Жизнь и судьба: Воспоминания
Шрифт:
Мария Евгеньевна — добрый и участливый человек, давняя, по 1920-м годам, знакомая Лосевых, а сейчас они вместе с Алексеем Федоровичем на одной кафедре. Алексей Федорович бывало удивлялся: «Как защищена со всех сторон Мария Евгеньевна». А ведь ее дед по матери знаменитый московский батюшка, отец Валентин Амфитеатров (его почитают будто святого), отец — Пассек — известная фамилия в русской истории, ректор Юрьевского (Тартуского) университета, муж — брат Игоря Грабаря — тут вам и духовенство, и ученые, и художники [214] . Но сама Мария Евгеньевна очень скромна, никакой гордости — забот много, Владимир Эммануилович требует большого внимания (хотя сам ходит в Ленинку, и я там с ним встречаюсь), да еще она помогает кое-кому из родни. Как-то раз прихожу, а Мария Евгеньевна раскладывает на диване кучки денежных купюр, распределяет (меня она не стесняется), кому что предназначено. Да еще большая забота — громадный кот Сюня, в честь которого издается забавная газета с помощью соседа
214
Заметьте, что А. Ф. не упоминает Владимира Эммануиловича (1865–1956), мужа М. Е. самого по себе, а только как брата художника и искусствоведа Игоря Грабаря, нашедшего общий язык с советской властью. Большой ученый в области международного права, В. Э. Советам был не нужен. Его карьера закончилась в 1917 году, это видно из его некрологов.
215
Б. В. — дед нынешнего академика РАН Н. Н. Казанского, тоже филолога-классика, лингвиста.
Мария Евгеньевна любит что-то рассказать `a propos.Читаем с ней об Островах блаженных и Элизиуме, так называемых Елисейских полях. И тут же весело: «А вот моя маленькая ученица, Танечка Миллер, приехавшая из Парижа, сразу поняла, что это за поля. Это знаменитые les champs Elys'eesв столице Франции». Или вдруг вспоминает (читая Горация), как в Вене ее угощали редкостным блюдом из слегка поджаренных в масле лепестков роз (die gebrannten Rosen).
Хвалит Мария Евгеньевна большой талант Миши Гаспарова и жалеет умницу Сесиль Топштейн (нигде не берут на работу, пятый пункт мешает).
Памятуя о моем увлечении Горацием, Мария Евгеньевна дарит мне тейбнеровскую книжку 1890 года и сопровождает ее обращенными к Горацию стихами Вольтера и дарственной надписью «Милой молодой поклоннице милого старого Горация, Азе Тахо-Годи, на память о М. Грабарь-Пассек». Мария Евгеньевна всегда все делала аккуратно. Она вырезала по размеру и цвету подходящую к титульному листу страничку, четким своим почерком переписала стихи Вольтера и приклеила к обороту переплета:
Во всех строчках каждое начальное АМария Евгеньевна особо выделяла, и выглядел этот мадригал чрезвычайно изящно, и мне даже показалось, что Мария Евгеньевна выбрала именно эти стихи, так как некоторые заветы старика Вольтера ей в какой-то мере были близки: смерти не бояться, переносить нужду спокойно, жить в ладу с самим собой, помогать друзьям, слегка посмеиваться над враждебными глупцами и благодарить богов за ту жизнь, печальную или счастливую, которую они нам даровали.
Да, это не то что Гораций, это древний Гесиод, подумала я, все что надо для человека среднего. Ну да, «меру во всем соблюдай» — знаменитое изречение. Нет ничего нового под луной. Но что-то в этом близкое было и для Марии Евгеньевны. Недаром она переводила и любила Феокрита и сельскую буколику, да и Анакреонта. Наверное, мечта о мирной жизни и покое, а их-то и не предвиделось.
Я получаю миниатюрное немецкое издание «Anakreontische Lieber» (серия Amaltheo-Bucherei. Wien — Z"urich — Leipzig, 1921), с изысканными иллюстрациями и оформлением Отто Фридриха (Bildschmuck von Otto Friedrich)и, конечно, автографом: «Милой Азе на добрую память от М. Грабарь-Пассек, 4 дек. 1958 г.». Или показывает мне верстку своего перевода Феокрита и сокрушается, что цензура не разрешает печатать (1945 год!) из-за якобы неприличий древнего поэта. Книга вышла в 1958 году и подарена с надписью от переводчика А. Ф. Лосеву. Мне же достался Анакреонт.
