приведут к победе, ежели не думать о благоустройстве солдатских нужников. Обеспечение провиантом и предохранение от болезней — вот с чего следовало начинать, дабы при следующем столкновении с турками надеяться на лучший исход. Государь явно сделал такой же вывод, ибо вскоре учредил кригс-комиссариат для упорядочения снабжения армии.
Размышления о природе гастрических лихорадок еще на пути в Киев получили новый оборот. Раз сия напасть губительнее пуль и картечи, почему бы не попробовать подчинить ее себе и использовать против неприятеля? Дело лишь за тем, чтобы сконцентрировать и очистить химическими способами болезнетворную субстанцию, тот неизвестный яд, который наиболее вдумчивые ученые полагали причиной недуга. Красивые картины рисовались в моем воображении: дюжина бомб разрывается в турецкой крепости, и на следующий день ее можно брать голыми руками, ибо гарнизон не в силах покинуть отхожее место и выйти на стены. Оно же и человечнее, чем кромсать врагов ядрами, дырявить пулями и протыкать багинетами. Незачем убивать тех, кого можно обезоружить, пленить и вылечить, обменяв затем на русских рабов, которых множество страдает в турецкой неволе. А останутся лишние — пускай в ожидании выкупа бьют сваи на Мойке или строят мол в Рогервике.
Одной из главных забот князя Дмитрия Михайловича была ловля дезертиров, пробирающихся обратно в Россию, и расстреляние оных после вынесения приговора. Мне удалось исходатайствовать некоторой части смертников отсрочку, под претекстом употребления их для обезвреживания невзорвавшихся гаубичных бомб (артиллерийские опыты я возобновил, признаваться же в намерении изучать яды означало навлечь на себя самые мрачные подозрения). Два военных лекаря, избранные мной в исполнители, получили строжайшие наставления о соблюдении тайны:
— Если хоть малейшая тень мысли у кого возникнет, что немцы православный народ травят, пусть даже приговоренных преступников, — за ваши жизни
Скажу заранее, что ни единая душа не отлетела в результате сих опытов: исключая двух или трех разорванных бомбами, все дезертиры были возвращены генерал-губернатору и надлежащим образом аркебузированы. Впрочем, столь безобидный исход надо признать случайным. Дело в том, что первый же эксперимент напрочь опрокинул мои представления.
Вода из гнилой канавы, куда стекали все гошпитальные помои после множества гастрических больных, была подвергнута дистилляции: если яд представляет летучий миазм, он должен отгоняться с первыми порциями; если же солеобразную субстанцию — останется в перегонном кубе. Обе фракции оказались совершенно безвредны, в отличие от исходной материи!
Поиски, куда исчезает болезнетворное начало, продолжались и на следующий год, другие опыты — еще дольше. В конце концов я понял, что яд очень нестоек и не выдерживает кипячения, равно как действия кислот и щелочей, даже слабых, как мыло или уксус. Планы выделить его и употребить для снаряжения боевых припасов отбросил без сожаления — все же нечто отталкивающее заключалось в этой идее. Зато, продолжая наблюдения над больными и предписывая здоровым различные способы предохранения от болезни, со временем удалось узнать о сих недугах довольно много.
Никакого сомнения не осталось, что дело в воде. В жаркое время года отравляющая субстанция появляется в открытых водоемах. Колодцы безопаснее, но тоже не совершенно надежны. Кипяток, кислый квас или кислое же вино — вот здоровое питье: народные обычаи, как русские, так и древнегреческие, оказались весьма разумными. Выяснилось, что единожды перенесших лихорадку она в дальнейшем не трогала или поражала легко. Я назвал это "эффектом Митридата": похоже, действие умеренных доз яда вызывало устойчивость к нему. Так нашлось объяснение чрезвычайной заболеваемости и смертности рекрут, в своих глухих деревнях избавленных от продуктов гниения, сопутствующих скученности людей. Рекрутский набор зимой и не меньше года в гарнизонах на привыкание — вот первостепенные требования касательно сбережения людей, наравне с чистотой и правильным питьем. Со временем смертность от гастрической горячки в подчиненных мне войсках удалось снизить во много раз, — эта победа до сих пор наполняет меня гордостью, как ни одна другая. Без нее прочие стали бы невозможны, ибо в южных странах болезни способны за одну кампанию погубить целые армии.
Многолетнее сражение с лихорадкой растянулось надолго, осенью одиннадцатого года оно только начиналось. В центре моего внимания находились другие дела. Помимо ординарных занятий командира полка, я составил обширную промеморию для государя с предложением нового начертания и устройства оборонительных линий.
Невзирая ни на какие договоры с турками, южные пределы России не были безопасны. Тысячеверстная черта пересекала равнину от Ахтырки до Симбирска через Воронеж, Тамбов и Пензу. К северу от нее крестьянин мог спокойно возделывать свою пашню, к югу — земледелие почти отсутствовало. За исключением Слободской Украины и долины Дона, степные просторы были населены не более, чем северные тундры. Лучшие земли в государстве пустовали. Оборона по Северскому Донцу мало надежна, шайки ногаев проникали через нее. В начале последней войны больших усилий стоило не пустить хана к Воронежу и не позволить ему сжечь корабельные верфи.
Даже при поверхностном взгляде на карту становилось ясно, что удобнейшая линия защиты от кочевников идет гигантской дугой через Самару-Царицын-Азов-Богородицк-Киев, и я не был первооткрывателем этого рубежа. Начало правильной сторожевой службе на Волге и нижнем Дону положено еще в прежние царствования, большую часть предполья занимали союзные калмыки, и совсем невеликие траты требовались, чтобы закрыть оставшиеся лазейки от враждебной Кубанской орды. Эта линия почти готова. Кроме полусотни верст под Царицыном, остальная часть проходит по крупным рекам.