Жизнь и приключение в тайге
Шрифт:
С другой стороны, и китайцы, пользуясь этой двойственностью, постараются называть себя «тазами», лишь бы остаться на месте и не быть изгнанными из Приамурского края. И легко может статься, что бывший ороч должен будет уступить место русскому переселенцу, тогда как чистокровный китаец будет благодушествовать на правах инородца-таза только потому, что ловко сумел «втереть очки» новичку чиновнику. Есть еще и другой вопрос: везде около этих тазов (и даже около орочей — «кяка» на реках Такэма, Кусуне, Нахтоху и др.) поселились китайцы — кто в качестве компаньона, кто в качестве работника, советника или даже просто в качестве жильца. Впоследствии, когда задолжавшийся «таза» не может уплатить своему сожителю денег за муку, опий, ханшин и чумизу, последний становится полновластным хозяином, а туземец — простым рабочим. Не только дом и пашня, но и жена должника и вся семья его переходит в руки кредитора. Китайцы иногда и просто силой отбирают женщин от инородцев. От такого брака китайцев с «тазками» получаются так называемые «джачубай», то есть кровосмешанные. Является вопрос: как считать этих джачубай? Должны ли они быть наделены землей наравне с прочими инородцами? Китайцы, когда скопят достаточно денег, уезжают к себе на родину и, конечно, семью свою бросают здесь, в Уссурийском крае, так как там, в Китае, у них есть законная, первая семья. Вместе с тем и выселить куда-нибудь джачубай тоже не представляется
Напрасно исследователь стал бы теперь искать орочей на реках Уй, Ма и Хади. С тех пор, как в окрестных лесах застучали топоры рабочих австралийской лесной концессии, орочи эти навсегда оставили колыбель своего происхождения — Императорскую Гавань и переселились кто на реку Копи, кто в верховья реки Тумнина и даже через перевал в бассейн реки Хунгари и др. Орочи с Тумнина считают себя чистыми «орочами» и называют себя именно этим именем, а не «ороченами», как это обыкновенно произносят русские и что совершенно неправильно. Про своих родичей, живущих к югу от реки Копи, а также и в бассейнах рек Имана, Бикина, Хора и Анюя они отзываются с насмешками, орочами их не считают и называют их «кяка» или «кякари». Они смеются над их обычаями носить расшитые цветные одежды, серьги в ушах и две косы с бисерной перемычкой на шее ниже затылка. «Кяка орочи нету, — говорили они, — его все равно бабы: рубашка один, два коса — тоже все равно бабы. Наша так нету. Наша женщина такой рубашка есть, мужчина орочи другой рубашка ходи!». Действительно было бы ошибочно думать, что орочи Императорской Гавани носят одежду такую же цветную и пеструю, как и их родичи, которых они называют «кяка». Покрой одежды тот же самый: та же длинная косоворотная рубашка (тэга), но без вышивок, узкие штаны, наколенники и унты. Впрочем, последние носятся теперь редко. Обыкновенно все они ходят в сапогах, часто даже в лакированных и носят галоши. Расшитую шапочку с беличьим хвостом и узорное покрывало на голову и плечи не носит никто. У всех на головах большей частью русские суконные шляпы или фуражка с суконными или с лакированными кожаными козырьками, а чаще всего голова их остается открытой, и только в сырую дождливую погоду они прикрывают ее полотенцем, обертывая концы его вокруг шеи. Все это при косе, спускающейся по спине до поясницы, имеет вид очень странный [139].
Рассказывая об орочах, как удэ, джачубаях и тазах, орочи упомянули и еще о своих сородичах, называя их ульчи. По их словам, «ульчи» эти ходят с оленями и живут где-то далеко к северу дальше Николаевска-на-Амуре. Не те ли это ульчи и ольчи, о которых упоминает Шренк в своем сочинении? [140]
Все орочи с Тумнина, Императорской Гавани и реки Копи носят русские имена и прозвища вместо фамилий. Последние отмечают только местность, где живет та или другая семья постоянно. Например «Намунка», то есть приморский, «Копин-ка» — с реки Копи, «Бизанка», то есть горный и т. д. В зависимости от числа лет, от положения, которое они занимают у себя в обществе, и от солидности, с которой они себя держат, имена их произносятся или с отчеством, или просто без отчества, иногда ласкательно, а иногда и с оттенком унизительным, например: Иван Михайлович, Николай, Савушка, Кар-пуша и'т. д. На Тумнине орочи живут хорошо, зажиточно и с большим достатком: у «их есть хорошие запасы сахара, русского масла, муки и рису. Некоторые из них очень богаты. Так, у старосты Федора, помимо других дорогих вещей, есть много золотых колец, золотые часы, цинковая ванна с печкой для нагревания воды и золотой массивный браслет стоимостью около 500 рублей.
