Жизнь и необыкновенные приключения капитан-лейтенанта Головнина, путешественника и мореходца
Шрифт:
Однажды путь беглецам преградила высокая, покрытая мхом скала. Подняться на вершину ее Головнин не мог, держась за кушак Макарова, ибо при таких условиях сам Макаров не в силах был бы преодолеть это препятствие. И вот, укрепив здоровую ногу на небольшом каменном выступе, а больную перекинув через склонившееся молодое деревцо, росшее среди камней, Головнин стал дожидаться, когда Макаров поднимется наверх и поможет ему. Но Макаров так ослабел, что, поднявшись на скалу, упал без чувств. Вдруг выступ, на который опирался Василий Михайлович, обрушился под тяжестью его тела. Он схватился за ствол деревца и повис на нем на одной руке, как когда-то над палубой брига «Феникс».
Между тем Макаров продолжал неподвижно лежать на вершине утеса.
Но пришедший в себя Макаров уже спешил к нему на помощь.
— Держись, Василий Михайлович! — крикнул он и, упершись ногой в едва заметный выступ камня, кинул Головнину колец спасительного кушака, за который тот ухватился свободной рукой. Собрав остаток сил, Макаров вытащил своего капитана на утес, рискуя вместе с ним полететь в бездну.
Глава восемнадцатая
ТЯЖКИЕ ИСПЫТАНИЯ
Горам не было конца. Все круче становились подъемы, все чаще неприступные скалы преграждали путь. Мертвая тишина стояла вокруг. Не слышно было ни птиц, ни зверей. Безмолвная пустыня лежала впереди. Каждый шаг стоил нечеловеческих усилий. Лица беглецов распухли от укусов бесчисленных комаров и были покрыты ранами.
Веселый и добродушный Шкаев перестал шутить и брел, понуря голову. Макаров, тащивший Василия Михайловича на своем кушаке, все чаще останавливался сам и ложился отдохнуть, тяжело дыша. Руки его были в крови, пальцы разодраны об острые камни, за которые приходилось хвататься при крутых подъемах. Лицо его, заросшее бородой, покрытое грязью и потом выражало тяжкие страдания. Иногда он тяжело вздыхал, иногда бормотал еле слышно:
— Дойдем ли, братцы?..
Хмурый Васильев, с голодным взглядом потухших, ввалившихся глаз, тоже еле шел, держась позади остальных. Симанов часто тихо стонал. Хлебников, занятый своим самодельным компасом и поисками лучшей дороги, не жаловался, хотя страдал не меньше других. А все силы и мысли самого Василия Михайловича были заняты тем, чтобы преодолеть боль в ноге и не останавливаться.
Перед заходом солнца беглецы, ценою страшных усилий, достигли высшей точки главного горного хребта на Матсмае. Леса здесь уже не было. Только кое-где росли отдельные деревья, погнутые ветрами. Вершина хребта была покрыта горным тростником, в зарослях которого еще лежал толстый слой снега. Здесь, считая себя в безопасности, беглецы снова развели огонь и стали готовить ужин из черемши и конского щавеля, собранных тут же. Затем высушили платье у огня и построили камышовый шалаш для ночлега. Поев вареной травы, приправленной горстью заплесневелой рисовой каши, они легли спать. От жестокой усталости после двух бессонных ночей все быстро уснули. Уснул и Василий Михайлович, несмотря на мучительную боль в ноге. Но перед рассветом в шалаше стало так душно, что он проснулся и вышел наружу. Вышел — и замер, пораженный открывшимся перед ним величественным видом...
Небо было ясное, и звезды блистали на нем с такой яркостью, словно в эту ночь приблизились к земле. Внизу, в ущельях, клубились тучи, — видимо, там шел дождь. Горы лежали в такой тишине, что Василий Михайлович невольно прислушался, словно хотел уловить ухом шорох туч о горные утесы.
