Жизнь и удивительные приключения Нурбея Гулиа - профессора механики
Шрифт:
Итак, мы на улице Тускарной, проходящей «под над речкой» Тускарь, что впадает неподалеку в Сейм. Деревья стеной по обе стороны улицы; на ветках уже махровые ярко-зеленые листья. Солнышко достаточно высоко, что полезно для киносъемок.
По моему сигналу Стасик трогает автобус, разгоняет его до скорости 50 километров в час и включает тумблер торможения «гибридом». Автобус плавно тормозит; слышен тихий свист разгоняющегося маховика и стрекот киноаппарата. Вот уже автобус едет со скоростью пешехода. Стасик останавливает его обычным тормозом и глушит двигатель. Снова сигнал — и Стасик переключает тумблер на разгон машины «гибридом». Автобус с неподвижным двигателем и выжатым сцеплением разгоняется до 30 километров в час, после чего Стасик отпускает сцепление. Двигатель с ходу запускается, и автобус разгоняется до 60 километров в час. Движение накатом, сбавление скорости до 50 километров в час, и весь цикл повторяется. Затем — уже при движении в другую сторону, на той же улице, для учета возможного уклона или ветра.
Не верится — ни «гибрид», ни один из приборов не отказал!
Теперь делаем контрольный заезд уже только на двигателе, без «гибрида». Расходомер показал двойной перерасход топлива на контрольном заезде. Ура! Это победа! Победа, зафиксированная на кинопленке и актом, подписанным нами
— участниками испытаний!
Автобус, с крупной надписью на бортах «Испытания», гордо завернул во двор института. Я, стоя в приоткрытых дверях, приветствовал встречающих нас сотрудников кафедры и студентов.
Вечером в ресторане «Октябрьский», что близ института, я дал «банкет» для участников испытаний. Я был уже научен горьким московским опытом «необмытия» испытаний — или пленка порвется, или еще что-нибудь! Но мы «обмыли» испытания и все оказалось в порядке. Хорошо, что в жизни, нечасто правда, но выпадают такие счастливые дни!
Гады! Начните жизнь сначала!
Можно подумать, что, будучи занятым «под завязку», я не имел никакой личной жизни! Да, вначале так оно и было. Потом я начал постепенно «вызывать» из Тольятти друзей. Первой приехала Лида, ей уже не терпелось попасть в родной Курск, да и место ассистента на нашей кафедре оказалось вакантным. В КПИ Лиду помнили, она была там «своей» и устройство ее на работу прошло без проблем. Мне уже было веселее. Затем приехал Саша, он устроился мастером на завод. Мы начали ходить с ним в баню, и стало еще веселее. Примерно в течение года удалось взять на кафедру гидравлики Романа, а на кафедру математики Галю.
Но с соседом по «блоку» — Вячеславом, я только вежливо раскланивался. Наконец, ближе к Новому Году не выдержал и пригласил его зайти ко мне. Оказывается, Вячеслав приехал в Курск из далекого Биробиджана, это центр Еврейской АО. При этом он сам — далеко не еврей, а скорее наоборот. Он рассказал мне анекдот, как создавалась эта Еврейская АО. Кстати, АО — это не акционерное общество, а автономная область.
Так вот, созвал Сталин несколько ответственных еврейских товарищей и поручил им создать Еврейскую АО на дальнем Востоке и организовать там колхозы. Через несколько дней Сталин получает от них телеграмму: «Колхозы организованы тчк высылайте колхозников». Сейчас этот анекдот можно и не понять, но тогда он очень был смешным и актуальным.
После такого анекдота я напрямую спросил Вячеслава: «Водку пьете?» Он внимательно посмотрел на меня, вышел из комнаты и через минуту зашел обратно, держа завернутую в газету бутылку. Это была бутылка японского виски «Сантори». Я полез в тумбочку и достал такую же бутылку — в наш гастроном завезли японский виски. Мы поскребли по сусекам и нашли полбуханки хлеба, здоровенный кусок сыра, из которого ножом уже выскребли мягкую сердцевину, и пару яблок с подгнившими боками. В пустую бутылку налили «шампанское» — так называли мы холодную воду из-под крана для запивки виски, который оказался очень противным. Вонючий хлебный самогон — чего такой из Японии везти, такого и у нас полно!
