Жизнь и деяния графа Александра Читтано, им самим рассказанные.
Шрифт:
Пока я думаю, подтягивается отставший хвост каравана. Штаб-офицеры прибывают ко мне, получают распоряжения и отправляются исполнять. Лишние солдаты с гаубичных канонерок уходят на другие суда, гребцами остаются предпочтительно охотники из тех, кто хорошо умеет плавать. Хотелось бы убрать подалее егерей, оставив на веслах одних фузилеров, но нельзя. Нарушишь дух боевого товарищества.
В Бразилии, рассказывают, водится рыбка — мелкая, но зубастая, которая нападает стаей, не глядя на размер добычи. Так и десяток моих лодок устремляется к страшному противнику, во второй линии — галеры, тоже имеющие по тяжелому орудию. Две из них захвачены в бою у Томаковки, отремонтированы и отмыты от дерьма. Пленными турками отмыты. Моя скампавея — в центре. Этим боем я должен командовать сам:
Рабы не способны так грести. Прочные весла гнутся от усилий, вода вскипает пенными бурунами. Две версты прохватили за десять минут. Левиафана подводит уверенность в собственной мощи: пока выбирают, жалея якорь, канат, пока спускают баркас — мы уже на дистанции выстрела, и баркас разбивает тяжелым ядром, прежде чем корабль хотя бы пошевелился. Канониры без подсказок знают, по какой цели чем стрелять. Высокую кормовую надстройку, украшенную золочеными завитушками, кромсают в щепки бомбовые взрывы. Не уцелеть ни ретирадным шестифунтовкам, ни компасу, ни штурвалу. Рулевые тяги перебиты. В обычном морском сражении потерявший управление корабль уже считался бы побежденным, но здесь он еще способен исполнять должность плавучей батареи. Его корпус слишком крепок, чтобы быстро разбить. Опаснее всего бомбы, что влетают внутрь: в закрытом объеме их действие усиливается, и есть шанс попадания в крюйт-камеру. Приказываю галерам подойти ближе и стрелять каркасами. Продолговатые свертки горящей пакли со смолой и пороховой мякотью летят как попало, но промахнуться по такой громадине в упор невозможно. Дымные смоляные костры вспыхивают на палубе, язычки пламени, как матросы, начинают взбираться по вантам бизань-мачты. Смуглые турки в широких штанах и белых рубахах до колен мельтешат как муравьи в разворошенной куче, заливают, гасят огонь — на минуту между зажигателями и гасителями устанавливается шаткое равновесие.
Нас погубил один из "вздохов Зефира", как изволил именовать сии дуновения Савелий. Обвисшие, как старческая плоть, паруса турка на минуту вспомнили молодость и наполнились жизнью, чтобы обречь атакующих на смерть. Без хода, без руля, повинуясь лишь хитрому искусству обуздания воздуха, фок-мачта и бизань потянули корабль одна вправо, другая влево, разворачивая в нашу сторону изготовленным к стрельбе правым бортом. Ничем было не спастись. И если матросы верхней палубы имели полные руки дела в борьбе с пожаром, нижним он не помешал дать полновесный залп.
Брызнули во все стороны щепки и человеческая кровь. Я больно ударился о палубу и с трудом поднялся на четвереньки. Рядом, где стоял капитан — кровавое месиво, какое остается от убитых тяжелым ядром. Секунды назад это был умный и веселый товарищ. Приходя в себя, выпрямился. Вроде цел. Только по скуле приложило и разорвало щеку — наверно, обломком дерева. Сколько ж можно, опять по голове! Галера гибнет. Кровавые борозды с обрывками человеческих тел, как от гигантских когтей, процарапаны через всю палубу, живые солдаты с ужасом озираются вокруг. Погонное орудие на баке сбито, приготовленные каркасы охвачены огнем: зажигательные снаряды на судне — палка о двух концах. Гасить бесполезно и незачем, сейчас нас добьют. Не убежать.
Выхватываю шпагу, сталь блестит под полуденным солнцем.
— Слушай меня! Все на весла!
Самые крепкие духом приходят в себя. Спихивают со скамьи останки погибших товарищей и берутся за весло. Других приводит в чувство удар кулаком или шпагой плашмя. Унтер-офицеры вспомнили о своей должности и помогают.
— Весла на воду! Сержант, управляй! Впер-р-ред!
