Жизнь и деяния графа Александра Читтано, им самим рассказанные.

Радов Константин М.

Меня влекло, конечно, южное побережье. Но соваться в двухсотверстное дефиле между горами и морем, где придется ожидать засады в каждой долине и обстрела с кораблей на каждом приморском карнизе — чистое самоубийство. Господство на море и сопровождение флота суть необходимые условия такого марша, независимо от наличия сил. К тому же это султанские владения, мне представлялось более полезным разорить земли, состоящие под властью хана. Как иначе внушить ханским подданным мысль о неизбежной расплате за воинственную политику Девлет Гирея?

…Пахнет дымом. По ночам дальние огни охватывают половину горизонта. Всё горит: пустые аулы, сухая трава в степи, местами даже сады. Я уже видел похожее в России при вторжении

шведов — теперь знаю, у кого государь заимствовал эту беспощадную тактику. Только нас пожарами не проймешь: кров нам не нужен, провиант с собой, а кони пасутся на зеленом ячмене, едва пошедшем в колос и полном земными соками. Будь он спелее, татары выжгли бы и его, тем более что земледелие у степняков считается презренным занятием. Копаться в земле — удел рабов или самых опустившихся соплеменников. Грань между ними занимают потомки русских невольников, ради избавления от рабства принявших магометанство. Нет худших ненавистников России, чем эти ренегаты. Попался один такой в плен, в зеленой чалме и с чисто рязанской рожей — так и продолжал до конца славить аллаха. Не любят солдаты предателей, поскупились на легкую смерть. Проткнули ему брюхо багинетом и бросили.

Что не успели поджечь татары перед нами, уничтожают казаки и калмыки. Сии дети природы ухитряются ежедневно отбивать и пригонять к армии тысячные гурты скота. Запас мяса иметь неплохо, но перспективы меня пугают: бредущее за армией стадо растет угрожающе. Я сюда пришел не скот воровать! Пришлось разочаровать добытчиков, повернув от Ак-Мечети не сразу домой, к Перекопу, а на юго-запад, к Бахчисараю. Нельзя же в одном переходе от ханской столицы пройти — и не сделать визит гостеприимным хозяевам!

Это единственный город, где хан с оставшимися верными ему людьми оказал сопротивление. Нелепой сказкой показался бы мне раньше рассказ, что пятнадцатитысячный корпус, коего две трети — иррегулярная конница, может пройти половину Крыма почти без боя. Только неприятели наши далеко не глупы. Уклоняться от прямого столкновения, бить по тылам, нарушать коммуникации — эта метода войны приносила им успех на протяжении столетий. Четвероногое богатство пасется на крымской Яйле, добыча наших конников — ничтожные крохи, мелочь. Лачуги подлого сословия тоже не жаль. Вот ханский дворец и городские дома знатных беев и мурз крымцы защищали всерьез: тяжелый уличный бой длился почти сутки. Многочисленная артиллерия наша, своя и захваченная в Кафе, решила дело. Саманные стены легко сокрушались выстрелами в упор, взорвавшейся в доме гаубичной бомбы хватало на всех защитников. «Дворец-сад» превратился в обугленные руины.

Будь у меня возможность, я б еще каждую головешку в порошок растер. Есть за что.

Девлет Гирей с небольшой свитой и гаремом бежал в Инкерман, был отрешен султаном от престола и сослан на Родос. Лучший татарский полководец последних полутора веков провел остаток дней ничтожным изгнанником, в разочаровании и тоске. Его грандиозные планы возрождения ордынского могущества и оттеснения России от крымских рубежей не увенчались успехом. Поделом вору мука: не ставь перед собой нереальные цели. Установи прочный мир, карай подданных смертью за набеги — и даже в самой отдаленной перспективе стремления царя не пойдут дальше пары приморских крепостей и свободного мореплавания на юге. Безопасность границ — ключевой пункт: никакое государство не станет терпеть такую кровоточащую язву на своем теле. Я пробовал однажды подсчитать — и вышло, что за последние два столетия с Украины сведено в неволю больше людей, нежели сейчас на ней осталось. А если спустимся дале в глубь веков? Ответьте, высоконравственные мудрецы, порицающие русских за то, что живут во мраке рабства: почему в новых европейских языках слова, обозначающие раба, восходят к племенному имени славянскому? Потому ли, что славяне — рабы по природе, или

в память о канувших в Лету бесчисленных караванах невольников, удобривших своими костями почву Европы? Что, давнее дело? А когда последний раз христианнейшие французские короли покупали у турок ясырь для галер, успокаивая свою католическую совесть тем, что схизматики — не настоящие христиане? Почему русских людей магометане продают перекупщикам у подножия бастионов, возведенных учениками Вобана?

