Жизнь и деяния графа Александра Читтано. Книга 4.
Шрифт:
– Ладно, только дайте слово чести...
– Хрен тебе! Кто беззаконно лишает свободы мирных мореплавателей, сам чести не имеет и ставит себя вне христианства. Пока шторм, никого не трону - а там видно будет!
В этот момент накатилась особенно большая волна. Пенный гребень обрушился на палубу, взбесившимся белогривым табуном пронесся по ней и походя внес подшкипера в арестантскую каюту. Если б не Тихон - приложило бы мордой об стенку.
– Черт с вами, Exzellenz! До окончания шторма еще дожить надо!
Мокрые с головы до ног, мы с Полуектовым буквально свалились на головы своих матросов, бесплодно сжимавших
– Здорово, братцы! Спаси Господь, что постояли за нас с капитаном. Афанасьич, командуй!
– Слушай, ребята! Кто в вящей силе - бегом на помпы. Антоха - ты со своими смени голландцев у руля и на палубе, а то с ног падают...
Тихон моментально приставил всех к делу. Де Ренье не мешал, равно как побежденная морскою болезнью стража. Вчерашние недруги превратились в единую команду, занятую борьбой за спасение.
Только я набирал камни за пазуху. В буквальном смысле, под видом поисков течи лазая по затопленному интрюму и выковыривая из балласта подходящие куски коралла. Харлампий таскал их на жилую палубу и тайком от голландцев прятал в увязанные матросские гамаки. Запасши сего оружия в достатке, мы с ним выбрались из недр корабля в обитаемую часть и в канатном ящике отыскали бледного, как смерть, Возгряева.
– Теперь понял, какую судьбу тебе ван Винкель уготовил? Меня слушай, не то пропадем. Где топоры и прочий корабельный инструмент? Надо иметь под рукой. Не исключено, что мачты рубить придется.
– Под замком в боцманской каморке, ключи у сержанта Бильдера.
– Добудь. На меня не ссылайся! Придумай уместный резон, ты же умный.
– Не извольте беспокоиться, уж немчуру-то как-нибудь обманем!
Буря, по крайней мере, не усиливалась - это уже было хорошо, потому что мы к ней притерпелись. Больших течей не обреталось: "Савватий" вбирал потихоньку воду всем своим ветхим корпусом, сотнями незаметных щелей. Рук для откачки теперь хватало. Держась за леера, вылез на палубу - там тоже несли вахту мои матросы, только рулевым остался голландец. Он уверенно держал курс по волне. Свирепый ветер напрягал до каменной твердости лишь два паруса: штормовую бизань и фока-стаксель, ликованные по всем шкаторинам, - но корабль мчался по бурному морю, как стрела.
– Ваше Сиятельство, вот! Токмо вернуть надо: я сказал, надобен инструмент помпу поправить...
– Боцман где? Семеныч! Ты у себя в кладовой без фонаря разберешься, на ощупь, так что пойдем.
Сжимая драгоценный ключ, полезли опять под палубу, во мрак и смрад. Опасаясь пленников, стража редко пускала их наверх, и нужду справляли в бадью. Еще в начале шторма содержимое оной расплескалось по сторонам. Твари ост-индские, я их это вылизать заставлю!
Собрали все, что может сойти за оружие, припрятали... Теперь - ждать! Пусть хоть немного поутихнет. Да и устал я, честно говоря. Матросы бодрей - они привычны к тяжелой работе и, в большинстве, моложе меня вдвое. Где там денщик? А, на помпе? Черт с ним...
– Харька?! Натяни гамак. Там, в дальнем углу, без камней который. Разбудишь, коли что важное.
И, наплевав на штормовую качку, мокрый и грязный имперский граф уснул сном праведника под рев бури и торопливое чавканье помп.
Мне снилась зима. Настоящая, русская, с морозом и снегом. Кибитка, запряженная лихою тройкой, весело мчится, раскачиваясь на ухабах, рослый
– Чего разлегся?! Почто я тебя приближал?! Ну-ка, полезай в хомут!
– Не полезу, я вольный человек и вовсе пассажир!
– Врешь, у меня этаких не водится! Ты конь, и должен ходить в упряжке!
Гляжу на себя: в самом деле, конь! Царь замахивается, чтобы ожечь меня кнутом; шарахнувшись в испуге, оскальзываюсь передним копытом и выпадаю из возка. Чудная повозка мгновенно исчезает в снежной круговерти...
– Не ушиблись, Ваше Сиятельство?
А, это я из гамака во сне вывернулся... Умел запрягать покойный император! Сколько лет прошло, а во рту привкус, будто от шенкелей... Та-а-ак, что тут делается? Холодно как! Впрямь зима настала?! Куда ж это нас занесло, что воздух снегом пахнет?!
Прошла целая ночь. Вылезши на палубу, обнаружил, что буря немного ослабла: ветер дул сильно и ровно, утратив злобную свирепость. Море... Такого я еще не видел! Волны стали положе, зато изрядно прибавили в размере и мощи. Словно холмистая степь пришла в движение. Вспомнилось бегство из берберийского плена: подобно как медитерранские валы нависали над утлой рыбачьей лодкой, так здешние - над семисоттонным кораблем! Накатываясь с кормы, волна плавно поднимала "Савватия" на гребень, и тут же он начинал скольжение вниз, ко дну колышущейся и зыбкой долины, а в полуверсте неумолимо вырастала новая водяная гора... Не опасно, но все равно жутко. Бробдингнег, да и только! Неправы те, кто надеется обнаружить в южных широтах обширный материк: сам океан говорит, что его пространства безбрежны...
Посреди сих впечатлений, сзади послышались шаги, и тяжелая ладонь легла мне на плечо:
– Ступайте в каюту, Exzellenz.
Повернувшись так, чтобы стряхнуть руку, я в тон пришельцу, тоже по-немецки, ответил:
– Ступайте в задницу, сержант.
Бильдер был тупым гессенским наемником, не видевшим моря до поступления на компанейскую службу. До него еще не дошло, как меняет диспозицию нахождение "Платтенбурга" в сотне сажен - или в сотне миль, соответственно. А ныне голландского корабля на горизонте не наблюдалось. Бог весть, уцелел ли он вообще. Более того: полдюжины солдат, состоявших в распоряжении сержанта, стрелять не могли. В штормовую ночь никакие ухищрения не позволили бы сохранить порох сухим. Надо было спускаться в крюйт-камеру и открывать новый бочонок; но этот пункт стерегли и непременно бы мне доложили.
За спиной скрипнула палуба. Покосился - мои встают рядом. Сержант засуетился руками, схватился было за тесак, висящий на поясе, передумал и потянул из-за пазухи колесцовый пистоль. Выстрелит или нет? Сие осталось неизвестным, ибо прежде, чем Бильдер взвел курок, на него обрушился град камней. Два или три попали в голову. Немец грохнулся на палубу, обливаясь кровью: оглушенный или убитый, не разобрать.
Я поднял пистолет, выпавший из ослабшей руки. Со всех сторон стекались люди. Через минуту над недвижным телом стояли с одной стороны голландские наемники и матросы, судорожно сжимающие короткие абордажные сабли, с другой - угрюмые русские с топорами и кофель-нагелями в руках. Нас больше. И мужики крепкие да жилистые, посильнее тех. Но без серьезных потерь ост-индцев не одолеть. Попробуем решить дело миром.