Жизнь и судьба: Воспоминания
Шрифт:
А раз настроение улучшается, то и возвращается старая лосевская любовь — театр, драма, музыка, опера, даже оперетта, — все что прервано арестом, лагерем, войной. И Мусенька бы одобрила, сама душа ее — музыкальна и драматически антиномична.
Как она старалась последние годы жизни, покупая проигрыватели, приемники разного типа (слушать все равно нельзя — забивают иностранцев), бесчисленные пластинки (одного Шаляпина десятки в отдельном футляре). Водрузила в кабинете однажды проигрыватель, скрытый в симпатичном шкафчике, куда можно складывать пластинки. Но почему-то все эти новшества быстро устаревали, портились, приходилось от них избавляться, хоть и жалко, а вот шкафчик сам по себе так и остался в кабинете Алексея Федоровича, и приспособили его (сразу можно догадаться) под книги. Это уж в дальнейшем наши молодые друзья содействовали более совершенным инструментам, и последнее
Симфонии
Бетховен № 3,5,7
Чайковский № 3,4, 5, 6
Глазунов № 7, 8, 9
Скрябин № 1, 2
Танеев № 3
Малер № 7, 8, 9
Увертюры
Бетховен «Кариолан», «Эгмонт»
Чайковский «Франческа да Римини», «Манфред»
Симфонические картины
Римский-Корсаков «Шахразада»
Скрябин «Прометей»
Стравинский «Петрушка»
Вебер «Приглашение к танцу»
Концерты фортепьянные
Рахманинов № 2,№ 3 (в исп. Рахманинова)
Бетховен № 4, 5
Концепты скрипичные
Бетховен, Глазунов, Чайковский, Мендельсон
Квартеты
Чайковский № 1, 2, 3
Бетховен № 13, 14, 15, 16
Квинтеты
Танеев (лучше в исполнении Юдиной)
Трио
Аренский
Рапсодии Лист№ 2, 12
Сонаты
Бетховен № 9 (Крейцерова), № 23 (Аппассионата), № 8 (Патетическая), № 14 (Лунная), № 29 (опус 106) Лист h-moll фортепьянная
Скрябин. Любые сонаты
Прокофьев. Фортепьянные сонаты
Фортепьянные произведения
Скрябин. Прелюдии и др. произведения
Мусоргский «Мысль» (в исполнении Юдиной)
Дебюсси
Равель
Сезар Франк
Скрипичные произведения
Крейслер
Паганини
Произведения, которые исполняют: Рахманинов, Юдина, Леонид Коган, Хейфец, Цимбалист
Романсы
Чайковский
Песни
Шуберт
Оперы
Мусоргский «Борис Годунов»
Римский-Корсаков «Снегурочка»
Танеев «Орестия»
Вагнер «Тангейзер»
Чайковский «Пиковая дама»
Гуно «Фауст»
Мусоргский из «Хованщины» — «Рассвет на Москва-реке»
Есть еще список пластинок, уже имеющихся у Алексея Федоровича и составленный В. М. Лосевой. Там Шаляпин — 50 номеров, ряд оркестровых произведений и оперных фрагментов. Мною дополнены (после кончины Валентины Михайловны) Скрябин 3-я симфония, «Поэма экстаза» и концерты Рахманинова № 3, Чайковского № 1 в исполнении Вана Клиберна.
И какое счастье! Мы слушали в Большом зале Консерватории оркестр под управлением знаменитого Вилли к Ферреро (и Мусенька еще была вместе с нами), которым Алексей Федорович перед Первой мировой восхищался. Вундеркинд (родился в 1906 году) Вилли сохранил и приумножил свой дирижерский талант. Наша встреча с молодостью Алексея Федоровича и его музыкальным кумиром стала для нас настоящим праздником. Ферреро вскоре скончался (в 1954-м), себя не жалел, пылкая натура — итальянец иначе не может.
