Жизнь и смерть Бенито Муссолини
Шрифт:
Бенито звонил ей из Рокка каждый вечер, справлялся о семье, рассказывал о своих новостях. «Это — тяжкий труд, но я добьюсь успеха. Как-нибудь вывернусь», — как и прежде повторял он. Ситуация в Италии сильно его волновала. «Ты была права, — говорил он, — почти ничего не осталось… как после бури».
15 сентября 1943 года
…На специальном аэродроме ставки фюрера приземлился «Ю-52» с дуче на борту. На летном поле — Адольф Гитлер. На ресницах фюрера — слезы.
Позже, уже в кабинете, Гитлер задал Муссолини главный вопрос: что дуче собирается делать, как действовать в новых условиях? Дуче ответил, что не исключает уход из политической жизни. У него много собрано материалов, готов заняться журналистской,
«Это невозможно! — воскликнул фюрер. — Без сильного фашистского правительства Италия пропадет. Немецкие армии будут вынуждены действовать беспощадно. В соответствии с законами военного времени. Немцам придется отступать до долины реки По (Паданской долины), до самых Альп, оставляя за собой выжженную землю. Только методы варваров могут спасти Италию», — кричал Адольф Гитлер, и Муссолини верил фюреру и не видел для себя иного выхода из тупика, как остаться на посту.
«Без примерного наказания предателей фашизма возрождение фашизма в Италии невозможно, — говорил Геббельс Гитлеру после встречи с Муссолини. — _ И первый, с кем следовало бы свести счеты, — это с Галеаццо Чиано». «Но он же мой зять!» — заметил дуче. «Тем более. Тем более тяжким стало его предательство; его преступление не может быть прощено».
Из дневников Геббельса: «Дуче не сделал из катастроф Италии тех выводов, которые ждал фюрер. Дуче должен был начать с отмщения предателям. А Муссолини проявил слабость. Он не революционер, как фюрер или Сталин. У него нет силы и широты революционного масштаба. Фюрер утратил все иллюзии относительно личности дуче».
СОЦИАЛЬНАЯ РЕСПУБЛИКА И СТАРЫЕ КОМПРОМАТЫ
С 15 по 17 сентября 1943 года Муссолини опубликовал шесть декретов, провозгласивших возобновление фашистского правления, создание Социальной республики в Италии. Как всегда, началась упорная борьба за портфели. Доносы шли в три конца. Одни — немцам; другие — Муссолини; третьи — маршалу Бадольо. В зависимости от ориентации и взглядов в данный момент «пишущего и сообщающего». Например, в ведомствах Геббельса и Гиммлера особенно ценились сообщения о «слабостях, просчетах», об антигерманских настроениях и высказываниях дуче, о его недостаточном антисемитизме как о несоблюдении одной из основ фашизма и нацизма. Но при всех «изъянах» дуче другой кандидатуры у немцев на пост диктатора в Италии не было. 27 сентября в сопровождении генерала Карла Вольфа — шефа СС в Италии дуче вернулся в Рокка делле Каминате. Если новое правительство Социальной республики обосновалось в Сало и тем самым утратило свой римский престиж, то Муссолини потерял почти все, поселившись на вилле Фельтринелли в городке Гарньяно на озере Гарда. Эта вилла ни в коей степени не смогла ему заменить столичную виллу Торлония на Номентано и тем более палаццо «Венеция» с балконом для публичных выступлений перед многотысячной ликующей толпой.
Но главное — дуче терял волю, становился неврастеником, человеком, круглосуточно охраняемым и не умеющим скрывать свое настроение. «Вольф и Доллманн — мои тюремщики», — сказал дуче, и эти его слова попали в досье Гиммлера. «Всякий раз, как выгляну из окна, вижу перед собой немецкую каску. Они тут всегда, как пятна на шкуре леопарда…» И снова слова — для досье и доноса. Вновь компроматы на дуче — результат проверки на лояльность, верноподданничество Берлину.
Пытаясь спасти Чиано, Эдда пошла ва-банк. Встреча с отцом, слезы, крик, взаимные обиды и выяснения «личных отношений» результата не дали. Эдда угрожала отцу, что «откроет глаза матери Ракеле на связи дуче с Клареттой Петаччи». И этот довод не сломил Муссолини. «Здесь нет отца. Есть только дуче фашизма», — говорил он. Уже был создан декретом от 24 ноября 1943 года специальный трибунал, фашистская инквизиция приступила к разбору «дела о веронском узнике».