Но это величественное зрелище сразу потеряло для него свою красоту, лишь только мысли его обратились к судьбе его самого и его товарищей. С необычайной силой и ясностью он вдруг постиг весь ужас их положения... Крохотная горсточка людей на вершине дикого, пустынного хребта, — людей, лишенных теплого платья, пищи, оружия, окруженных врагами и
Люди эти скитались по острову, покинуть который они могли, лишь овладев годным для продолжительного и опасного плавания судном. Но, чтобы овладеть и управлять таким судном, нужны были силы, а люди были уже вконец истощены. И сверх того, ему самому приходилось превозмогать не стихающую в ноге боль, от которой нередко мутилось сознание. Предавшись этим горьким размышлениям, Василий Михайлович прислонился к камню и не заметил, как задремал сидя.
Когда он снова открыл глаза, звезды уже уходили с небосклона. Занималась тихая горная заря. Рассвет прибывал, как прибывает морской прилив. И вдруг откуда-то издалека через вершины и ущелья гор прилетел чистый ветер, чуть влажный воздух океана. Он оживил душу и придал ей крылья.
Василий Михайлович стоял, глядя на рассвет, и всей грудью вдыхал этот далекий, едва уловимый, но столь знакомый ему запах моря. Печальные ночные мысли оставили его. Он стал будить товарищей.
Хлебников и матросы, шатаясь от сна и усталости, одни за другим стали вылезать из шалаша.
На этот раз завтрак, если так можно было назвать горячее месиво из конского щавеля я борщевика, сваренное в чайнике, прошел особенно быстро. Беглецы снова поднялись на ноги и торопливо зашагали дальше, решив продолжать путь уже не по компасу через горы, а найти речку, текущую к западу, а, идя вниз по течению ее, выйти к морскому побережью. Речку такую скоро нашли, но от этого путь беглецов не сделался легче. Местами горный поток несся в таких узких каменных расщелинах и с такой бешеной скоростью, что беглецы могли пробираться вдоль него лишь с превеликой опасностью, местами по узким карнизам, ежеминутно рискуя сорваться и упасть со страшной высоты в стремнину. Местами не было и такой дороги, и тогда путникам приходилось в поисках ее переходить с берега на берег вброд, держась за кушаки и упираясь в дно реки шестами, чтобы не быть сбитыми с ног и унесенными водой.
По дороге попадались пустые хижины, в которых летом, очевидно, жили дровосеки и угольщики. Беглецы обшаривали хижины в надежде найти что-нибудь съестное. Но съедобного ничего здесь не было. Зато нашли старый топор, второе ржавое долото да две деревянные лакированные чашки. Все эти вещи взяли с собой. В одной из хижин беглецы ночевали. Хотя здесь тоже было холодно, все же над головой была крыша — и потому спалось спокойнее.
Наутро, продолжая путь, беглецы увидели другую хижину, из которой шел дым. Опасаясь попадаться людям на глаза, Василий Михайлович решил подняться в гору и итти склоном. День был такой ясный, что, находясь на одной стороне широкого ущелья, беглецы видели собаку, бегущую по тропинке на другой стороне.— Где собаки, там и люди, — сказал Василий Михайлович и велел всем растянуться цепочкой и пробираться, согнувшись, под прикрытием кустов я камней.
Предосторожность оказалась не лишней. Неожиданно показался конный отряд, двигавшийся прямо на беглецов. Они поспешили ползком спуститься в лощину и залечь в кусты. А конные японские солдаты проехали мимо, либо не заметив их вовсе, либо до поры до времени не желая замечать.
За свой испуг беглецы были вознаграждены неожиданной наживой. Макаров, провалившийся в топком русле маленького ручейка, вытаскивая ногу из грязи, обнаружил в тине несколько мелких, отвратительного вида, но очень жирных животных.
— Что оно такое? А ну, гляньте-ка, Василий Михайлович, — обратился он к Головнину, показывая на ладони свою находку.
— По-моему, это какой-то рачок, — сказал Головнин.
— А может, водяной жук? — предположил Хлебников.
— Какой же он жирный, глядите, ребята! — продолжал Макаров.
— Спробуй, — предложил Шкаев.
— Дюже вкусно... — похвалил Макаров, отправив найденную диковинку в рот. — Пробуйте, ребята!
И все стали рыться в иле и ловить рачков. И тут, впервые за все время, беглецы наелись досыта, хотя пищей им служили живые, отвратительные рачки.