Жизнь Микеланджело

Роллан Ромен

Но это был лишь приступ политической лихорадки, — последний. В некоторых местах своих бесед с Джаннотти в 1545 году он высказывает приблизительно те же мысли, что и Толстой, относительно бесполезности борьбы и непротивления злу:

«Нужна большая самоуверенность, чтобы осмелиться убить кого-нибудь, так как неизвестно в точности, произойдет ли какое-либо добро из его смерти и не произошло ли бы какое-нибудь добро из его жизни. Поэтому я не выношу людей, которые уверены, что невозможно достигнуть добра, не начав со зла, то есть с убийства. Времена меняются, происходят новые события, желания преобразуются, люди устают… и в конце концов случается всегда то, чего совершенно не ожидаешь».

Того самого Микеланджело, который раньше восхвалял тираноубийство, теперь раздражали революционеры, мечтавшие изменить мир каким-нибудь одним действием. Он прекрасно знал, что некогда принадлежал к их числу; и теперь он с горечью осуждал себя. Как Гамлет, он теперь все подвергал сомнению: свои мысли, свою ненависть, все, во что он верил. Он повернулся спиною к действию.

«Этот славный человек, — писал он, — который кому-то ответил: «я не государственный деятель, я человек честный и здравомыслящий», был прав. Если бы только мои работы в Риме доставляли мне так мало забот, как государственные дела!» [359] .

359

Письмо к племяннику Лионардо (1547).

Поистине в нем исчезла ненависть. Он не мог больше ненавидеть. Было слишком поздно.

Увы, как я устал от

ожиданья, От поздних радостей душа устала. К тому ж, пора настала, Что сердце благородное прощает, Обидчикам же дружбу предлагает [360] .

Он жил в Мачель де’Корви, на форуме Траяна. Там у него был дом с небольшим садом. Он занимал его со слугою [361] , служанкою и своими домашними животными. Ему не везло с прислугой. «Все они были небрежными и нечистоплотными», по словам Вазари. Он часто менял их, и горько на них жаловался [362] . Неприятностей с ними у него было не меньше, чем у Бетховена; и его «Ricordi» (записки), как и «Разговорные тетради Бетховена», еще хранят следы этих домашних ссор: «О, лучше бы ее вовсе здесь не бывало!» — пишет он в 1 560 году, рассчитавши служанку Джироламу.

360

Стихотворения, CIX, 64. Микеланджело предлагает здесь диалог с флорентийским изгнанником. Возможно, что он написал это стихотворение после убийства Алессандро Медичи, совершонного Лоренцино в 1536 г. Впервые стихотворение было напечатано в 1543 г. с музыкой Джакомо Аркадельта.

361

Среди этих слуг, в качестве курьеза, упомяну об одном французе Ришаре,Riccardo franzes (1 8 июня 1552 г. — «Ricordi» стр. 606).

362

«Я хотел бы иметь служанку, — писал он Лионардо, — которая была бы честной и опрятной; но это очень трудно: все они грязнули и гулящие… Плачу я десять юлиев в месяц. Живу я бедно, но плачу хорошо». (Письмо от 16 августа 1550 г.)

Комната у него была мрачная, как могила [363] .

… и пауки заткали паутиной, Освободив от пряжи веретенца [364] .

Посреди лестницы он нарисовал «Смерть, несущую на плечах гроб» [365] .

Он жил, как бедняк, еле питался [366] и, «не будучи в состоянии спать, вставал ночью, чтобы работать резцом. Он смастерил себе картонную каску, посередине которой на голове прикреплял зажженную свечу, чтобы она таким образом, не занимая у него рук, освещала работу» [367] .

363

La mia scura tomba… (Стихотворения, LXXXI.)

364

Там же.

365

На гробе была помещена следующая эпитафия:

Вам говорю, кто в жизненном разбеге Дух, тело, душу миру отдавали: Все скрыто в этом сумрачном ковчеге. (Стихотворения, CXXXVII.)

366

«Он был очень воздержан в еде и питье. В молодости ему достаточно было немного хлеба и вина, чтобы иметь возможность всецело отдаваться искусству. В старости, начиная с того времени, как он написал «Страшный суд», он приучился немного пить; но и то только вечером, когда трудовой день бывал уже закончен, и с большой умеренностью. Хотя он был богат, жил он как бедняк. Никогда или очень редко кто-нибудь из друзей разделял с ним его трапезу; он также не хотел ни от кого принимать подарков; иначе он считал бы себя навсегда обязанным перед дарителем. Вследствие такой воздержанности он был всегда очень бодр, и ему требовалось очень мало сна» (Вазари.)