XVI
За разговорами день прошел незаметно. К вечеру в жилище старшины собрались все почти орочи. Среди них было много стариков. Поджав под себя ноги, как говорят, «по-турецки», они неподвижно и молча сидели на нарах и, казалось, равнодушно слушали нашу беседу. Мы стали их расспрашивать о том, как жили они раньше, что рассказывали им отцы и деды, когда они были еще маленькими, и т. д. Сначала разговор наш не клеился, а потом старики оживились, начали вспоминать свою молодость, свое детство — время давно минувшее, давно прошедшее…
Вот что они рассказали. «Раньше орочей было много. Жили они одни и никого не знали. Они слышали, что где-то за морем и за горами есть другая земля и живут другие люди (вероятно, японцы и китайцы). Эта другая земля, казалось им, была так далеко, что добраться до нее простому смертному человеку никогда невозможно. Орочи ловили рыбу, охотились со стрелами, а зимой на лыжах догоняли зверей и кололи их копьями. Одевались они в зверовые шкуры и шили одежду себе из рыбьей кожи. Самые старые селения были на реках Хади и на Тумнине — Хуту-Дата (где мы стояли) и Дата в самом устье реки, около моря. В то время в Императорской Гавани царила полная тишина, изредка нарушаемая только печальными криками гагары. Не было слышно там, как теперь, ни гудков, ни свистков пароходов, ни шуме машин лесопилки, ни топора дровосека. Вода в заливе была покойной, неподвижной; порой только одинокая лодка ороча-охотника черной точкой мелькнет где-нибудь у берега и снова быстро скроется за поворотом около мыса. И так жили они до тех пор, пока эти чужие люди не пришли к ним сами. Первые явились гиляки. От них орочи научились курить табак. За гиляками пришли гольды. Они зимой с нартами перевалили водораздел и спустились по льду реки Тумнина до самого моря. Спустя лет десять, после гольдов явились сюда и китайские торговцы, скупщики пушнины. Эти последние привезли с собой ханшин, но мало. Спиртом они не торговали, а только понемногу угощали орочей и дарили им его без денег. Прибытие китайцев наделало много шуму. Весть об этом разнеслась по всему побережью. Орочи съезжались и с Копи, и из Императорской Гавани, чтобы посмотреть на новых невиданных людей. С тех пор у орочей стали появляться фитильные ружья — старые, изношенные, купленные за большую цену. Китайцы жадно набрасывались на соболя. Орочи не знали еще его стоимости и больше ценили мех росомахи. Прошло много лет. К гольдам и к китайцам привыкли, привыкли они ожидать их ежегодно зимой и начали даже брать у них в кредит порох, свинец, бусы, пуговицы, иголки и проч. Но вот однажды с берега прибежал испуганный человек и сообщил, что в море что-то неладно. Это было рано утром. Орочи столпились на прибрежном песке и, прикрыв рукой глаза от солнца, смотрели в море. Там что-то двигалось: большое, безобразное, странное — не то рыба, не то птица, не то морское животное, чудовище. Это страшное прошло мимо и скрылось за горизонтом.
Это была большая парусная лодка — это были первые русские моряки! Орочи видели, как от большой лодки отделилась маленькая лодка, в которую сели шесть человек гребцов. Они испугались, убежали в свои балаганы и тогда только успокоились, когда увидели, что пришельцы — люди, и люди такие же, как и они, но только из другой земли и говорят на языке, им не известном. У русских был переводчик тунгус. Новые люди объяснили орочам, что хотят купить у них рыбы. Орочи дали им много кеты; русские стали расплачиваться с ними деньгами. Не имея никакого понятия о деньгах, орочи повертели монеты в руках и побросали их на землю, как вещи совершенно ненужные и бесполезные. Тогда русские подарили им несколько кусков цветного мыла. Не зная, что с ним делать, орочи попробовали его есть, но, видя, что это невкусно, побросали мыло собакам. Собаки также отказались от этого лакомства. Между тем на море разыгралась буря; парусное судно ушло в Хади (Императорская Гавань), а приезжавшие русские остались ночевать у орочей в балаганах. Страхи прошли — люди присмотрелись друг к другу, однако орочи снова не спали всю ночь. Утром буря начала стихать, море стало успокаиваться; русские забрали еще рыбы у орочей и на этот раз совсем ушли в море. Вскоре в Императорскую Гавань пришел большой корабль и долго стоял в бухте Константиновской. После этого русские моряки стали заходить сюда все чаще и чаще, прибытие их уже не пугало так орочей, как раньше. Далее они рассказывали о том, как русские потопили свое судно (фрегат «Паллада») [141]. Рассказы их об этом событии полны интересных подробностей. Это было зимой. Они видели, как вокруг судна обрубали лед, как рубили мачты и жгли их на палубе и как затем судно пошло ко дну. Как народ, совершенно чуждый войне, они никак не могли уяснить себе, зачем это одни люди хотят убить других и зачем это русские ломают, жгут и топят свое, еще совершенно крепкое судно. Все это произошло очень скоро. Моряки ушли, и на том месте, где раньше красовался корабль, виднелась одна только черная большая промоина. По ней плавал еще лед и куски несгоревшего дерева. Весной пришли англичане (11 судов), сожгли русские постройки в заливе Константиновском и, постояв немного, снова ушли в море».
