Жизнь и удивительные приключения Нурбея Гулиа - профессора механики
Шрифт:
Я посмотрел на спящую рядом на своем матрасе Наташу и заметил у нее огромный «фингал» под глазом. Господи, да это же я ее вчера «учил»! А жива ли она вообще? Я потряс ее за плечо, и она, сморщив нос, застонала:
— Нури, мне так плохо, Нури, что ты вчера со мной сделал?
— Что сделал, что сделал? Уколы сделал, а потом то, что обычно! Ты же сама говорила: «делай со мной, что хочешь, только замуж не зови!» — вспомнил я. — А кстати, почему замуж не звать, ты что, обет безбрачия дала?
— Да замужем я уже, потому и не надо еще раз звать. Не разрешено у нас в СССР многомужество!
— Вот тебе и «новости дня»! — подумал я, и привстал с матраса. — А почему я до сих пор не знаю об этом?
— Теперь и узнал, а раньше все было недосуг рассказывать. Сам бы догадался — с чего мне вдруг двухкомнатную квартиру дали?
— И где же твой муж — в тюрьме сидит?
— Почти, — спокойно ответила Наташа, он — военный, майор, в Белоруссии служит, иногда наезжает. Я ему уже звонила, адрес сказала.
Я, как ошпаренный, вскочил с матраса и стал спешно одеваться. А вдруг, как сейчас приедет, телефона-то в квартире нет, он и предупредить не успеет. Заявится с пистолетом, и поминай, как звали!
— Да не бойся ты, трус, еще импотентом заделаешься! — успокоила Наташа,
— я ему сама раз в неделю звоню, если надумает приехать, сообщит.
Наташа, пошатываясь, встала и пошла в наш совмещенный санузел. Оттуда раздался ее протяжный жалобный стон. «Фингал разглядела, не иначе» — решил я и оказался прав.
— Как я на работу пойду, ты что позволяешь себе! — заявила она мне свои претензии.
— Ты же сама заявила: «делай со мной, что хочешь…» Я же замуж тебя не звал — а остальное все можно!
Мы договорились, что я попрошу Гену или Лену Абросимовых позвонить на кафедру химии и сказать, что Наташа заболела. А сам спустился вниз, взял пакет лекарств (тетрациклин с норсульфазолом), кое-что поесть и бутылку на вечер. Занес все это на треклятый пятый этаж без лифта и пошел на кафедру забрать мои плакаты, а заодно узнать о реакции сотрудников на доклад. Но никто ничего не сказал — ни Михаил Ильич Стукачев, ни Гриша Поносян, как будто ничего и не произошло. Все спешили по своим делам, я только успел напомнить Стукачеву, чтобы мне не забыли на весенний семестр нагрузку предусмотреть.
Михаил Ильич как-то загадочно улыбнулся и ответил, что он поручил распределять нагрузку Поносяну, так чтобы я к нему и обращался. Эта новость заинтересовала меня, и я дождался Гришу с занятий. Отвел его в сторону и спросил:
— Это почему ты вместо «Стукача» нагрузку распределяешь?
Гриша как-то забегал глазами, а потом, посмотрев мне прямо в лицо, рассказал:
— Ректору пришел циркуляр из Министерства, что если на кафедрах имеются доценты, чтобы заведующими не держать неостепененных и без звания. Ты еще пока не имеешь аттестат доцента, да и не преподавал никогда в жизни! Вот ректор и принял решение назначить меня и.о. зав. кафедрой вместо «Стукача». А будет объявлен конкурс — если хочешь, подавай на него, мне это место сто лет не нужно! Но я и тебе этого не советую, лучше получи квартиру — и снова в Тбилиси! Здесь жить нельзя — одни зеки и проходимцы!
Насчет зеков Гриша был прав — строительство завода осуществлялось именно их силами. Не проходило и дня, чтобы не разнесся слух о каком-нибудь новом преступлении, совершенном зеком. Говорили, что зеки в Тольятти находятся «на химии», я не очень понимал смысл этого слова, но постоянно дразнил Наташу, что она тоже «на химии».
Да и по поводу проходимцев Григорий тоже был прав. Ну кто приедет жить и работать в Тольятти, кроме тех редких, кого послала Партия или Комсомол»? Карьеристы, люди, скомпрометировавшие себя на прежнем месте, неудачники, квартирные «махинаторы», наподобие Григория. Да он и не скрывал этого. А я чем лучше? Неудачник по прежней работе и местожительству. Идиот, променявший Москву на мифическую мафиозную «родину». Так что, кроме зеков и проходимцев, в Тольятти жили еще и идиоты, уж один, по крайней мере, и это город не украшало!
Я буду несправедлив по отношению к Тольятти, если не упомяну еще об одной группе населения прибывавшего в этот город — это романтики. Мне бы очень хотелось и себя причислить к этой категории, но совесть не позволяла. А вот Абросимовы, например, романтики — им и квартира не светила, они были неостепененными. Подруга Лены — Тамара, как я понял, тоже была из их числа. Бросила Москву, уехала от зажиточных родителей строить новую жизнь и получить практику языка, напрямую общаясь с «натуральными» иностранцами. Да за такую «практику» светил срок!
Я позвонил Лене и попросил сообщить «на химию» про Наташу, и расстроенный предстоящим назначением Григория на «мое» место, пришел домой. Наташа была уже хороша — за день выпила почти всю бутылку, пришлось нести новую.
Я все разговоры переводил на мужа Наташи. Оказалось, что его зовут Игорем, ему тридцать пять лет, служит он под моим «любимым» Могилевом. Насчет пистолета Наташа ничего определенного не сказала, но припомнила, что видела кобуру с «чем-то» у мужа в ящике стола.
— Дался он тебе, — с досадой заметила Наташа, — еще накликаешь!
За всю свою жизнь я убедился, что слова, пожелания, мысли, проклятия и прочие «нематериальные» субстанции, могут материализоваться, если страстно, пристально или со страхом, то есть весьма эмоционально о них думать или говорить. Чтобы материализовалось что-нибудь хорошее — я что-то не припомню, а вот проклятия и прочая гадость — пожалуйста! Пример не заставил себя долго ждать.
Перед сном, уже, наклюкавшись, как следует, мы с Наташей решили принять ванну. Мы оба были худенькими и легко уместились туда вдвоем. Теплая вода с пенным «бадузаном» (тогда был такой шампунь для ванн), привела нас в восторг, и мы даже были близки к тому, чтобы прямо в воде заняться своим любимым делом. Наташа во все горло пела: «О, море в Гаграх…» и плескалась водой, как вдруг в дверь позвонили.
— Это, наверное, соседи, — решила она и, накинув халатик прямо на мокрое тело, и не раздумывая, открыла дверь.
Я беззаботно плескался в ванной, и, услышав несколько коротких фраз, которыми перебросилась Наташа с человеком за дверью, не придал им значения. Наконец я услышал громко сказанную фразу Наташи: «Ты пьян, убирайся отсюда!», и стук захлопнувшейся двери.
Наташа показалась в ванной, опять голая, и вся в слезах: «О, море в Гаграх…» — кричала она, перебивая плач, и попыталась, было, даже опять влезть в ванну, но повернув ко мне заплаканное лицо с огромным фингалом под глазом, прорыдала: