Жизнь и удивительные приключения Нурбея Гулиа - профессора механики
Шрифт:
— Андрей Николаевич, так можно мне готовиться к докладу, или нет? — осторожно спросил я его.
— А что, готовься! — не меняя выражения лица, отвечал Островцев.
— А когда? — вкрадчиво поинтересовался я. И тут Островцев взорвался.
— Что ты пристаешь ко мне, — неожиданным фальцетом закричал он, — сказал «да», а ты еще чего-то хочешь! — видимо он принял меня за студента, да и по возрасту это можно было бы сделать.
На крик заглянула секретарь кафедры и забрала меня с собой.
— Не обращайте внимания, Андрей Николаевич — добрый человек, он скоро отойдет и забудет все. А доклад ваш назначим на… и она перелистала перекидной календарь, — на май, после праздников, допустим на пятое…
— Надо же, — подумал я, — год назад пятого мая мне повезло на испытаниях автобуса, а что будет сейчас?
Это должно было случиться через месяц, и я отправился в Курск, оставив плакаты для доклада на кафедре МАДИ. Об этих плакатах надо бы сказать особо. Они были выполнены на листах ватмана, окантованного стальной лентой на клею. Ленту я нарезал из той, которая шла для изготовления супермаховиков — ее было много. Это делалось для того, чтобы я мог быстро развесить свои плакаты по стенам в любой аудитории, и они нe покоробились бы. Но суммарный вес всех плакатов вместе с коробкой из листового дюраля превышал 60 килограммов. Но для меня это был «не вес», и я с ним справлялся.
В Москву я приехал заранее, на майские праздники, которые провел в известной мне компании «Лора и Ко», с периодическим привлечением Мони. Нет, нет — только к застолью — Моня был очень целомудренным человеком, к тому же и женатым. Жену, правда, он не любил, но очень ценил семью — у него было двое маленьких детей, и из-за них он жил в семье и не изменял жене.
В результате, четвертого мая вечером я так перепил, что видимо, отравился, и утром головы не мог поднять от подушки. А у меня ответственнейший доклад в МАДИ! Срочно звоню Моне — помоги! Тот заартачился поначалу, но все же пришел, и я с его помощью развесил тяжеленные плакаты. В голове все перемешалось, и я с трудом представлял себе, о чем надо говорить.
Аудитория для доклада была достаточно мала, и «амбрэ», исходящий от меня, разнесся по ней очень быстро. По крайней мере, вся входящая в аудиторию профессура тут же начинала принюхиваться. Вошедший последним, Андрей Николаевич, тоже долго принюхивался, и, поняв, наконец, от кого исходил «вчерашний» запах, удовлетворенно присел.
Я «вошел в образ» и сносно сделал доклад. Было много вопросов, ученых явно заинтересовала моя работа. Но на докладе присутствовал приглашенный с другой кафедры профессор В.А. Илларионов, и он высказал сомнение, подходит ли эта работа под специальность Совета МАДИ. Присутствующие заколебались.
И тут я взял слово. Был бы я трезв, я бы не решился. Но я трезвым явно не был, поэтому и высказался:
— Уважаемая профессура, цвет советской науки! Прошу вас, не бортайте меня! Меня бортанули в Тбилиси — я уехал оттуда! Бортанули в Тольятти — уехал и оттуда! Бортанули в ИМАШе — и вот я пришел к вам. Если вы бортанете меня сейчас — куда же я пойду? Мне после вас и дороги-то никуда нет! Клянусь рождением Бахуса! — в сердцах добавил я Серафимову присказку.
Зал расхохотался. Все подумали, что я для храбрости «поддал маленько», и это не претило им. Встал улыбающийся Андрей Николаевич.
— Что это мы вдруг такими принципиальными заделались? Прекрасная работа
— дай Бог каждому, да и трудов свыше ста! Испытал автобус, грузовик, получил двойную экономию топлива — когда вы последний раз слышали о таком? Думаю, что сейчас это был первый и последний раз — нет больше таких результатов в автомобилестроении! Человек молодой, перспективный, я даже его со студентом разок перепутал, а мы хотим отослать его куда-то к чертовой матери! Подавай на наш Совет, кафедра рекомендует! — громко сказал он мне, — только давай больше без Бахуса! Могут не так понять! — деловито посоветовал он мне.
После этого доклада я, естественно, еще поддал, и Моня с Лорой едва довели меня до поезда. Вагон был международным, купе двухместное, а попутчиком неожиданно оказался… ректор КПИ — Евгений Викентьевич Коваленок, первый враг пьянства в институте. Моня и Лора никак не могли понять, почему это я так перепугался, увидев своего симпатичного соседа по купе. Но все образовалось, а утром ректор даже довез меня на своей машине до дома.
Началась тягомотина с представлением работы и всех сопутствующих документов в Совет. Это трудно даже тогда, когда сам работаешь в том же институте, где Совет. А если ты живешь в другом городе, то подача документов в Совет кажется и вовсе невыполнимой задачей. То нет одного человека, то другого, а это — холостой приезд в Москву. Правда, мои «холостые» приезды были не так уж «холосты», если по-честному.
За время подачи документов в Совет произошло много событий. Строители «сдали» новый корпус КПИ, рядом с общежитием и мою кафедру перевели в него, на «престижный» второй этаж. Мне выделили прекрасный кабинет. Славик Зубов получил квартиру, и мне передали его общежитейскую комнату тоже. Лиля переехала в Курск и устроилась на кафедру, где работал Славик Зубов.
Кстати, на этой небольшой кафедре оказались сразу три доцента со схожими фамилиями — Зуб, Зубов и Зубарев. Заведующий этой кафедрой, нервический холерик Привалов, жалуясь на отношение к нему со стороны преподавателей, выдал разок на Совете такой перл: «На меня точат зубы доценты нашей кафедры — Зуб, Зубов и Зубарев!», чем надолго лишил Совет дееспособности из-за гомерического хохота.
Наконец, нам дали большую трехкомнатную квартиру в доме, расположенном напротив нового корпуса института через улицу Выгонную, то бишь, какого-то там «летия» Октября. Можно было выходить из дома, услышав звонок в институте, и не опоздать на занятия. Лиля перевезла детей в Курск и определила их в школу. Учились они неважно и часто хулиганили, чем приносили мне дополнительные хлопоты.
Вот какие события имели место, пока я долго и нудно сдавал в Совет МАДИ соответствующие документы, печатал и рассылал авторефераты, «организовывал» получение отзывов. «Организовал» я и отзыв из США от коллеги — профессора Рабенхорста, занимавшегося в Университете им. Дж. Гопкинса буквально теми же проблемами, что и я. Мы с ним переписывались, обменивались книгами, отчетами до самого выхода Рабенхорста на пенсию — он был значительно старше меня по возрасту.
Кроме того, я не забывал и плановую хоздоговорную работу со Львовом — проектирование гидравлического «гибрида» в Гомеле закончилось, и там приступили к его изготовлению. Шел июнь 1973 года, и я в очередной раз поехал в Москву, чтобы окончательно уточнить дату моей защиты.
Внезапная любовь
Будучи в Москве, я созвонился с моим знакомым Борисом Вайнштейном и мы встретились во ВНИИСтройдормаше. Он, оказывается, защитил докторскую и был «на подъеме» — весел, радостен. Познакомился и уже успел побывать в путешествии на Кавказ, с молодой женщиной по имени Тамара. Он ее вовсю расхваливал — какая, дескать, она у него красивая, да «заводная», как его любит, только одно плохо — выпить не дура!