Жизнь как год
Шрифт:
И вот мы с ним заворачиваем за угол дома. Я вижу его, этот угол, размытый, колеблющийся, серый. И яркое пятно на нем, там, где какая-то соседская собачонка оставила свою метку. Метки все разные. Цветные — не цветные — не поймешь. Я различаю и фигуры случайных прохожих, если они попадают в поле зрения полуослепшего Маркиза. И почему я не смотрел его глазами, когда он был молод? Что за мир открылся бы мне? Я предполагаю, что Маркиз хорошо видел то, что его интересовало. Знакомых моих, собак, птиц и зверей в лесу, деревья, кусты, траву. То, что имело смысл в его жизни. Лужи вот он сейчас не замечает, поэтому и я шлепаю по лужам. Но это не страшно. Хуже, что он почти не видит (и не видел!) машин. Вообще-то он их как-то чувствует, но относится к ним с пренебрежением, считая, что всегда успеет проскочить перед носом каждой. Благополучно перейти улицу — для "ас самое сложное. Дело в том, что через улицу я всегда водил его на поводке, я
Холодно, сыро, неуютно. Я вслушиваюсь сквозь тоскливый шум дождя, пытаюсь определить, далеко ли от нас троллейбус или автобус. Хорошо, что слух у меня почему-то обострился. Хорошо...
Раньше, когда я еще мог читать книги, Маркиз иногда подходил ко мне и обнюхивал книгу. Маркиз, говорил я ему, ты ничего в книжках не понимаешь. Ни-че-го! Он старательно обнюхивал книгу и, по-видимому, все же извлекал какую-то информацию, потому что иногда весело помахивал хвостом, иногда чихал или недовольно пятился. Но ведь всего, что было в книге, он не мог воспринять. В принципе! Маркиз, говорил я ему, вся жизнь мимо тебя проходит. Ничего ты не понимаешь, ничего. Что мешает тебе? Хотя... тут все ясно. У тебя не развита вербальная половина мозга. Левое и правое полушария твоего мозга одинаковые. Ты не можешь мыслить словами, как я. Ты, наверное, мыслишь только образами, картинами. Да и я часто мыслю образами, сознательно не стараясь переводить их в слова, потому что при этом в них что-то теряется. А с другой стороны, ведь ты понимаешь много слов. И пусть некоторые люди говорят, что ты воспринимаешь не их смысл, а лишь эмоциональную окраску, что это, мол, рефлекс. Вы сто раз произносите слово «гулять», подкрепляя его соответствующим действием, и Маркиз на сто первый раз после произнесения этого слова начинает нетерпеливо повизгивать. Я уверен, что на самом деле все гораздо сложнее. Маркиз отлично понимает и смысл слов. Стоит только посмотреть на его, когда он что-нибудь напроказничал, не съел вовремя свою кашу, например. В это время с ним можно говорить суровым тоном о погоде. Эмоциональная окраска голоса хозяина его не обманет. А можно ласково спросить, почему это он не съел свою кашу, даже не употребляя это «знакомое» слово. Маркиз все поймет и начнет скулить, ложиться на пол, повизгивать... Или слово «лыжи». Пока на улице нет снега, это слово на него не действует. Он, Конечно, встрепенется, поднимет голову, внимательно посмотрит на меня и тут же свернется клубком, недовольно запыхтит. Он явно обижен, потому что знает, что ни на каких лыжах я сейчас не могу пойти. Может быть, даже он считает меня глупцом или обманщиком. Не знаю. Но он многое понимает в человеческой речи, хотя у его не развита вербальная, словесная, половина мозга.
Несмотря ни на что мы каждый раз благополучно переходим улицу.
Пустырь, бывший ипподром, я помню еще хорошо. От афиши Дворца Зрелищ и Спорта по диагонали его вела разбитая колесами грузовиков колея. Слева было футбольное поле, справа — кусты и полоски берез и сирени. Маркиз немного оживляется, видимо, он тоже помнит пустырь своего детства. Я смутно различаю очертания кустов и пучков травы, полыни и репейника, но не с высоты своего роста, а как бы лежа. Я словно иду чуть ли не по шею в земле. Но такое собачье зрение мне уже привычно. Я знаю, что запах для собак бывает различного цвета. Да, да, цвета... или чего-то похожего на цвет. Может, резкости восприятия глубины... Словом, там, где есть запах, изображение проявляется наиболее четко. Запахи квартиры Маркизу привычны, если только не приходит какой-нибудь посторонний человек, поэтому там, смотря глазами Маркиза, я различаю лишь очертания предметов, да и то не всех. А здесь, на пустыре, ближайшие три-четыре метра я вижу более отчетливо. Пахнет ли это промокшая земля, голые ветки кустов или пожухлая трава, я не знаю. Не знаю...
Я отцепляю карабин с ошейника и отпускаю Маркиза побегать. «Побегать», конечно, не то слово. Он уже не может бегать. Так, поковылять от одного куста к другому, замирая иногда от какой-то внутренней боли. А я стою, и мир потихонечку движется передо мной. Я могу повернуться к Маркизу спиной, от этого какой-нибудь куст не окажется позади меня. Он все равно будет впереди и лишь медленно приблизится, если Маркиз подойдет к нему. Но ведь это все равно движение. Движение!
