Жизнь и деяния графа Александра Читтано. Книга 4.
Шрифт:
Дождались вечера. Взведенная адская машина заняла свое место в самой сердцевине трехпудового заряда. Осторожно, почти не дыша, мужики вставили донце (Боже упаси, чтоб не стукнуть!), засмолили, с несказанной нежностью вынесли готовую мину на палубу и опустили в море.
– Давай, ребята. Пошли.
Двое матросов, лучших пловцов из всей команды, перевалились через фальшборт и соскользнули по канатам в воду. У обоих на плечах веревочная упряжь и тонкий линь, собранный кольцами. Подплыли... Повозились впотьмах возле бочонка и потянули его прочь, обходя соседнюю "Флору", к чутко дремлющему "Платтенбургу".
– Ну как, Ефим? Лихоманка не бьет? Не передумал сам идти? А то, давай, я?
–
– Кафтан накинь, а то замерзнешь прежде времени. Африка, называется! Ночью голышом не походишь, а уж водичка...
– Ништо! Не холодней, чем у Котлина была, когда у нас с вами колокол оборвался...
В напряженном ожидании прошло полчаса. Вроде невеликая дистанция, а попробуй-ка оную преодолеть с неуклюжим бочонком на буксире. Ефим перекрестился и полез за борт. Одетый в рубаху из небеленого полотна, чтоб не заметили голландские вахтенные, поплыл размеренными саженками. Взошло воровское солнышко: луна, рогами в землю, вылезла из-за гор на востоке и чуть обозначила черные громады кораблей. Не заблудится. Но под водою - все равно, что в угольной шахте без фонаря. Там - только на ощупь.
Густою смолой тянулось время. Рука по привычке дергалась к часовому карману - ан нет, часики-то уплыли! Вещь памятная, подарок мастеров из Тайболы - дескать, мы и такое можем! Но для возврата долгов - не жалко. Мне отмщение, и аз воздам! Воздам, суки! Так легко вам было избежать гибели: принести извинения и вернуть чужое. А лучше - вовсе не брать. Мне отмщение... Не говорите о милости Христовой. Когда-то, давным-давно, мой учитель синьор Витторио рассказывал о поразившем его распятии в одном из римских храмов. Иисус был изображен не изможденным страдальцем - атлетом! Могучие руки перевиты мускулами. Богатырь во вражеском плену. На лице: "Вырву эти гвозди - хрен вас кто спасет!" Вот какой бог нужен солдатам!
Тихий плеск у борта. Мокрая голова, с сосульками волос, показалась над планширем. Вторая... Третий где?! Будем полагать, что просто отстал...
– Ну как, Ефим?
– Закрепил насмерть! На двух коловоротах, у самого киля... Чуть не сожрали на обратном пути: какое-то чудище кругами ходило... Аккула, верно... Ежели Федька не приплывет - стало быть...
Бегут секунды, и надежда, что матрос Федор Кукушкин уцелел, становится все более призрачной. Мрак и ужас выползают из адской бездны, овладевая постепенно людьми... Сбить, немедленно сбить эту смертную тоску!
Перекрестившись, я поднял взор в ночную звездную высь:
– Блажен, кто жизнь отдаст за други своя. Неважно, что стало с плотью: душа его ныне с небес на нас взирает.
Мужики дрожат, что зубы слышно. Замерзли, или со страху - лекарство одно.
– Всем по пол-пинты рома! Не жмись, Семеныч! Знаю, что последний. Ради такого дела не жалко.
Рано поутру "Беркенроде", "Флора" и "Платтенбург" подняли якоря, вышли из бухты и повернули на юг, к мысу Бон Эсперанца. Только у берегов Европы и Северной Африки, примерно до Канарских островов, ост-индцы стараются ходить большими караванами: дальше опасность нападения снижается. Из Капштадта в Батавию корабли отправляют по два-три. Адская машина сработает следующей ночью, а в это время суда расходятся на несколько миль, дабы случайно не столкнуться в потемках. Глухой взрыв под днищем с такой дистанции могут и не услышать...