Гребцы, привыкшие за время похода, сами ловят ритм, и горящее судно набирает ход, нацеливаясь в близкого неприятеля. Еще залп, с тридцати шагов, губит половину уцелевших, из ружей и пистолетов по нам тоже стреляют, но инерция уже неумолима. Пламя, буйно гуляющее на баке, тянется языками в сторону корабля, как зверь, алчущий новой пищи. Под баковой палубой полно неиспользованных бомб и каркасов, скоро их черед.
— Все за борт! И помоги вам Господь!
Оставшиеся в живых солдаты прыгают с обреченного брандера, плывут саженками в стороны. Пора
…Удар, словно кувалдой, по ушам. Даже тут становится светло. Ухожу глубже: сейчас будут падать обломки. Когда силы кончаются, выныриваю. Рангоут корабля пылает, как сосны в лесной пожар, огонь ползет по просмоленному борту. Мы победили! Теперь остается спастись. Беру направление на ближайшее из уцелевших суденышек — это канонерка, продолжающая размеренно посылать бомбы в горящий корабль. Босой и мокрый, с разодранной щекой, переваливаюсь через борт, приказываю прекратить огонь и начать подбирать людей.
Погибла не только моя галера, половина канонерок разбита. У них нет другой защиты, кроме малого размера: но если уж попадут, лодке конец. К счастью, люди в большинстве уцелели и барахтаются, держась за плавающие весла и обломки. Предоставив их другим судам, подхожу к пылающему исполину и вытаскиваю тех, кто был со мной. Их чудовищно мало: из ста с лишним человек не уцелело и десятка, большинство ранены. Гребцы помогают выбраться еще одному, но это турок, он бухается на колени, кланяясь и лопоча что-то просительно. Жить, наверно, хочет. Еще несколько рук хватаются за планшир. В воде кругом множество бритых голов, ежесекундно фигуры в широких одеждах бросаются с погибающего корабля.
— Не пускать! Они нас утопят. Этот пусть живет, сгодится для допроса.
Приклады и весла лупят по пальцам и по головам, лодка с трудом выбирается из этого супа с человечиной. Вода красна: кровь или отражение пламени? Распоряжаюсь прибавить ходу, чувствую, что до крюйт-камеры недолго осталось.
Через полчаса наш караван невозбранно проходит мимо догорающих останков: здесь слишком мелко, чтобы корабль затонул, и то, что не разметал взрыв, торчит на фарватере. С обоих берегов стреляют, но скорее для выражения чувств канониров. Траектория слишком крутая, ядро не рикошетирует, а сразу булькает в воду. На две версты имеет смысл вести огонь только при бомбардировке города, по любой другой цели — стоимость сожженного пороха превзойдет нанесенный врагу ущерб. Турецкие галеры прижимаются к береговым батареям Очакова, не осмеливаясь вступить в бой после того, что наблюдали. Вражеские матросы в длинных рубахах еще плавают вокруг, но их мало осталось. Невместно людям, связавшим свою жизнь с морем, тонуть летом, в штиль и в виду берегов. По-моему, они обязаны справляться с такой проблемой играючи. Если не могут — я не виноват.
Допрос пленного турка показал, что не коварство неприятеля, а вероломство фортуны стало причиной наших бед. "Воин пророка", как назывался корабль, всего-навсего перевозил из столичного арсенала в Очаков тяжелые пушки, взамен захваченных нами у руин Кызыкермана: такой груз нельзя поручить какому-нибудь неверному греку на гнилой шаланде. Мехмет-паша (не тот, что командовал на Пруте и был удавлен в ссылке, а очаковский комендант) воспользовался случаем. Только боль в зашитой щеке не пустила на мое лицо улыбку, когда я узнал, что на момент боя добрая половина груза оставалась в трюме. Теперь шансы турок провести в нынешнюю кампанию хоть одну успешную осаду равнялись нулю.
Позже открылись и другие благоприятные следствия сего похода. Не знаю, облегчило ли это жизнь командору Бэкему, но из противостоящей эскадры четыре или пять кораблей ушли в Очаков, где и остались. Такое разделение сил было благим знаком и давало нам надежду, хотя слабую, когда-нибудь добиться перевеса в Азовском море.
Выход из днепровского устья стал невозможен — но я заранее знал, что у меня только одна попытка. Невещественным, но важным результатом оказалась рознь, посеянная между крымской знатью и султанским престолом. Майская засуха, вызвавшая неурожай на Украине, еще сильнее поразила Крым, и необходимость кормить пятидесятитысячную турецкую армию рождала ропот среди оголодавших татар. Разорение Гезлева подлило масла в огонь: пошли разговоры, дескать турки нас объели, а защитить от русских не могут. Авторитет хана пошатнулся, его воинственная позиция уже не находила всеобщей поддержки.