Жизнь и необыкновенные приключения капитан-лейтенанта Головнина, путешественника и мореходца
Шрифт:
Японцы были рассержены поведением Головнина, но не стали принуждать ни его, ни Хлебникова к подписанию муровских «представлений», ибо хорошо поняли, что не могли бы заставить их это сделать ни пытками, ни угрозой смерти.
После этого новый губернатор, вынув из широкого рукава своего расшитого шелком кимоно пакет, сделанный по европейскому образцу, передал его прежнему губернатору, тот — одному из чиновников, чиновник — переводчику Кумаджеро, а последний — Василию Михайловичу.
На пакете была краткая надпись по-русски: «Матсманскому губернатору». В нем находилось письмо, написанное на русском и
Василий Михайлович тотчас же догадался, что это была та самая бумага Хвостова, которую японцы все время грозились ему представить и которую он ожидал с некоторым волнением.
К великому его удивлению, бумага эта была без подписи и даты, и из нее даже не видно было, от чьего имени она исходят я кто, собственно, угрожает японцам за их нежелание торговать с русскими.
То был не документ, не доказательство, а сущий пустяк.
«Вот, — подумал в гневе Василий Михайлович, — нужна ли истина и доказательства оной разбойникам или ворам, ежели они замыслили свое злое дело!»
С этого дня японцы почему-то стали гораздо ласковее я внимательнее к русским узникам.
Как передал им Теске по секрету, матсмайскому буньиосу было повелено из Эддо как можно «стараться о здоровье» русских и улучшить их содержание.
Василии Михайлович внимательно выслушал Теске, поблагодарил за добрую весть, а потом, когда Теске ушел, сказал Хлебникову:
— Не пойму я ничего в сем деле. Ежели действительно так думает об нас их император, то чего проще повелеть отпустить нас. Или и он дал такое повеление, лишь боясь русских сил и русских кораблей, коих ожидают они не напрасно. Ибо, верно, уж поняли хорошо, что держава Российская не японское царство и не откажется, подобно японцам, от своих подданных, попавших неволею на чужбину, но защитит их, отыщет и позовет домой.
Вскоре пленников вновь повели в замок. На этот раз новый буньиос Ога-Саваро-Исено-ками сказал им:
— Так как вы уходили с единственной целью возвратиться в свое отечество и не имели намерения сделать какой-либо вред японцам, то оба губернатора решили переменить состояние ваше к лучшему в надежде на то, что в другой раз вы на подобный поступок не покуситесь и будете терпеливо ожидать решения нашего государя.
В этот же день пленников из губернаторского замка отвели уже не в городскую тюрьму, а в то самое оксио, где они жили прежде. Теперь разрешили двери тюрьмы оставлять открытыми с утра до вечера; дали морякам трубки и кошельки с табаком; над постелью каждого повесили полог от комаров, которые прежде по ночам сильно мучили узников, и даже разрешили читать и писать, оставив в клетке Василия Михайловича немного туши, японской бумаги я несколько гусиных перьев, очинённых вполне по-европейски.
«Что же все это может значить?» — с глубоким изумлением думал Василий Михайлович.
Вынув снова свой старый тюремный нитяной журнал, в который уже было вплетено столько белых и черных нитей, он стал вспоминать при тусклом свете бумажного японского фонаря долгие дни своего мучительного плена.
Глава двадцать первая
ОРЕЛ ВОЗВРАЩАЕТСЯ К СВОИМ ПТЕНЦАМ
В
Двигались они так медленно потому, что под ними были не лошади, а олени, на которых деревянные тунгусские седла ездили от каждого шага. Всадники сидели, свесив ноги вперед, точно на стуле, упираясь в то же время для равновесия длинными палками в землю.
Впереди оленей шло несколько пеших тунгусов-орочей, провожавших всадников через горы. Столь же быстроногие, как их олени, но более неутомимые, проводники шли быстро вперед, покуривая свои длинные тростниковые трубочки.
Олени устали от долгих переходов по горам и топям. Шаг их становился тяжелее, порою они шатались. Но люди все чаще погоняли их громкими криками, и тогда, подняв головы и расширив глаза от страха и напряжения, животные ускоряли бег.
Всадники спешили вперед.
Путь предстоял еще долгий и трудный. На тысячи верст простирались дремучая тайга и горы. Люди то с тяжким трудом, помогая оленям, взбирались на вершины хребтов и там, на самом верху, натыкались вдруг на топкие болота, где росла одна черемша, то снова спускались в долины, где на дне, спрятанные от ветра, в тишине, стояли вековые леса. Лиственницы уже пожелтели и среди темной хвои кедров, пихт и елей блестели на склонах гор под лучами осеннего солнца, подобно золотой парче.
Всадники сильно устали от трудных и длительных переходов.
Один из них уже несколько раз падал с оленя в воду, так как животное ни за что не хотело мочить ног и даже через самый малый ручей всегда норовило перепрыгнуть. Всадник» побив оленя палкой, вновь взбирался на свое неудобное седло и, наконец, так прочно укрепился на нем, что, казалось, никакая сила не могла его выбить. Он даже позволил себе немного задремать в седле, так как несколько ночей кряду не спал. Глаза его закрылись, голова опускалась все ниже, когда вдруг олень, почуяв свободу, гордо поднял свои ветвистые, широкие рога и угодил прямо в лоб всаднику.
Крепкая брань вдруг огласила дикие горы Джур-Джура. Так браниться мог только Тишка. И верно, это был он.
— Петр Иванович, батюшка! — закричал он. — Что же это за наказание на такой скотине ездить! Собаки камчатские и то сподручней. Лучше пешком добежим до Петербурга.
Но Рикорд, который ехал впереди на олене и мучился так же, как Тишка, и даже больше, так как не умел ездить верхом даже на лошадях, ни на что не обращал внимания и только кричал проводнику:
— Поспешай, друг, поспешай!
Одна мысль: как можно скорее попасть из Охотска в Петербург и лично доложить государю о вероломстве японцев и о том, что случилось на острове Кунашире, просить у царя кораблей, чтобы освободить пленников и отомстить за них,— одна эта мысль день я ночь гнала его через тундры и горы, через бескрайную тайгу Сибири.
Он не знал покоя и не желал никакого отдыха. От него не отставал и Тишка, которого он взял с собой как опытного и преданного слугу своего друга. И Тишка оправдал его надежды.