Наверное, Маркиз не воспринимал телевизионное изображение потому, что оно не имело запаха. Я частенько говаривал ему, ну что ты, Маркиз, сел спиной к этому ящику? Разве спиной смотрят телевизор? Я даже разворачивал пса как следует. Но он ничего не видел. Тогда я говорил: Маркиз, вся жизнь мимо тебя проходит. Ничего ты не понимаешь, ничего-то ты не видишь. А ведь вокруг столько информации! Смотри, Маркиз, только зря проживешь свою собачью жизнь. Он виновато смотрел на меня, словно стыдился своей непонятливости. А я все наговаривал ему и про человеческую цивилизацию, и про звезды и Метагалактику, которая по какой-то причине расширяется, и про хоккей или футбол, в зависимости от сезона, и про повадки собак, волков и носорогов. Он слушал и пытался понять. И мука, собачья мука была в его взгляде. Я гладил его по лохматой башке и прижимал к себе. Нет, такого взгляда я вынести не мог. Да и ни кто не смог бы вынести. Он что-то понимал. Что-то, чего не понимал я. И пусть я знал больше его, мое знание не включало в себя полностью его знание. Наши знания лишь слегка пересекались. А когда я однажды представил себе эти пересекающиеся круги, то вдруг понял, что ведь чего-то не понимаю и я. И не просто не понимаю, а вижу и не понимаю! Что-то вокруг есть такое, на что я смотрю, как Маркиз на экран телевизора. Оно есть, но только не для меня и вообще не для людей. Я уверен, что еще ни одна собака не сообщила другой, что по телевидению передавали репортаж о каком-то событии. Так и люди. Никто из нас не воспринимает _этого_. И мы не можем поделиться _этим_ с другим человеком.
Так на что же я всю жизнь смотрел и не увидел? Что прошло мимо меня незамеченным? Что это было? Ах, Маркиз, а я-то подшучивал над тобой, не замечая, что посмеиваются и надо мной. А когда я почувствовал эту насмешку, то, как и ты, Маркиз, только замычал. И, наверное, боль, невыразимая боль сверкнула в моих глазах. Такая боль... что глаза не выдержали. Еще чуть-чуть и я бы что-то понял. Почти понял. Но у меня нет какой-то части мозга, как у Маркиза нет вербальной. А то бы я понял...
Маркиз с трудом перебирается от одного куста к другому. А может, ему кажется, что он мчится?
И все же, что я тогда воспринял? Чего не могли вынести мои глаза? Это был миг, в котором спрессована вечность? Громко и неточно. Да ведь я и не могу выразить это словами и тем более образами. В памяти все осталось, но нет способов извлечь _это_ из памяти.
А дождь все моросит. Промок плащ и берет, промокли туфли и брюки. Где-то сзади с шумом разбрызгивают воду автомобили. Я все стою, не сразу сообразив, что мир замер. Он не движется. Он не движется зрительно. Слух мой воспринимает движение. А вот глаза Маркиза — нет. Маркиз, зову я. Ничего не меняется. Маркиз! Он не мог меня услышать, ведь он ничего уже почти не слышал.
Я пугаюсь. Я двигаюсь к Маркизу. Я вспомнив, вспомнил, почему я ослеп! Это было Время, все Время, все Время сразу. А мое сознание как волна шло по этому Времени. И это было Настоящее. Но было еще все Время сразу, прошлое и будущее. И вот этого-то я и не смог вынести. Сейчас-то уже даже в памяти все сгладилось, поэтому оно, наверное, и открыло мне тайну. Теперь это вызвало лишь удивление. Удивление, хотя и страх тоже. Но все, все уже было сглажено. Да я и помнил-то лишь то, что тогда увидел Все Время Сразу, а что это было, уже не узнать. Лишь один кадр еще помнился. Люди травят собак. Почему именно он? Какой в нем смысл? Люди травят собак... Что же это? Нет, я не мог это увидеть _тогда_, ведь тогда было Все Время Сразу. Стоп... Это же кадр из телевизионного кинофильма. Да почему же? Почему я его запомнил?!
Куст смещается в сторону, падает, переворачивается, все куда-то мчится, не разбирая дороги. Грязь, брызги, дождь, страх. Что-то тыкается мне в ноги, и свет меркнет.
У моих ног лежит мертвый Маркиз.
Он не воспринимал телевизионного изображения. А вот этот кадр травли собак почему-то воспринял, не осознал, но воспринял, и вспомнил почему-то лишь сейчас.
Вокруг темно навсегда.
Я беру пса на руки и иду домой. Скользко, ноги разъезжаются в грязи. Сверху льет холодный дождь. Но мне теперь все равно. И только очень обидно, что Маркиз воспринял один этот кадр. Воспринял и умер. Значит, он понял, понял нечто человеческое. Он превзошел себя.
Ах, Маркиз... Зачем тебе это нужно было? Жил бы простой собакой... Вот как я. Живу себе и многого не понимаю. И не стремлюсь даже... Вру, Маркиз, вру... Тебе нельзя врать. Хотел я, рвался понять Все, страдал от того, что есть что-то скрытое от меня навсегда. Ты же знаешь, Маркиз, что такое жить и не понимать. Чувствовать, что есть нечто _иное_ и не воспринимать его.
Кто-то из редких прохожих берет слепца под руку и переводит меня через улицу.
Спасибо...
Как обидно прожить жизнь и ничего не понять в ней... А, Маркиз...
11. НОЯБРЬ
Я нагибаюсь за упавшей шариковой ручкой.
Я точно помню, что нагнулся... и оказываюсь в постели.
Такая благоговейная тишина, белизна. Все подчеркнуто чисто. Все это словно ненастоящее.
Я лежу и мне не хочется вставать. Нет сил встать. Я не могу пошевелить ни одним пальцем. Язык прилип к гортани. Мне ничего не хочется. Даже говорить. Лучше я буду закрывать веки в знак согласия и смотреть, не мигая, в знак отрицания, несогласия. Так будет лучше. Мне становится смешно. Значит, когда я сплю, я со всем согласен? А днем? Нет. Тут что-то не то. Впрочем, это ведь только сейчас. А раньше все было по-другому.