После моей докторской защиты (Мария Евгеньевна один из моих оппонентов) она дарит
Мария Евгеньевна преподает и немецкий в дипломатической школе (немецкий ее второй родной язык в прибалтийском варианте), она автор прекрасного учебника немецкого языка [216] , ее почитают в Тарту, и каждое лето для нее там готова удобная комната [217] .
216
Мария Евгеньевна перевела на немецкий язык исследование А. Ф. Лосева о терминах eidosи idea,вошедшее в книгу «Очерки античного символизма и мифологии». Перевод находится в нашем домашнем архиве. Возможно, он и предназначался для немецкого издания. Но в 1930 году Лосева арестовали.
217
Доброта Марии Евгеньевны распространялась на многих. Она, например, буквально «подарила» заведование своей кафедрой латинского языка в МГПИЯ им. М. Тореза недавно окончившему аспирантуру и защитившему диссертацию Виктору Ярхо. А он и не оценил подарка. Вот если бы университетская… (и не мог простить Исаю Нахову, оставленному простым преподавателем, но зато в Московском университете).
Обозревая и осмысливая через десятки лет мои встречи с Марией Евгеньевной и восстанавливая разрозненные факты, когда-то от нее слышанные, я прихожу к выводу, что жизнь столь хорошо «защищенной» Марии Евгеньевны не удалась. Погруженная в мир высокой европейской культуры, с детства наделенная большими талантами (писала стихи на разных языках, переводила, рисовала, хорошо играла на фортепьяно, читала символистов и серьезные книги), с интересом к наукам и особенно к философии (училась на Высших женских курсах и писала о Вл. Соловьеве), она уже в 1920-е годы поняла, что с таким запасом знаний ей трудно найти место в советском обществе. Она оставила свои исследовательские стремления, хотя и пыталась одно время начать (если нельзя с Вл. Соловьева, то, может быть, с Гомера), но и это оставила, исписав несколько толстых тетрадей (я их видела). Поняла, что одно поможет — знание языков, и систематически стала приводить в порядок греческий и латинский, став ученицей (конечно, приватной) С. И. Соболевского. В общем, классическая филология ее спасла, а все остальное, что связывало Марию Евгеньевну с Серебряным веком русской культуры, взрастившим ее юность, ушло в тайники ее сердца, как, надо сказать, у многих ее сверстников, родившихся в конце XIX века. (Мария Евгеньевна родилась в 1893 году, 28 октября, а я 26 октября 1922 года, совсем рядом, почти в одни и те же дни. Может быть, потому нам так легко общаться?) Мария Евгеньевна не была ни действительным членом ГАХН, где могла бы проявить способности, ни даже членом-корреспондентом этой удивительной академии, все-таки просуществовавшей все 1920-е годы. Она таилась.
В последний раз я видела Марию Евгеньевну на ее юбилее в Институте мировой литературы, очень скромном (только члены сектора и наша кафедра в основном). Алексей Федорович не смог быть, но прислал поздравление, которое я прочитала и сказала приветствие от себя. Зато одна из моих учениц, Лида Горбунова, большая умница и прекрасный филолог (Н. А. Федоров с ней дружил и очень ценил) [218] , посвятила Марии Евгеньевне латинские стихи в духе средневековых вагантов, где, ссылаясь на сочинение Цицерона «О старости»: почтенному Катону и старость не мешает любить науку и литературу, — ставит в пример Марию Евгеньевну, которая сама ничуть не уступает Катону и есть живое воплощение науки. Слава ее велика, а годы не мешают ей цвести, как розе. Лида возглашала:
218
Злые языки говорили, что Лида все, что связано с латинским текстом, взяла на себя в диссертации жены Н. А. Кати Федоровой, которая латынь знала только в пределах самых элементарных русского отделения филологического факультета.
He помогли поэтические заклинания благого будущего.
Скончалась Мария Евгеньевна (пережив мужа на 20 лет) в тяжелом помрачении ума и души. Это ли не драма? И не с кого спрашивать. Господу Богу вопросов не задают. Но мы с Марией Евгеньевной пока еще в 1945 году, ничего не знаем о будущем (как это хорошо!), и я не осмысливаю ее прошлое. Мы просто радуемся нашему общению, поэзии, музыке, Горацию. Моя аспирантская жизнь идет своим чередом.
219
Стихи сохранились в моем архиве.