Оказалось, что мы со Славиком, (так он стал называться после пары стаканов), вели одинаковую жизнь. Вечером, когда приходило время спать, тушили свет (так как занавесок на окнах не было), выпивали из горла бутылку портвейна, и, погрозив пальцем своему темному отражению в зеркале, ложились спать. Это было скучно и неинтеллигентно, и мы еще раз убедились, что вдвоем выпивать веселее.
Славик по фамилии Зубов оказался неординарным человеком. Он был неплохим поэтом, только большинство его стихов были с матом. Да и стихи, которые он знал наизусть, тоже были подобного рода. Например, такая эпиграмма на поэтессу Веру Инбер:
— Ах, у Инбер, ах, у Инбер — Что за шея, что за лоб!
Век смотрел бы на нее б!.. И так далее.
Затем, у Славика была непередаваемая, патологическая ненависть к советской власти. Он хотел (наивный человек!) собрать столько денег, чтобы положить их в сберкассу на срочный вклад, и жить только на проценты, которые составляли всего 3 процента годовых. Чтобы Славику можно было не работать на треклятую советскую власть. Он, видимо, не понимал, что, отдавая деньги в государственный банк под столь мизерный процент, он целиком попадал в рабство к государству. Славик мечтал собрать сумму, которая обеспечила бы ему зарплату доцента — 320 рублей в месяц. Но для этого ему надо было положить в сберкассу ни много, ни мало — 128 тысяч рублей! И он пытался, экономя на всем, кроме выпивки, честно накопить такие деньги. Надо признать, что тысяч тридцать у него уже были, и он держал их в перевязанных бечевкой пачках сторублевых купюр, прямо в платяном шкафу.
На Новый Год ко мне заехала Лиля, и мы его справляли втроем со Славиком. Лиля приготовила лобио и другие кавказские блюда, включая, пхали и хули (я, припоминаю, уже извинялся за блюда с такими названиями, извинюсь еще раз!). Водки было в изобилии. Славик поведал нам о его теории «стремления к естеству». Одежды на человеке должно быть как можно меньше, или ее вообще не надо; есть надо без приборов прямо с земли, «сношаться» когда и где захочется, и т. д. А деньги — зло, их надо уничтожать!
И рослый худющий Славик, прилично подвыпив, разделся до трусов, положил тарелки лобио, пхали и хули на пол; на пол же положил миску с налитой туда водкой. Передвигаясь на четвереньках и подвывая на лампу, он пытался есть кавказские блюда прямо с пола, даже без помощи рук, а водку лакать языком из миски.
Мы с Лилей задыхались от хохота. Рычащий и воющий Славик с перепачканной в лобио и свекле мордуленцией, махая задом как пес, весело ходил на всех четырех конечностях по полу, пытаясь укусить нас за ноги. Он попытался, было, задрать ногу на нашу дверь, но мы открыли ее и выставили звероподобного Славика в коридорчик перед туалетом. Там он уже «метил» стенку, когда на странные звуки выглянула жена зав. кафедрой математики, прозванная нами Росомахой, за схожесть по внешности и характеру с этим «симпатичным» зверьком.
Крик был такой, какой и десяток росомах издать были бы не в силах. Вся семейка выскочила за дверь и помогла вопить нашей Росомахе. Еще бы — рослый худой зверь в трусах телесного цвета, с рычанием и воем, скалясь окровавленным (от свеклы!) ртом, «метил» дверь нашего туалета! Увидеть такое в Новогоднюю ночь и не стать заикой — дано не каждому!
Славик, конечно, тут же вскочил и забился к себе в комнату. Но минуты через три он, сильно шатаясь, но уже на двух ногах, ввалился к нам в комнату, держа в руках несколько пачек денежных купюр. Он, рыча и ругаясь матом, стал швырять в нас эти пачки, и деньги рассыпались по полу, как в американском боевике. Когда Лиля попыталась их собирать с пола, Славик запихнул остаток денег ей за воротник и вышел вон. Мы услышали, как заперлась изнутри его дверь.