367

Вазари, заметив, что он употребляет свечи не из воска, а из козьего сала, послал ему сорок фунтов восковых свечей. Слуга Микеланджело принес их к нему, но Микеланджело отказался их принять. Слуга сказал: «Хозяин, я все руки обломал, неся их, и у меня нет никакой охоты нести их обратно. Если вы их не хотите, я воткну их в кучу засохшей грязи перед домом и зажгу их все». Тогда Микеланджело ответил: «Положи их сюда, я не хочу, чтобы ты перед дверями у меня делал глупости». (Вазари.)

По мере того как он старился, он все более погружался в одиночество; для него было потребностью, когда в Риме все засыпало, уходить в ночную работу. Тишина была для него благодеянием и ночь — подругой:

О ночь (хоть мрак), пора успокоенья, Где достигают все труды покоя! Кто чтит тебя, тот зрит и мыслит вдвое И полное имеет рассужденье. Усталое ты режешь размышленье, Что затемнение родит сырое; Из сферы низшей в высь иного строя Ведешь меня ты часто в сновиденьи. Тень смерти, что собою прекращаешь Ряд бедствий, сердцу и душе враждебных, — Всем удрученным верное лекарство. Здоровье плоти хилой возвращаешь, Ты сушишь слезы волей сил волшебных, Снимая с добрых скучные мытарства [368] .

368

Стихотворения, LXXVIII. Фрей относит это стихотворение приблизительно к 1 546 г., ко времени «Страшного суда» и Павловой Капеллы. Гримм помещает его несколько позднее — около 1554 г.

Другой сонет на тему ночи (Стихотворения, LXXVII) отличается большой поэтической красотой, но более литературен и несколько искусственный.

Однажды ночью Вазари посетил в пустынном доме одинокого старика, находившегося с глазу на глаз со своей трагической «Piet`a» и своими размышлениями.

На стук Вазари Микеланджело поднялся и подошел к дверям с подсвечником в руках. Вазари захотел посмотреть на статую, но Микеланджело выронил свечу, которая погасла, чтобы ничего нельзя было видеть. Пока Урбино ходил за другой свечой, Микеланджело обернулся к Вазари и сказал: «Я так стар, что часто смерть тянет меня за штаны, чтобы я шел за нею. В один прекрасный день мое тело упадет, как этот факел, и, как он, погаснет свет моей жизни».

Мысль о смерти, с каждым днем все более мрачная, все более притягательная, поглощала его.

«Во мне нет ни одной мысли, — говорил он Вазари, — где бы смерть не была вырезана резцом» [369] .

Она представлялась ему теперь единственным счастьем в жизни:

Коль прошлое встает передо мною И на него взираю, — О лживый мир, тогда я понимаю, Объят наш род ошибкою какою. Чье сердце с лестью злою И с суетною сластью примирится, Душе горчайшее готовит горе. Кто научен судьбою, Тому всечасно зрится, Что

мир, который ты несешь во взоре, Тебе не дастся вскоре. Не благодать — что дни должны тянуться; Чем кратче жизнь, тем легче ввысь вернуться… [370] Последний лет своих уж вижу день я И поздно, свет, узнал твои услады. Мир, что тебе не дан, твоя награда, Что умирает ранее рожденья. И ужас, и смущенье От лет, что мне послала Судьба, возобновляет Лишь сладость заблужденья. Тот, кто живет немало, Без пользы телу душу убивает. Кто испытал, тот знает, Что тот счастливей на земле, поверьте, Кто тотчас по рожденьи вкусит смерти [371] .

369

Non nasce in pensiero che non vi sia dentro sculpita la morte» (Письмо от 22 июня 1555 г.)

370

Стихотворения, CIX, 32.

371

Стихотворения, CIX, 34.

Микеланджело строго осудил своего племянника Лионардо за то, что тот отпраздновал рожденье своего сына:

«Эта торжественность совсем мне не нравится. Непозволительно ^меяться, когда весь мир в слезах. Устраивать подобный праздник только из-за того, что кто-то появился на свет, значит быть лишенным здравого смысла. Радость надо приберечь ко дню, когда умирает человек, хорошо проживший свою жизнь [372] .

И на следующий год, когда племянник потерял второго сына в младенческом возрасте, Микеланджело прислал поздравление.

372

Письмо к Вазари, помеченное так: «Не знаю, какого числа апреля 1554 г.». (A di non so quanti d’aprile 1554.)

