Жизнь и удивительные приключения Нурбея Гулиа - профессора механики
Шрифт:
Итак, наступил день защиты — 26 ноября, в 1400 заседание Специализированного диссертационного Совета. А у меня и приличного костюма нет — одна заношенная куртка и красный пуловер, еще от Вальки-директорши. Правда, белая нейлоновая рубашка в гардеробе присутствовала, но галстук был окончательно испорчен красным портвейном. Пришлось занимать костюм и галстук у коллег-аспирантов.
Да, насчет коллег-аспирантов. В аспирантуру поступила анонимка (как говорил Лукьяныч — «онанимка»), что я хулиганю в общежитии, веду аморальный образ жизни и даже целюсь из пистолета в аспиранта Уткина. Уткина вызвали, он подтвердил, что я целился в него, но не выстрелил.
Так или иначе, мне в характиристику (которая была обязательна при защите диссертации) все это вписали. Подписал начальник аспирантуры и профорг, который меня даже не знал. А комсорг (помните Сашу Лисицына, который учился в том же ВУЗе, что и я, и который потом стал директором нашего огромного института — ВНИИЖТа?), подписывать отказался, дескать, нужно разобраться. Он встретился со мной и сказал, что эту характеристику не подпишет, а руководство не напишет хорошую. И поэтому, бери, говорит, другую характеристику в другом месте, где сможешь. Я — к Федорову, покаялся, так мол, и так. Он, сощурясь, посмотрел на меня и высказал свое мнение:
Ну и сволочи же у тебя друзья-аспиранты! Хорошо, если ты морду побил кому-нибудь, то это, может, так и надо было. Особенно автору анонимки! А то, что ты мог целиться из пистолета в аспиранта — не верю! Ты же мог запросто его побить, зачем же стрелять в него? Будет тебе характеристика!
Писал характеристику Игорь Андреевич Недорезов. Писал вдохновенно и художественно. Дмитрий Иванович прочел, высказал мнение, что с такой характеристикой не кандидатскую, а докторскую степень нужно присваивать, причем без защиты. Добавил от себя, что я «успешно сочетаю научную деятельность со спортом». В конце дня я имел на руках блестящую характеристику из ЦНИИСа, подписанную руководством и сдал ее в Совет. А «плохую» характеристику продолжал блокировать Саша Лисицын, не давая ей ходу.
Итак, в 1400 — защита. Я принял «на грудь» стакан портвейна для храбрости и пошел в конференц-зал развешивать плакаты. Фильм отдал мрачному Леше-киномеханику.
Члены Совета, покашливая, собирались. Среди гостей был мой дядя со своей женой, Лиля, и, специально приехавший из Тбилиси, Геракл Маникашвили.
По залу прошел слух, что известный писатель Георгий Гулиа пришел послушать защиту своего племянника. Члены Совета подходили к нему — поздороваться и выказать восхищение его произведениями. Это подняло мой, как сегодня скажут, «рейтинг».
Я бодро и, главное, громко сделал доклад. На сей раз без кавказского акцента, даже со столичным «шиком». Да и работа была, говорят, неплохой, много публикаций, ну а скрепер мой все члены Советы, если не видели на Опытном заводе, то, по крайней мере, слышали «реактивный» свист его раскрученного маховика.
А в заключение я предложил членам Совета посмотреть фильм про испытания скрепера. Я нажал кнопку на пульте, в зале погас свет и пошел фильм. Я так боялся, что лента оборвется и остановится на кадре: «Голосуй за!», но этого не случилось. Фильм я потом забрал у Леши и уничтожил.
Все члены Совета поступили так, как рекомендовал им сделать 25-й кадр, и после подсчета голосов меня стали поздравлять. Банкет был назначен вечером того же дня в ресторане Будапешт. Деньги привезла из Тбилиси Лиля, да и дядя помог. Все было путем, Лиля танцевала с Недорезовым и с моими коллегами по лаборатории. Она блистала своей прической и танцевальным мастерством — гимнастка все-таки! Я постарался не «нажраться» и не устроить дебош. Короче говоря, все было неправдоподобно культурно!
Зато на следующий день была назначена пьянка в общежитии. Специально съездили на Рижскую за Серафимом, пригласили друзей во главе с Зайцевым, и жильцов общежития. Таню, к сожалению, пригласить было нельзя. Серафим тихо подошел ко мне и грустно спросил на ушко:
— Что, Таню по боку, да?
Серафим знал, что я наметил отъезд в Тбилиси. Меня ошеломила такая постановка вопроса.
— Почему «по боку»? Я буду постоянно приезжать, мы любим друг друга…
— Хорошо, хорошо, я пошутил! — засмеялся дядя Сима.
Пьянка была серьезная, за сданные бутылки можно было приобрести еще пять бутылок водки. Фотографии запечатлели наши пьяные рожи, восстановленную «Данаю» над постелью Лукьяныча, латунную доску с надписью «Мужское общежитие им. Дм. Рябоконя»…
Я срочно оформлял документы Совета для ВАКа — нужно было успеть до Новогодних праздников. К середине декабря все было сдано в ВАК.
Бесплатный билет мой еще действовал до конца года, и Лиля купила билет только себе. Наступил день отъезда — поезд отправлялся вечером.
Днем я купил цветов, вина, и зашел попрощаться к Тане. Она лежала в постели похудевшая и осунувшаяся; глаза были в слезах, а подушка — мокрая. Я понимал, что поступаю как-то не так, а как нужно было поступать, никто мне не посоветовал. Бросить семью? Тогда плакали бы Лиля и дети. Бросить всех и смыться куда-нибудь на лесоповал? Нелогично. Продолжать этот «марафон» долго было нельзя. Да и Лиля не могла оставаться в Москве — не было прописки.
Я поцеловал плачущую Таню, сказал, что буду часто приезжать (кстати, я так и поступал потом — в месяц раз, да приезжал!), и с тяжелым сердцем ушел.
Федоров и Недорезов негативно восприняли мое решение — уехать жить и работать в Тбилиси.
— Немудрое решение! — констатировал Игорь Андреевич.
— Нурибей, вам же будет там душно! — сказал свое слово Дмитрий Иванович, — вы же телом будете в Тбилиси, а душой в Москве! А в результате, вы обязательно снова вернетесь в Москву, только сделать это будет очень и очень непросто! Не вы первый, не вы последний!
Мудрый человек — Дмитрий Иванович Федоров, он как в воду глядел!
А пока, где-то счастливый, а где-то — с тревогой, что в чем-то допускаю ошибку, причем ошибку стратегическую, я уезжал с женой в «солнечный Тбилиси»
Глава 4. Я вспоминаю солнечный Тбилиси…
Зрелость сразу не наступает. У нормальных людей сначала бывает младенчество, затем детство, за ним — отрочество, а потом и юность, которую энциклопедический словарь трактует как период жизни между отрочеством и зрелостью.