Сто двадцать верст раскаленной степи между долиной Салгира и Перекопом стали самой трудной частью похода. Колодцы испорчены, вода в бочках и бурдюках протухла — и той не хватает. Трофейная скотина от жажды падает тысячами, обозных коней вот-вот постигнет та же участь. Ночью идти нельзя: при свете ни один татарин не осмеливается приблизиться к нам, но в темноте превосходство стрелков обесценивается. Враги наглеют, атакуя удаленные посты и пикеты. Отсиживаемся за рогатками. Кстати, очень быстро крымцы освоились с минами, придумав свой способ обезвреживания: прежде чем самим идти, в опасное место гонят скот, если его нет под рукой — рабов, в самом крайнем случае пускают заводных коней. В порядке, обратном ценности ходячего имущества.

Перекопскую линию тысячи работников обновляли несколько лет, на случай русского вторжения с севера. Если бы не пересохшее горло — впору расхохотаться, глядя на земляные укрепления с открытой горжей. Турецкий гарнизон — как пробка в бутылке: можно мучиться, продавливая внутрь, но лучше вышибить молодецким ударом по донышку. Начальник его Ибрагим-ага попробовал остановить нас, засев в наскоро сделанном ретраншементе у Армянского Базара, но это была попытка с негодными средствами: у него не хватало сил для столь протяженного фрунта. Линия-то рассчитывалась на присутствие хана с большим войском. Турки в обороне, как правило, держатся стойко — но если уж побегут, не остановишь. Выбитые из траншей, они не стали держать ни обратную сторону вала, ни крепость (довольно бесполезную при ширине перешейка восемь верст), а сразу отступили на запад, в направлении Очакова. Даже не успели засыпать колодцы.

Эти две ямы с дрянной солоноватой водой чуть не привели к катастрофе. Остервенелые от жажды и жары люди рвались к ним — но если один колодец Ефим сразу взял под свою жесткую руку, у другого врукопашную схватились юрьевцы со сводным полком.

Раздвигая конем толпу, в которую превратились потерявшие строй солдаты, я застрял саженях в десяти от центра драки. Меня никто не слушал. Крики офицеров тонули в реве тысячеглавого зверя, удары не действовали. Свирепое белое солнце яростно выжигало мозги беспощадными лучами. Безумие волнами катилось к краям, охватывая подбегающих из соседних проулков.

Неподалеку, как камень в потоке, мелькала в человеческих волнах упряжка с орудием. С риском быть затоптанным, я добрался до нее. Молоденький артиллерийский капрал, разинув рот, взирал на окружающий хаос.

— Отцепляй пушку!

Захлопнув рот, парнишка испуганно взглянул на меня — слава Богу, с осмысленным видом. Пара канониров возникла рядом, отлепившись от дикой толпы.

— Заряжай! Холостым зарядом заряжай!

Молниеносно вбили картузы, выдернули клин из-под казенной части — дуло задралось вверх…

— Пали!

Как Божий гром, огневой удар разнесся над головами. Пороховым духом оглушило дерущихся, все на мгновение замерли. У некоторых, кто ближе — кровь из ушей…

Людская волна отхлынула в стороны, но вдруг заколебалась. В центре, у самого колодца, продолжают драку совсем уже обезумевшие — которых ничем не прошибешь. Мелькают приклады, мертвые с разбитыми головами лежат на земле. Не так лежат, как раненые.

Офицеры кинулись разнимать… Бесполезно: отпрянувшее было зверское в человечьих душах вновь вылезает на поверхность. Еще минута — и хаос не остановить, он захлестнет всё…