И я, и мои молодые друзья старательно выполняли заказы Алексея Федоровича. Но хочется самому, в натуре, услышать, посмотреть, восхититься, пережить особую театральную — живительную — приподнятость: «Театр уж полон. Ложи блещут…» В годы 1960–1970-е в театр ходили празднично в любые будничные дни. Билеты покупала я сама, никакого труда не составляло, кассы рядом, мы живем на Арбате, напротив заново отстроенного Вахтанговского театра, в войну совсем разбитого. Мы верные посетители всех лучших московских театральных залов. Тут и Чехов, и Островский, и
Но несказанное упоение — опера. Вот здесь приходили на помощь друзья, особенно Елена Николаевна Флерова (у нее в Большом важное знакомство). Сидим в партере, в лучших местах, чтобы Алексею Федоровичу удобно и приятно. Все прослушали и по нескольку раз (конечно, «Бориса Годунова», «Сусанина», «Хованщину», «Садко», «Снегурочку», а в филиале непременного «Севильского» и «Орестию» Танеева в уродливом хрущевском театре в Кремле) [354] . А бессмертный «Фауст»? Однажды «Садко» так восхитил и перевернул душу, что мы с Алексеем Федоровичем в состоянии полного восторга прошли, вернее, пробежали мимо собственного дома и опомнились у следующего переулка.
354
Вспоминаю, как все мы с Юдифью Каган слушали «Орестию» в музыкальном сопровождении Юдиной (постановка в театре Вахтангова — на сцену не пускали до времени). Юдифь и я, оставив Лосевых в зале, пробрались в антракт за кулисы — восхищаться Марией Вениаминовной, благо она не знала, кто я и что ее бывшие друзья слушают ее игру и наслаждаются Танеевым.
А еще напротив нас улица Вахтангова, оперная студия Московской консерватории. Слушать там молодых певцов — великое наслаждение, и особенно хороша «Снегурочка», да еще с комментариями Лосева (он же в давнее время, в 1916 году, посвятил ей одну из своих первых музыкальных статей). Знаменитый хор, провожающий Масленицу: «Масляница вертихвостка, уходи скорей со двора» не удавался исполнителям, и Римский на репетициях обучал хор: «Ну-ка пропойте: „А какой дурак Римский-Корсаков“, и у вас сразу и темп, и все такты станут на место». Представьте себе — действительно получилось. Не знаю, может быть, это театральная легенда, но Алексей Федорович загадочно смеялся, мне эту историю рассказывая.
В учебном театре училища имени Щукина при вахтанговском театре мы с удовольствием смотрим трагедию Еврипида «Ипполит», где поражают всех легкость, мужественность и пластичность группы кабардинских студентов под руководством Катина-Ярцева, с которым мы потом обсуждали с воодушевлением этот примечательный спектакль.
А «Лисистрата» Аристофана с отчаянной дерзостью! Молодцы молодые актеры. Кто сказал, что Аристофан неприличен?
По Платону, комедия и трагедия жизни едины, как и само искусство, ибо «один и тот же человек должен уметь сочинять и комедию, и трагедию» (Платон. «Пир». 223 d). Ведь под комической маской часто скрывается трагедия человека. Аристофан — серьезен.
Когда я написала эти слова, то подумала, что действительно самый подлинный, в духе последних строк из платоновского «Пира», поэт — наш Пушкин. Стала его перечитывать, никак не могла оторваться. Вспоминала, как в годы сознательного детства и отрочества, еще дома, в благополучной Москве, бесконечно изучала роскошное брокгаузовское издание Пушкина, читала всё — детские и юношеские стихи, эпиграммы, записки, прозу историческую, повести, поэмы, фрагменты, знала почти наизусть многое из «Евгения Онегина», бредила «Сном Татьяны», упивалась элегиями, посланиями и даже забавными мелочами. Да, Пушкин — целый универсум — запоздалое мое открытие, всем давным-давно известное и ставшее классическим. Но жизнь, сама жизнь поэта, годы последние, цепь так называемых роковых случайностей его судьбы — все это снова привело меня к Платону. Великий философ видит в людях игрушки богов, кукол, «сделанных ими либо для забавы, либо с какой-то серьезной целью» (Платон. «Законы». 1644 d). Людьми управляют боги, дергая за прилаженные к куклам нити, из которых только одна — золотая, руководимая разумом, а все остальные, железные, влекомые страстями. Человек — «игрушка бога», а жизнь каждого — «прекраснейшая игра» (VII 803), и все люди «творцы трагедии наипрекраснейшей и наилучшей», да и жизнь их государства (а оно мыслится идеальным) является «наиболее истинной трагедией» (VII 817 Ь).