Жизнь и необыкновенные приключения капитан-лейтенанта Головнина, путешественника и мореходца

Фраерман Рувим Исаевич

— Тогда садись! — скомандовал Филатов.

И Тишка стремительно бросился в шлюпку, боясь, чтобы Петр Иванович не передумал.

Байдара с матросами быстро приближалась к японскому судну. Подошли уже на расстояние ружейного выстрела. Филатов приказал дать для острастки ружейный залп по такелажу судна. Затем русские сошлись с японцами борт о борт, сцепились крючьями и кинулись на абордаж.

Японцев было более раза в три, чем русских. Но от страха и неожиданности многие из них попрыгали за борт. Остальные же в одну минуту были связаны.

Особенную

ретивость при этом проявил Тишка, первым бросившийся вязать штурмана японского судна. Но когда тот назвал себя, Филатов приказал его немедленно освободить, что Тишка исполнил с превеликой неохотой.

— Тут еще баба есть ихняя, — проворчал он. — Может, и ее нельзя вязать?

— Какая баба? Где ты ее видел? — спросил Филатов.

— В штурманской каюте затаилась. Могу притащить, только прикажите.

Женщина, о которой говорил Тишка, оказалась женой штурмана, который был в то же время и хозяином этого судна. Филатов приказал команде женщину не трогать.

Хозяин захваченного судна был доставлен на «Диану» и предстал перед Рикордом. Это был уже немолодой, почтенного вида японец, с умным, обвеянным морскими ветрами лицом.

Переступив порог капитанской каюты, он опустился на колени и молча замер в этой позе с опущенной головой. Такое проявление покорности смягчило Рикорда. Он усадил японца рядом с собой.

— Кто вы и откуда идете? — спросил он по-японски, так как знал уже немало слов на этом языке.

Японец заговорил тихим голосом, дополняя слова жестами. Его зовут Такатаи-Кахи, он родом из Осаки. Ведя торговлю, ходит как штурман на собственных судах на Итуруп и Матсмай. Сейчас идет на Итуруп.

Затем, как бы между прочим, добавил:

— Когда мои люди, испугавшись русских, стали бросаться в воду, то некоторые из них утонули.

Рикорду было весьма огорчительно услышать об этом. Он объяснил своему пленнику, для чего русские суда пришли к Кунаширу, и даже дал прочитать письмо, писанное Леонзаймо начальнику острова.

Такатаи-Кахи, прочитав письмо, вдруг сказал:

— Капитан Хаварин в городе Матсмае...

И на пальцах показал, что всех русских там семь человек.

— Так они живы! — воскликнул Рикорд. — Слава провидению!

Радость и волнение его были столь велики, что пленный японец при виде этого еще долго кивал головой, подтверждая свои слова.

Рикорд тотчас же отдал приказ освободить связанных японцев и отменил все приготовления к бою.

Матросы собирались кучками, обсуждая радостную весть. Сам Рикорд то присаживался к столу, чтобы занести в свой журнал обуревавшие его мысли, то вскакивал и в волнении шагал по каюте, вновь и вновь обдумывая счастливое известие, которое он получал так случайно.

На следующий день Рикорд мог уж более спокойно подумать о дальнейших действиях.

Лукавый страбиагу Отахи-Коски, столь подло обманувший русских, в переговоры вступать не желал, требуя на то особых уполномочий от капитана «Дианы» и соответствующих заявлений со стороны высших российских властей. В Нагасаки Рикорд итти не

мог, не будучи на то уполномочен от своего правительства. О судьбе пленников ему было уже известно. А этого он больше всего желал.

Больше на Кунашире делать было нечего. Рикорд решил итти в Охотск, чтобы в следующем году снова возвратиться к этим берегам, но уже запасшись соответствующими полномочиями, и начать переговоры об освобождении пленников.

Все офицеры «Дианы» и «Зотика» на военном совете согласились с тем, что как это ни печально, но другого выхода нет.

Такатаи-Кахи, оказавшегося не только хорошим штурманом, но и человеком богатым, владевшим многими судами и хорошо известным в Японии, Рикорд решил взять с собой, дабы потом использовать его в сношениях с японцами.

Жену же Такатаи-Кахи, одарив алым сукном и серебряной чашей, Рикорд отпустил на берег, оказав ей все признаки уважения.

Прощанье японца со своей женою было очень спокойным я показалось странным для русских людей. Японцы лишь поклонились друг другу, и муж не поцеловал жены, хотя мог полагать, что расстается с нею навеки. И жена не заплакала.

Затем Такатаи-Кахи, проводив взором шлюпку, увозившую его жену на берег, обратился к Рикорду. В голосе его не было заметно даже простого волнения.

— Хорошо, я поеду с тобою, капитан русского императорского корабля, — сказал он. — Я только прошу, чтобы ты не отдалял меня от себя и впредь, чтобы и впредь мы жили в одной каюте.

На это Рикорд ответил полным согласием.

Рикорду пришлось взять с собою не одного Такатаи-Кахи: несколько его матросов, проявив рабскую привязанность к своему хозяину, пожелали итти вместе с ним. Рикорд взял с собою и этих матросов. Остальных он угостил и, одарив подарками, отпустил.

Через два дня «Диана» и «Зотик» снялись с якорей и, подняв паруса, вышли из Кунаширской бухты.

А на земляном валу полосатой крепости стоял маленький Отахи-Коски и зорко смотрел на освещенные солнцем русские корабли, на их паруса, шевелившиеся от ветра.

Он знал, лукавый человек, что орел, потерявший птенцов, не улетает навеки. Пройдет зима, стихнут противные ветры, и русские корабли снова будут здесь. Знали об этом и в Мате-мае и Эддо, хотя и не видели парусов «Дианы».

Узнали об этом и русские пленники.

Глава двадцать вторая

ВЕСТИ ДОБРЫЕ И НЕДОБРЫЕ

В те дни, когда «Диана» находилась у берегов Кунашира, жизнь русских узников шла своим чередом.

Буньиос Аррао-Тодзимано-ками уже покинул Матсмай и удалился ко двору. С ним уехал секретарем и молодой Теске, обещавший писать русским об их деле из столицы. Но писем от него скоро ждать не приходилось: до Эддо было двадцать пять дней пути.

Новый губернатор Ога-Саваро-Исено-ками был добр к пленникам, потому что в эти самые дни русские суда стояли в Кунаширской бухте, наведя пушки на крепость.