Жизнь и приключения Мартина Чезлвита (главы I-XXVI)

Диккенс Чарльз

– О!
– воскликнул Джон Уэстлок со всем презрением и негодованием, какие могло выразить это односложное восклицание.
– Всего наилучшего, барышни! Идем, Пинч, не стоит над этим задумываться. Я был прав, а вы ошибались. Это не так важно, в другой раз будете умнее.

С этими словами он похлопал по плечу своего приунывшего товарища, повернулся на каблуках и вышел в коридор, куда, нерешительно потоптавшись сначала в гостиной, последовал за ним и бедный мистер Пинч, с выражением глубочайшей подавленности и печали на лице. Затем они вдвоем подхватили сундук и отправились навстречу дилижансу.

Этот быстроходный экипаж проезжал каждый вечер мимо перекрестка на углу, куда оба они и направились теперь. Несколько минут они шли по улице молча, пока, наконец, молодой Уэстлок не расхохотался громко. Потом он замолчал, потом опять расхохотался, и так несколько раз подряд. Однако его спутник ни разу не отозвался тем же.

– Вот что я скажу вам, Пинч!
– начал вдруг Уэстлок после новой продолжительной паузы.
– В вас мало злости. Какое там мало! Ни капли нет!

– Ну что ж!
– сказал Пинч со вздохом.
– Не знаю, право. Это, может быть, даже лестно. Может, еще тем лучше, что во мне ее нет.

– Тем лучше!
– передразнил его спутник.
– Тем хуже, хотите вы сказать.

– И все-таки, - продолжал Пинч, занятый собственными мыслями и не слыша этих последних слов своего друга, - во мне, должно быть, немало того, что вы называете злостью; иначе как бы я мог до такой степени огорчить Пекснифа? Мне бы очень не хотелось его обижать - не смейтесь, пожалуйста!
– не хотелось бы ни за какие деньги; а, видит бог, они мне крайне были бы нужны, Джон. Как он огорчился!

– Он огорчился!
– возразил его друг.

– Разве вы не заметили, что у него навернулись слезы!
– воскликнул Пинч.
– Боже ты мой, Джон, ведь это далеко не пустяки - видеть человека до такой степени взволнованным и знать, что ты этому виной! А слышали вы, как он сказал, что ему не жаль было бы отдать за меня последнюю каплю крови?

– А вам нужна эта последняя капля?
– довольно резко возразил Джон. Вот если бы он не жалел для вас того, что вам действительно нужно, - тогда другое дело. А то ведь ему жаль для вас порядочной работы, жаль карманных денег, жаль обучить вас хоть чему-нибудь! Ему жаль для вас даже баранины в сообразной пропорции с картошкой и овощами!

– Боюсь, - сказал Пинч, снова вздыхая, - что я очень много ем! Не могу же я не видеть, что очень много ем. И вы это знаете, Джон.

– Вы много едите?
– переспросил его спутник с не меньшим возмущением, чем прежде.
– Откуда вам это может быть известно?

По-видимому, этот вопрос заключал в себе большую убедительную силу, так как мистер Пинч только повторил полушепотом, что питает сильное подозрение на этот счет и очень боится, что так оно и есть.

– Впрочем, так оно или не так, - прибавил он, - это к делу не относится, важно то, что мистер Пексниф считает меня неблагодарным. Джон, на мой взгляд, нет на свете преступления более вопиющего, чем неблагодарность, и если он упрекает меня в неблагодарности и думает, что я действительно заслужил такой упрек, для меня это - просто нож острый!

– А по-вашему, он этого не знает?
– отвечал тот пренебрежительно.
– Ну вот что, Пинч, не буду я с вами спорить, но только вы сами отдайте себе отчет, какие у вас резоны быть ему благодарным, хорошо? Сначала переменим руки, а то сундук тяжелый. Ну, вот так. А теперь говорите.

– Во-первых, - начал Пинч, - он принял меня в ученики и взял с меня гораздо меньше, чем просил сначала.

– Положим, - ответил его друг, ничуть не тронувшись таким великодушием.
– А что во-вторых?

– Как что во-вторых?
– воскликнул Пинч с некоторым даже вызовом.
– Да все решительно! Моя бедная бабушка умерла счастливой, успокоенная мыслью, что поместила меня к такому превосходному человеку. Я вырос у него в доме, я теперь его доверенное лицо, его помощник, он назначил мне жалованье; а когда дела пойдут лучше - и мои перспективы тоже изменятся к лучшему. Вот это все и есть во-вторых, и многое другое тоже! А в качестве пролога и предисловия и к во-первых и к во-вторых, Джон, вы должны принять во внимание, что я родился для более простой и бедной жизни, что в его профессии я смыслю мало и таланта к ней у меня нет, да, в сущности, нет способностей и ни к чему другому, кроме разных пустяковых дел, которые никому не могут быть особенно нужны и полезны.

Он говорил все это с такой искренностью и с таким чувством, что его спутник невольно переменил тон и, усевшись на сундук (к этому времени они успели дойти до придорожного столба на перекрестке), жестом пригласил его сесть рядом и положил руку ему на плечо.

– Том Пинч, - сказал он, - я думаю, что лучше вас едва ли найдется человек на свете.

– Да нет, что вы, - ответил Том.
– Если бы вы только знали Пекснифа так, как я его знаю, вы и про него сказали бы то же самое, и, право, не ошиблись бы.

– Я скажу о нем все, что вам будет угодно, - возразил тот, - и ничего не скажу ему в поношение.

– Так это ради меня, а не ради него, - сказал Том, грустно качая головой.

– Ради кого хотите, Том, лишь бы вам это пришлось по сердцу. Да! Замечательный человек! Он ведь не зацапал и не загреб в свою мошну последние трудовые гроши вашей бедной старухи бабки, - она, кажется, была экономкой, Том?

– Да, - сказал мистер Пинч, обняв свое костлявое колено и кивая головой, - она была экономкой в помещичьем доме.

– Он не зацапал и не загреб в свою мошну ее последние трудовые гроши, вскружив ей голову блестящей перспективой ваших будущих успехов и счастья, хотя отлично знал (лучше всякого другого!), что этому никогда не бывать! Он не вымогал у нее денег, играя на ее слабой струнке, зная, что она гордится вами, что она воспитала вас, что она мечтает сделать из вас джентльмена! Он тут ни при чем!

– Ну да, - сказал Том Пинч, заглядывая в глаза своему другу и как будто сомневаясь в значении его слов, - разумеется, он тут ни при чем.