Жизнь и необыкновенные приключения капитан-лейтенанта Головнина, путешественника и мореходца
Шрифт:
И впервые за время бегства он улыбнулся.
Глава двадцатая
ПРЕДАТЕЛЬСТВО МУРА
Тюрьма, в которую теперь привели беглецов, представляла собою такой же самый сараи, обнесенный двойным частоколом, как и оксио. Только вместо двух клетушек здесь их было четыре. Тюремный надзиратель, он же и палач, Казиски развязал и самолично обыскал всех беглецов, заставив их раздеться до рубашки. Затем он запер Василия Михайловича в самую малую клетку, наиболее
Клетки стояли так близко одна от другой, что узники могли переговариваться между собой. Они этим воспользовались немедленно. Первым вступил в разговор сосед Хлебникова, японец. Он нашел нужным сообщить, что через несколько дней его выпустит, — Василий Михайлович и Хлебников уже немного говорили и достаточно понимали по-японски.
Разговорившись, японец угостил Хлебникова большим куском соленой рыбы, передав его через решетку клетки. Хлебников тотчас же поделился этим лакомством с Василием Михайловичем: оба после десятидневного голодания еще никак не могли наесться.
Снова наступила тюремная ночь. Какая это была тюремная ночь по счету, и сколько их предстояло еще впереди?
Эта мысль могла бы лишить сна и покоя всякого. Но русские узники были так измучены и истощены десятидневными скитаниями по горам Матсмая, что сразу уснули прямо на полу, застланном цыновками, ибо скамеек здесь не было.
Теперь пленников содержали строго, кормили плохо — все больше похлебками из морской капусты и дикой зелени. Однако неприятнее всего было другое: сосед-японец, который угощал Хлебникова соленой рыбой, оказался воришкой, присужденным к ста ударам палками.
Наказание он получал «в рассрочку». Его выводили во двор, палач Казиски начинал его бить, и пленники должны были слушать глухие удары бамбуковой палки и истошные кряки избиваемого.
После экзекуции вора приводили в тюрьму, и здесь тюремщики плевали ему на спину и растирали слюну ладонями, думая, что после этого раны заживут быстрее. А когда спина подживала, его снова выводили во двор и снова давали ему двадцать пять палок.
Моряки боялись, как бы и их, по японским законам, не приговорили к этому позорному наказанию. Матросы просили Василия Михайловича поговорить о том с Теске.
— Это вас, русских, не касается, — отвечал Теске. — По японским законам иностранцев палками не бьют.
Но матросы не верили. Тогда Теске, в доказательство справедливости своих слов, привел в тюрьму городского судью, который подтвердил, что это правда.
— Русским не надо беспокоиться, — сказал судья, — когда какого-либо японца немного бьют палками по спине. Мы бьем только тех иностранцев, которые хотят проповедывать японцам христианскую веру. Против таких у нас самые суровые законы. Вы же не собираетесь проповедывать у нас религию Христоса-попа?
— Отнюдь нет, — отвечал Василий Михайлович. — Каждый народ имеет право верить по-своему. Но почему у вас такое озлобление против христиан? Ведь среди японцев есть также люди разной веры: есть буддисты, есть люди, что почитают многих богов и духов, коих
— А вот почему, — охотно объяснил судья: — католические попы, испанцы и другие, которые ранее приезжали в Японию торговать, стали проповедывать религию Христоса-попа в успели многих японцев обратить в свою веру, после чего те забыли своих предков и перестали почитать их, как надо, и поклоняться им. Из-за того у нас произошли ужасные междоусобные войны. Сорок тысяч японцев-христиан было перебито в Хизене, когда правил страною мудрый правитель Хидейоси. Но это было давно, лет семьдесят назад.
— А теперь? — спросил Головнин.
— Теперь христиан нет в Японии. Они изгнаны или истреблены нами. В наших городах на площадях и улицах выставлены каменные доски, на которых высечены слова главнейших наших законов, и там первыми стоят слова: «Кто уличит японца в исповедании христианской веры, тот получит вознаграждение в пятьсот серебряных монет».
О своем разговоре с судьей Василий Михайлович рассказал матросам, и те успокоились, тем более, что воришку уже перестали бить» на руки его наложили клейма, с указанием, когда и за что он был наказан, и отправили в ссылку на один-из диких островов.
В конце июня в Матсмай прибыл новый губернатор Ога-Саваро-Исено-ками.
Через несколько дней пленников повели к нему. Там они нашли и Мура с Алексеем, которые содержались теперь отдельно.
Вскоре в зал вошли оба губернатора со своими свитами.
Новый губернатор улыбался и кланялся, как и прежний буньиос, как и все японцы.
Аррао-Тодзимано-ками что-то сказал одному из чиновников, который тотчас же вышел и вскоре возвратился с толстой тетрадью. Эта тетрадь оказалась весьма пространной запиской Мура, которую он почему-то назвал «представлениями».
Аррао-Тодзимано-ками передал эту тетрадь Василию Михайловичу и предложил всем русским ознакомиться с ее содержанием и сказать, согласны ли они с тем, что в ней написано.
Оба губернатора удалились. Мур начал читать вслух свою записку сам.
Чем дальше слушали русские узники чтение записки Мура, тем больше они удивлялись и ужасались.
После многочисленных похвал старому губернатору и выражения преданности новому Мур подробно описывал все приготовления его товарищей к бегству, почтя так, как это происходило в действительности, утверждая, что его намерения уйти с ними были притворны.
Однако, не ограничиваясь этим, Мур в своих «представлениях» открывал японцам, что «Диана» пришла к Курильским островам, чтобы описать их, и сам приводил подробное описание восточных берегов Сибири. При этом он отзывался о своем русском отечестве как изменник и предатель.
Слушавший до того молча матрос Шкаев вдруг крикнул:
— Что же это? Наверно, Федор Федорович, вы уж не собираетесь возвращаться домой, что говорите такое японцам!
Губернаторы вернулись в зал.
Но Василий Михайлович не обратил на это внимания. С гневом и болью в сердце слушал он слова изменника. Затем с возмущением, громко и резко стал возражать ему. Глаза его сверкали. Руки невольно искали оружия, которого не было у него.