Время шло незаметно, часы летели за часами, а старики все рассказывали и вспоминали прошлое. По лицам их видно было, что в эти минуты они совсем ушли в свои воспоминания и как бы снова переживали свою молодость и детство. Голос их стал звучнее и вид моложавее, бодрее. Но вот кто-то зевнул, кто-то начал шевелиться в углу та нарах, стлать свою постель и укладываться на ночь. Старики очнулись, гипноз исчез — воспоминания о прежней счастливой жизни отдалились, ушли в вечность, и на этот раз, может быть, навсегда.
Они опять увидели себя стариками; опять для них Императорская Гавань стала такой, какой они видят ее в настоящее время: русские рабочие, рубка лесов, брошенные орочские жилища и т. д. Медленно поднялись они с нар, грустно вздохнули и потихоньку начали расходиться по своим балаганам.
XVII
Еще с вечера все небо стало заволакиваться тучами, и начал моросить дождь. На другой день утром было то же самое. Чтобы не терять времени, мы решили ехать к морю, где около маяка Св. Николая на определенном астрономическом пункте генерала Жданко я решил закончить свой первый астрономический рейс и вычислить последнюю поправку хронометра.
Ветер дул с моря нам навстречу, и поэтому, чтобы поспеть к вечеру до устья, орочи шли на шестах, придерживаясь отмелей и берегов, где было не так глубоко. Ширина реки и простор ветрам позволяют орочам ходить по Тумнину и под парусами. Обыкновенно парусом у них в этих случаях служит полотнище полотна, всегда носимое с собой, куда бы они ни ехали: на охоту, рыбную ловлю или просто навестить своего родственника соседа.
От устья реки Тумнина до моря верст около сорока. В течении своем Тумнин крутых изгибов не делает и только дважды понемногу принимает направление от одного края долины к другому. Местами горы далеко отходят в сторону, отчего долина реки кажется очень широкой. Почвы [142], образующие низменные берега, слагаются большей частью из песка и ила вперемежку с прослойками мелкой гальки и крупного гравия. Все эти низины заливаются водой во время наводнений. Особенно интересны в этом отношении берега реки в самой нижней части ее течения и около моря. Тут (особенно вся левая сторона) берега состоят исключительно из почвы торфяниковой, сильно размытой во время последних наводнений. Пласт торфа возвышается над поверхностью воды метра на два. Прослойки черной илистой земли чередуются с мощными буро-желтыми слоями торфа недавнего образования. Во многих местах из красноватой темной массы его торчат ветки и стволы лесных гигантов, почерневших от времени и, бог знает откуда, снесенных водой. Вся поверхность низины изборождена рытвинами, ямами и завалена буреломом. Растущие на берегах лиственицы, тощие, полузасохшие, низкорослые, корявые, дровяного характера, имеют какой-то особенно тоскливый, болезненный вид. Большая часть торфяников — пустыри. Болотистая, малопитательная почва эта и не могла бы произрастить ничего другого, кроме кислых осок да низкорослых кустов голубицы. Зато сфагновый мох и Vaccinum vitis idaea [143], находясь здесь в особо благоприятных условиях, образуют влажный, пышный, густой ковер красивого, блестящего темнозеленого цвета. Низовья реки Тумнина представляют очень глубокую и широкую заводь, похожую скорее «а длинное озеро, нежели на реку. Ширина этой заводи близ устья около трех верст. Здесь вода кажется неподвижной и от большой глубины в массе имеет черный цвет.
Не доходя версты три до упомянутой заводи, река разбивается на рукава и протоки. В устьях проток образовались большие отмели и острова из чистого песка, голые и незаросшие еще никакой растительностью. Это и надо считать прежним устьем Тумнина. Дальше следует уже бухта, составляющая теперь только часть того обширного подковообразного залива, который далеко когда-то вдавался в сушу и границами которого были: с юга та длинная гряда базальтового массива, которая в настоящее время образует правый берег реки, с севера — такие же возвышенности, оканчивающиеся обрывами около селения Дата, близ устья реки Улики. Эта последняя тоже когда-то сама непосредственно вливалась в море, а теперь впадает в Тумнин, около современного его устья. Все эти обрывы, выступы и мысы, омываемые ранее волнами моря, видны еще и теперь очень ясно. Окатанные валуны, сглаженные поверхности больших камней и вообще следы берегового прибоя свидетельствуют об этом особенно красноречиво. С течением времени огромный залив наполнился песком и илом, приносимыми сюда в изобилии рекой Тумнином. Море узкой полосой отделило в свою очередь залив от берегового прибоя и образовало лагуну (лагунный берег по Рихтгофену) [144]. Этот лиман сперва превратился в мелкое пресноводное озеро, а затем и в болото. Болото стало зарастать мхами и впоследствии, будучи дренажировано протоками, медленно осыхало, образовав ту именно торфяниковую почву, о которой говорилось выше.