Эдда не отступала. Она написала письмо Гитлеру. Но фюрер ответил, что «не германское это дело», и отказался вмешиваться в историю графа Чиано. Эдда была доведена
Решение веронского трибунала можно было без труда предугадать. Высшая мера наказания всем девятнадцати обвиняемым, из которых лишь шестеро оказались на скамье подсудимых (остальные или успели эмигрировать, или скрывались где-то в Италии). Среди обвиняемых — 78-летний маршал Эмилио де Боно, приехавший в Верону при всех орденах и в военной форме.
Суд начался в воскресенье, 8 января 1944 года в зале Кастельвеккио — старой крепости в Вероне, что был и герцогским дворцом, и тюрьмой, и местом собраний, и ныне музеем на берегу быстрой и в те годы чистой реки Адидже. Все члены трибунала — в черных «партийных» рубашках. За ними — черное полотнище с изображением фашистского знака-эмблемы.
В основе обвинения — действия, направленные на подрыв государства. Мера наказания — смертная казнь, которая была произведена в Вероне утром 11 января 1944 года. За несколько часов до смерти Чиано узнал, что Эдда с помощью маркиза Эмилио Пуччи выехала в Швейцарию. В последнюю ночь в каземате, до перевода в общую камеру смертников, Чиано исповедался у веронского священника и имел встречу с 22-летней блондинкой — немкой-переводчицей (она имела также итальянскую фамилию). Синьорина работала на гестапо, была штатным осведомителем и пришла на «последний контакт» с высшего дозволения и с целью выведать у Чиано, где он прятал свои дневники. Не узнала. Дама эта жива до сих пор, и большое интервью с ней поместил еженедельник «Дженте». Из интервью становилось ясно, что Чиано до последней минуты не верил в то, что приговор останется в силе. Но все прошения о помиловании не были удовлетворены, а последнее просто не дошло до Муссолини, чтобы «не расстраивать дуче и не заставлять его отказывать в очередной раз…»
…Приговоренные умирали по-мужски. Их лица запечатлел на фотопленку мастер Мюллер, а офицер, командовавший взводом расстрела, рассказывал позже, что смертники вели себя достойно. Карло Паречи снял с себя меховое пальто и отдал его солдату. Чиано сострил, обращаясь к старому маршалу: «Займите самое почетное место!» «Не стоит заботиться о протоколе, — ответил де Боно. — В предстоящем путешествии привилегированных мест нет. Высокое положение никакого значения не имеет и преимуществ не дает…» Им завязали глаза и не позволили принимать смерть в лицо. Де Боно воскликнул: «Да здравствует Италия!» Его поддержали и остальные — Карло Паречи, Луччиано Готтарди, Галеаццо Чиано. Джованни Маринелли был без сознания…
Другой обвиняемый — Тулио Чианетти, который утверждал, что всегда был верен дуче, а «черт его не попутал», был приговорен к тридцати годам тюрьмы и от счастья что-то бормотал на суде, кого-то упорно благодарил…
После расстрела в Вероне дуче стремился упоминать о приговоренных только в редких случаях. Хотя в историю вошли его слова: «Если мы начали катать головы в пыли, то делать это надо до конца». Он представил главе полиции синьору Тамбурини список неблагонадежных фашистов, но потом почему-то утратил к ним интерес, сделал вид, что о них забыл, и никто из списка не пошел под спецтрибунал. С января 1944 года Муссолини стал чаще запираться в комнате на вилле Фельтринелли, делал записи, которые до сих пор не найдены, или уединялся в саду, долго играл на скрипке произведения Вагнера, Верди, Бетховена.
Усложнялись и отношения с Берлином, где неожиданно захотели перевода большинства промышленных предприятий, расположенных в долине реки По, за Бреннеро, на германскую территорию. Муссолини с трудом удалось убедить Гитлера в том, что разрушение промышленности на севере Италии противоречило бы интересам самой Германии. Муссолини составил объемное донесение, в котором доказывал, что даже простое перераспределение промышленных предприятий помимо нанесения прямого ущерба итальянской экономике, как в настоящем, так и будущем, что особенно опасно, должно было повлечь за собой миграцию сотен тысяч рабочих. Дуче был решительно против исхода итальянской рабочей силы за рубеж.