Жизнь Матвея Кожемякина

Горький Максим

– Лексей, не горячись! Что ты, дурова голова? Стой покойно, дубина! кричали горожане.

– Не горячись, слышь!
– повторял слободской боец, прыгая, как мяч, около неуклюжего парня, и вдруг, согнувшись, сбил его с ног ударом головы в грудь и кулака в живот - под душу. Слобода радостно воет и свистит; сконфуженные поражением, люди Шихана нехотя хвалят победителя.

– Ловок, шельма!

– Да-а! Туроват.

– Вёрткий...

– Сыр Алёшка-то против его!

Базунов, задыхаясь, сидит

на земле и бормочет:

– Ежели он вроде комара, - вьётся, вьётся... эдак-то разве бьются?

– Эй, Кулугуров!
– гордо кричит победитель.
– Ну-ко, иди!

– Не люблю я поодиночке...

– Не любишь?

– Я - в стенке...

– А на печке?

Ребятишки слободы радостно поют во всё горло:

– На печку, под печку, на тёпленький шесток залез толстенький коток! Вздули, раскатали, зубы расшатали!

Среди горожан осторожное движение, глухой ропот.

– Эй, наши, гляди в оба!
– командует Ключарев.
– Федька Ордынцев, иди сюда! Гришка с Фомкой - становись ко мне!

И вдруг, махнув руками, он бросает своих на кучу горожан, выкрикивая высоким альтом:

– Вали-и на Шихан! Бей женихов, не жалей кулаков! Вали-и...

Сшиблись ребята, бойко работают кулаки, скрипят зубы, глухо бухают удары по грудям, то и дело в сторону отбегают бойцы, оплёвывая утоптанный снег красными плевками, сморкаясь алыми брызгами крови.

– Не робь, наша!
– кричит Кулугуров.

– Держись, слобода!
– звенит Мишкин альт.

Кипит крутой бой, бойцы сошлись и ломят друг друга во всю силу, яростно оспаривая победу.

– Бей женишков, оладышников!
– покрикивают слободские.

– Стой, наши, не беги!
– командуют Кулугуров с Базуновым, но городская молодёжь уже отступает, не выдерживая дружного и быстрого натиска слободских; так уж издавна повелось, что слобода одолевает, берёт бой на площади и гонит городских до церковной ограды.

Зрители-горожане, видя, что дети их сломлены, горячатся и кричат своим взрослым бойцам:

– Чего глядите? Гонят наших-то! Вона, как бьют! Айдате вы, пора!

И вот, сбоку, на зарвавшихся слобожан бросаются Маклаковы, Коптев, Толоконников, бьют подростков по чему попало, швыряют их о землю, словно траву косят.

– Ого-го-го! Пошли наши, пошли!
– радостно гогочет толпа зрителей, подбодряя свою сторону, и, вприпрыжку следуя за боем, будто невзначай дают пинки в бока лежащих на земле слобожан.

– Лежачего не бить, дьяволы!
– злобно завывают побеждённые, отползая в сторону.

Там и тут, присев на корточки и прикрывая локтями лица свои от намеренно нечаянных ударов горожан, они ждут удобной минуты, чтобы незаметно убежать за реку.

Матвей Кожемякин тоже вместе со всеми горожанами поддаётся возбуждению, празднует победу и куда-то бежит, смеясь. Но увидав, как бьют лежачих, останавливается и тихонько идёт в стороне. Ему хочется крикнуть людям:

"Почто нечестно бьёте?"

Но он не находит ни времени, ни смелости на это и знает, что его крик не услышали бы.

Ловко, точно уж, вьётся меж ногами бегущих Мишка Ключарев, катается по земле, как бочонок, сын лучшего бойца слободы Ордынцева Федька и пыхтит от злости, умывая снегом разбитое лицо.

Растерялась слобода, рассеялась, разнесло бойцов, словно вихрем.

– Ого-го!
– ревут победители, стоя на берегу реки, а снизу, со льда, несётся:

– Держись, наши, идём!

Короток зимний день, уже синий сумрак окутал реку, тают в нём снежные лачуги слободы; распуганные звоном к вечерней службе, улетели по гнёздам птицы с колоколен; становится холоднее.

По льду реки, не спеша, тёмным облаком идут на город слободские бойцы; горожане, стоя у обрыва, присматриваются к ним, считая:

– Стрельцов идёт, старый чёрт...

– А Квашнин тут?

– Вон, сбоку-то...

– И Македошка вышел!

– Ордынцев впереди...

– Многовато их высыпало сегодня!..

– Эй, полупочтенные!
– кричит с реки всегда пьяный слободской сапожник Македон.
– Пожалуйте на поле, мы бы вас потяпали!

Горожане, подтягивая кушаки, спускаются на лёд, уговариваясь:

– Ты, Коптев, в середину встань, а Маклаковы - с плеч тебе...

– Севачева с Ермилом да Толоконниковым на левое бы крыло, да ещё туда которых посильнее, да тем крылом и хлестнуть их, когда они разойдутся.

– Приятели! Припятили?
– кричит слободской народ, уставляясь стеною. Весь он лохматый, одёрганный, многие бойцы уже сильно выпивши, все - и пьяные и трезвые - одинаково бесшабашно дерзки на язык, задорят горожан с великим умением, со смаком, во всех есть что-то волчье, отчаянное и пугающее.

Македон, пьяненький и весь вывихнутый, приплясывая, поёт во всю глотку:

Окуровски воеводы

Знамениты куроводы;

Живут сыто, не горюют,

Друг у друга кур воруют...

А чей-то развесёлый голос вторит:

У них жены всё - Матрёны,

Кулаком рожи крещёны - их, ты!

– Эй вы, - угрюмо кричит Толоконников, - выходи, что ли, кто против меня, весёлы воры!

– Еруслан Лазарич? Здорово ли живёшь? Тоскует мой кулак по твоему боку!

– А ты выходи!

– А ты погоди!

– Трусишь?

– Трясусь. Ноги за уши заскакивают!

– Вот я те обобью их, уши-те!

– Эко хорошо будет! Оглохну я - никогда глупой речи твоей не услышу!

– Ну-ко, ребята, с богом!
– говорит слесарь Коптев, обеими руками натягивая шапку на голову.
– Вались дружно! Бей воров!