– Доброго здоровья, Александр Иваныч.
– И ты будь здрав, Ефим.
– Я обернулся на вчерашнего героя, с трудом продирающего заплывшие глаза и косматого свыше обыкновенного.
– По виду, у тебя не на пол-бутылки рома похмелье. Молодых, что ль, делиться заставил?
– Пошто заставлять?
– С голландцами-то? А что остается? Нас избили, ограбили, заперли в собственном трюме... Если бы губернатор дал управу на обидчиков, я бы их пальцем не тронул! А он в правосудии, под благовидным претекстом, отказал и предложил выбор: сдохнуть с голоду или идти в долговую кабалу. Неужто после этого мы не вправе посчитаться с виновными?!
– Там ведь, заодно с виновными, и невинных полно! Простые моряки, приказчики всякие... Один, сам видел, с женой...
– Невинных, Ефимушка, там нет. Кто видит, как творят зло его собратья, и сему не противостоит - уже виновен, хотя и меньшей мерой. В Голландии крепостных не водится, силой служить не заставят. Отыди ото зла - сотворишь благо. Несогласные с ван-винкелевым грабежом запросто могли списаться на берег в Капштадте. Смирились - значит, приняли его сторону. Так что, их воля - их доля!
– Всё одно, на сердце неладно. Триста душ, считай, погубил! Ром-то и вправду был последний?
– Последний, коль Семеныч не утаил. Терпи, брат! А насчет погубления душ... Скажи, вот может за целые сутки в воде заряд промокнуть?
– Не должон, купорили на совесть, но всякое бывает...
– Или, к примеру, если корабль большим ходом идет, бочонок сорвать потоком может?
– Ну, коли очень большим...
– Сие все в руце Божией, не так ли?
– Ну, положим...
– Так, значит, Он и судит: сработает мина, или нет.
– Я нелицемерно перекрестился.
– Господи, да будет воля твоя...
У всякого, кто колеблется меж верой и неверием, бывают минуты, когда хочется видеть над собою мудрое всепрощающее лицо.
На другой день, уведомив губернатора, мы покинули негостеприимный Капштадт. Обошли мыс - и двинулись на восток! Почему туда? Именно на этом берегу находили приют многие мореплаватели, от Васко да Гамы до Луки Капрани. В достатке удобных бухт, и есть возможность добыть провиант охотой или меной с туземцами. Западная сторона гораздо хуже.
Пройдя миль двести и обретя уверенность, что вышли за предел власти де ла Фонтена, бросили якорь в месте, именуемом голландцами Mosselbaai - "Залив мидий", а португальцами - Angra dos Vaqueiros, сиречь "Залив коровьих пастухов". Оба названия внушали надежду на доступный харч. Однако ракушек русские люди считают гадостью и согласны употреблять только под угрозой голодной смерти, а тех самых пастухов что-то не видать было. Сойдя на берег с небольшим вооруженным отрядом и прогулявшись по окрестностям, я обнаружил несколько убогих лачуг и рядом с ними - загородку из жердей, явно служившую загоном для скота. По свежему навозу и следам копыт, можно было предположить поспешное бегство туземных жителей вместе с их главным богатством.
Матросы моментально загорелись азартом преследования. Убегающее на четырех копытах свежее мясо (когда на судне и пованивающая солонина-то отпускалась половинной порцией) манило их, как стаю волков. Никакой рассудительности: так бы и сунулись в холмы, заросшие колючим кустарником! Совсем забыли, что европейское оружие в подобном ландщафте обесценивается. Преимущество на стороне того, кто лучше знает местность, а это отнюдь не мы.
Посему, сочтя предпочтительным (а, пожалуй, и единственно возможным) мирный путь, я решительно пресек голодные порывы двуногих хищников и повелел вернуться на корабльь, в порядке извинения за причиненное туземцам беспокойство повязав на ограду кусок парусины аршина в три, да пару ниток коралловых бус, которые на "Савватии" изготовляли все подряд в свободное от вахты время. Благо, материал для них лежал в трюме тоннами.