Жизнь как год
Шрифт:
В доме все чисто, все ждет гостей. Уютно и тепло.
— Пошли, что ли? — говорит она.
— Пошли, говорю я.
На улице все-таки под пятьдесят, и мы одеваемся потеплее.
Выходим. Иглы холода только и ждали этого, чтобы наброситься на нас. А пусть! Идем тихо, всматриваясь в искристый сверкающий воздух. Это солнце, невидимое солнце подсвечивает его, чуть оторвавшись от горизонта, но не пробивает. Силы еще не на его стороне. Мы идем к калитке, у которой нет щеколды, да, наверное, никогда и не было,
За нами не остается следов.
Теперь уже в молоке тумана можно разглядеть и сосны, конечно, когда ты рядом с ними. Я задираю голову вверх и смотрю. Ледяное развесистое чудо, молчаливое и неподвижное. Неужели ты оживешь весной? Неужели тебе не холодно? Можно стукнуть тебя по стволу, но снег не осыплется с твоих ветвей. Это плотная бахрома инея. Как давно не было снегопадов...
Она идет впереди. Оглядывается. Говорит. И пар изо рта вылетает тугими струйками.
— Да ты был ли молодцом? Плетешься еле-еле.
— А ты не помнишь?
— Забывать стала.
Она не забывает. Это просто так, чтобы я пошевеливался побыстрее. А что? Я еще могу наддать ходу. И наддаю. Даже теплее становится.
— Ну, помчался!
— Руку давай! Руку!
Она подает мне руку в двойной вязаной варежке. Варежкам этим уже очень много лет. Она подает мне руку, но дышит сначала где-то за спиной, потом рядом. Я не смотрю в ее сторону. Я знаю, что сейчас морщины на ее лице разглаживаются, а кровь бросается к щекам, и волосы снова черны, как много-много-много лет назад. Я это знаю, потому что помолодел и я. Ах, морозец! Что ты делаешь со стариками! Все шутишь? Играй! Балуйся!
А мы уже бежим, сначала медленно, потом все быстрее. И сосны справа в снежно-ледяной броне проносятся мимо, а пустое поле слева подпрыгивает своими сугробами и ухает в заснеженные ямки-ложбинки, а мы бежим вниз, туда, где летом ручей, а через него мостик, но сейчас все занесено белым хрустом и тишиной.
Тепло, жарко даже.
Все вниз и вниз.
— Хорошо! — кричит она.
И голос ее звенит, а сосны откликаются, но это вовсе не эхо. Это другое.
— Хорошо! — кричу я.
Я молод. Вот чудо! А ну, мороз! Ударь покрепче! Соберись с силами.
Что, не можешь?
Вот и лог. А теперь вверх. На бугор. Оттуда мы увидим их всех.
Они обязательно должны прийти.
Мне смешно и жарко.
Она толкает меня в бок, но не сильно. Откуда возьмутся силы у девчонки? А вот я ее сейчас толкну! Бац! Летит с тропинки в снег, смешно вздергивая ногами. Снег облачком, а через него радуга, бледноватая, но все равно цветная.
— Противный! — визжит девчонка.
«Ты противная», — хочу сказать я, но не говорю, а протягиваю руку, а она пинает меня, отбрыкивается, но это все нарочно, потому что эта девчонка хочет, чтобы я ее поднял. И я хочу этого.
Поднимаю, отряхиваю снег. Лицо ее мокро, а на ресницах капельки воды. Это растаял снег.
Она смотрит на меня удивлено, растерянно. Что же произошло? И я растерян. Шапка сидит на мне боком, смешно, нелепо.
— Глупый! — говорит она.
— Ага, — соглашаюсь я, но это машинально.
Она еще раз отряхивается и бежит в гору. Я за ней. Оглядываюсь.
Мы не оставляем следов.
А зачем они нам?
Она выскакивает на пригорок и машет кому-то рукой. И я останавливаюсь рядом. А пар уже идет от нас клубами.
Снизу поднимаются от автобусной остановки люди. Отец, мать, дяди, тетки.
— Обморозите носы! — кричит мама.
— Какое там, — смеется отец.
А нам только это и надо! Теперь мы к дому! Срываемся с места и мчимся вниз, но теперь уже к дому, который отсюда кажется едва торчащим из сугробов. Бежим и проваливаемся в снег, барахтаемся и снова бежим. Да... Давно никто не ходил по этой дорожке. И змейка следов катится за нами с пригорка вниз.
Ну, конечно. Кто первый? А пусть она. Ей так хочется первой открыть дверь. Толкает калитку, у которой никогда не было щеколды, взбегает на крыльцо, радостно заскрипевшее от ее легкого тела или мороза. Не разберешь. Взбегаю и я. Что ж. Мальчишки всегда уступают девчонкам.
Порог. _И что-то другое. Какая-то другая сущность_. Непонятная ему, мальчишке, но очевидная мне, его деду.
Я принимаю их в себя, и детей, и внуков.
Мои и ее руки переплелись венцами бревен. _Мы и есть этот старый дом_. Старый, старый. Ему уже 100 лет. Когда-то я вбегал в него так же. И она.
— Здравствуй! — кричит девчонка.
— Здравствуй! — кричит мальчишка.
И сбрасывают с себя пальто, шапки и рукавицы, которые чуть влажны от налипшего на них снега. Потом замирают.
— Слышишь? Скрипит...
— Это он здоровается с нами.
— Ну, конечно, здоровается.
— И тепло.
— А в печке огонь.
— Это потому, что дом волшебный.
— Ясно, что волшебный.
— Смотри! Пирожки!
— Ага. И горячие еще.
— А тут льдинки в ведре.
— Вот так дом!
— Вот это дом?! Да?
— Ага.
За порогом топанье ног. Голоса. И клубы пара, когда они все входят.
— Закрывайте! Холодно ведь.
— Да тепло здесь, тепло!
— Мам, и пирожки.
— Какие еще тебе пирожки?
— Да ты посмотри!
— Господи! Кто же это?
— Да-а. — Это их отец, это наш сын.
— Пап, — а голос таинственный и загадочный, — ведь дом-то волшебный!
В доме тепло. Все раздеваются. Вешают одежду на крючки или бросают в комнате на кровать. Трут лица и руки. Эти-то, конечно, замерзли. Час на автобусе из города, да еще пешком то такому морозу минут пятнадцать.