Жизнь и удивительные приключения Нурбея Гулиа - профессора механики
Шрифт:
У нас в школе работала уборщицей миловидная молодая курдянка лет восемнадцати — нередкий персонаж моих эротических сновидений. Мы же, жестокие кавказские школьники, дразнили ее «курдянскими» словечками, смысла которых сами же не понимали:
— Курэ варэ табике! — кричали мы и корчили ей рожи, а юная уборщица с перекошенным от злости лицом бегала за нами со шваброй.
— Зоарэ варэ, бовэ таго! — тогда заклинали мы, и бедная девушка, схватившись за сердце, падала в полуобморочном состоянии на стул.
Что означали эти слова, я так до сих пор и не знаю, но взяты они из лексикона самих курдов, часто устраивавших громкие перебранки между собой.
Но какая же связь между институтом Академии Наук Грузии, куда я шел устраиваться на работу, военными казармами и курдами, избравшими безымянную горку своим местожительством?
А связь простая — органолептическая (русский язык надо знать!), а конкретно — обонятельная. Туалетов в жилищах курдов предусмотрено не было, а ходить в казарменные туалеты было далековато, да и в сыромятных мокасинах туда не зайдешь, а резиновых сапог у курдов на этот случай не было. Вот и «ходили» они по нужде прямо на безымянной горке, отойдя немного от входа в свои жилища. А если отойти немного от этих хижин, то получалось как раз у стен высоконаучного академического института, так что институт со сложным названием оказывался в сложном положении, в этаком «дерьмовом кольце», через которое нашим сотрудникам приходилось каждый раз перепрыгивать, идя на работу.
Экспериментальный цех стоял несколько в стороне, так что рабочим от станка, целые дни облегчавшим гири-разновески рыночным торговцам, прыгать через зловонное кольцо не приходилось.
Сейчас умудренный жизненным опытом, я подумываю: что, может, простодушные курды таким своеобразным способом выказывали свое справедливое отношение к той науке, которая «творилась» в стенах института? Но тогда по молодости, да и по глупости, я не смог понять этой сермяжной правды мудрого народа!
В дерьмовом кольце
И вот мы с женой с разбега перепрыгиваем через упомянутое выше дерьмовое кольцо и оказываемся на территории «большой науки».
Геракл Маникашвили встретил нас очень приветливо. Лилю послал исполнять свои обязанности младшего научного сотрудника, а меня усадил за стол напротив себя. Предстояло оформление на работу, и я ожидал от Геракла «вводную» — как не продешевить при переговорах с руководством. Все-таки специалист из Москвы с защищенной диссертацией!
Но Геракл начал «гнуть» совсем другую линию.
— Вот ты, блестящий московский специалист, приехал на работу, как тебе кажется, в провинцию. Ты ожидаешь, что тебя осыпят благами — ну, дадут большую зарплату, и так далее. Но здесь Кавказ, — и Геракл придвинулся к моему уху, — территория большой кавказской черной зависти! Ты отличаешь белую зависть от черной? Белая зависть — это когда тебе хорошо, и я стремлюсь, чтобы и мне было не хуже. А наша, кавказская, черная зависть — это если тебе хорошо, то я сделаю все возможное, даже в ущерб себе, но чтобы тебе стало как можно хуже! Вот где мы живем! — патетически завершил свой монолог Геракл.
Что-то совсем непохоже на те прелести, которые Геракл рисовал мне в Москве, когда уговаривал приехать сюда. И я впервые, с болью в сердце пожалел, что выписался из Москвы. Ведь можно было не выписываться, а устроиться сюда на работу временно, как когда-то в ЦНИИС. А коли выписался, то кранты — обратно не пропишут — нет оснований! Кто не знает, что такое московская прописка в то время, тот не знает ничего про нашу великую Родину
— СССР!
— Как же мне поступать? — с интересом спросил я Геракла.
— Молодец, ты просто молодец, что спрашиваешь меня об этом! Ты мог просто вообразить себя этаким заезжим витязем (Геракла потянуло на эпос!), и сказать руководству: «Дайте мне все по максимуму — иначе я не буду у вас работать!» И они оттолкнут тебя, — Геракл легонько толкнув меня в грудь растопыренными коротенькими, но толстыми пальцами, показал как «они» будут делать это, — и всем скажут: «Не имейте дела с этим гордым чужаком — он не отдавать приехал на родину, а забирать от нее»! Все отвернутся от тебя — ты останешься один, и даже я — твой друг, не смогу помочь тебе. Ведь Тбилиси — очень маленький город, здесь все уважаемые люди знакомы и доверяют друг другу! А московскую прописку ты уже потерял — назад тебе пути нет! — будто прочел мои мысли Геракл.
У меня внутри все похолодело — я понял, как стратегически я «лажанулся», а извечный русский вопрос: «Что делать?», пока не давал вразумительного ответа. Зато другой, не менее русский вопрос: «Кто виноват?», предполагал четкий и однозначный ответ: «Виноват только я — чудак на букву «М»!»
— Конечно, тебя есть родовая вотчина — Абхазия, где, как ты думаешь, тебя всюду возьмут, и квартиру дадут, и деньги большие. Но помни, что если Тбилиси — провинция, то Сухуми — провинция в квадрате, и законы там еще более жестокие, чем здесь. Встретить и напоить тебя там могут, но места своего и денег своих никто тебе не отдаст! Да и нужно ли будет тебе это место — главного инженера чаеразвесочной фабрики, например? Академий наук и институтов механики там нет и не будет никогда!
Я вспомнил любимые слова Бориса Вайнштейна: «Все дерьмо, кроме мочи!», и понял, что внутри дерьмового кольца — тоже все дерьмо, но дерьмо в квадрате — простите за тавтологию!
Геракл продолжал забивать мне баки и дальше, он вошел в раж, на углах его красных мясистых губ появилась пенистая слюна. Но я уже не слушал его, а, призвав все свое холоднокровие, констатировал: проигрывать тоже надо уметь! Собрав все мысли и волю в кулак, я решил получить из создавшейся ситуации все, что можно, по-максимому, а потом уж «рвать когти» назад — в Россию! В Москву, конечно, уже не получится, но главное — в Россию, в любую точку этой любимой и доброй страны, которую я так глупо потерял!
Наш разговор с Гераклом кончился тем, что я написал заявление с просьбой принять меня на работу в отдел мобильных машин (машинистки почти всегда печатали «могильных машин», видно интуиция подсказывала им истину!), на должность младшего научного сотрудника. Геракл завизировал заявление, и я пошел к руководству оформляться.
Директор института — «малахольный» Самсончик Блиадзе «бюллетенил», и я зашел к его заместителю по научной работе Авелю Габашвили. Зам. директора с библейским именем и княжеской фамилией был похож на недовольного и невыспавшегося льва. Когда я зашел к нему в кабинет, он приподнял гривастую голову от стола и вопросительно-грозно посмотрел на меня. Я представился ему и подал заявление. Авель закивал головой и пригласил меня присесть.