Природа, которою до сих пор его лихорадочные страсти и интеллектуальный гений пренебрегали [373] , в последние годы его жизни стала для него утешительницею. В сентябре

1556 года, бежав из Рима, которому угрожали испанские войска герцога Альбы, проезжая через Сполето, он пробыл там пять. недель среди дубовых и оливковых рощ, весь проникшись ясным великолепием осени. Он с сожалением вернулся в Рим, куда его вызвали в конце октября. «Я оставил там половину себя, — писал он Вазари, — ибо мир можно обрести только среди лессв».

373

Он всегда уделял довольно мало внимания природе, несмотря на годы, проведенные им за городом в Карраре или в Серавецце. Пейзаж в его произведениях занимает последнее место; в сикстинских фресках он сводится к сокращенным, почти схематическим указаниям. В этом отношении Микеланджело не похож на своих современников: на Рафаэля, Тициана, Перуджино, Франча, Леонардо. Он презирал пейзажи фламандских художников, бывшие тогда в большой моде: «Тряпки, — говорил он, — лачуги, очень зеленые луга, осененные деревьями, реки, мосты, — то, что называют пейзажами, — и множество разбросанных там и сям фигур». («Диалоги» Франсишко да Оланда.)

Расе non si trova senon ne boschi [374] .

И, вернувшись в Рим, восьмидесятидвухлетний старик сочинил в прославление полей и сельской жизни, которую он противопоставлял городской лживости, прекрасное стихотворение: оно было последним его поэтическим произведением и полно чисто юношеской свежести [375] .

Но в Природе, как и в. искусстве, как и в любви, он искал бога и с каждым днем все больше приближался к нему. Он всегда был верующим. Хотя он не позволял себя обманывать ни попам, ни монахам, ни святошам обоего пола и при случае резко их высмеивал [376] , поводимому, к его вере не примешивалось никогда никакого сомнения. Когда его отец и братья болели или умирали, первой его заботой было всегда то, чтоб они причастились святых таинств [377] . Он безгранично доверял силе молитв; «он верил в них больше, чем во всякие лекарства» [378] ; все удачи, которые с ним случались, и все невзгоды, которые его не постигали, о. н приписывал их действию. В своем одиночестве он переживал иногда припадки мистического! обожания. До нас случайно дошло свидетельство об одном из них: рассказ современника рисует нам экстатические черты героя Сикстинской капеллы, в ту минуту, когда он в одиночестве, ночью, молился в своем римском саду, умоляя своими больными глазами звездное небо [379] .

374

Письмо от 28 декабря 1 556 г.

375

Я имею в виду длинное неоконченное стихотворение в сто пятнадцать стихов, начинающееся так:

Услады большей нет на этом свете, Как наблюдать порой, как козье стадо На те взбежит вершины иль на эти. (Стихотворения, CLXIII, изд. Фрея, стр. 249–253.)

Я следую здесь толкованию Фрея, который относит это стихотворение к октябрю — декабрю 1556 г. Тоде держится другого мнения и приписывает его молодости Микеланджело; но, по — моему, он не приводит достаточных доводов.

376

В 1548 г., отговаривая своего племянника Лионардо от паломничества в Лорето, он советует ему истратить лучше деньги на милостыню. «Потому что, когда деньги отдают священникам, неизвестно, что они с ними делают!» (7 апреля 1548 г.)

Когда Себастьяно дель Пьомбо пришлось изобразить монаха в Сан — Пьетро — ин — Монторио, Микеланджело думает, что монах этот испортит все дело: «Монахи погубили весь мир, столь обширный; поэтому не будет ничего удивительного, если они погубят маленькую часовню».

В ту пору, когда Микеланджело старался женить своего племянника, к нему пришла некая святоша; она прочитала ему проповедь, стала побуждать его к благочестию и предложила в невесты Лионардо благочестивую девицу самого лучшего образа мыслей. «Я ей ответил, — пишет Микеланджело, — что лучше бы она занялась пряжей и тканьем, чем обхаживать людей и вести торговлю священными предметами». (Письмо от 19 июля 1549 г.)

Он писал едкие стихотворения в савонароловском духе против римских святотатцев и симонистов. Таков, например, сонет:

Из чаш там делают мечи и шлемы, И кровь Христову продают повсюду…

377

Письмо к Буонаррото по поводу болезни отца. (23 ноября 1516 г.) Письмо к Лионардо по поводу смерти Джован Симоне (январь 1548 г.): «Мне приятно было бы узнать, исповедался ли он и причастился ли святых таинств. Если бы я узнал, что это так, я страдал бы меньше…»

378

«Pi`u credo agli orazioni che alle medicine». (Письмо к Лионардо, 25 апреля 1549 г.)

379

«…B лето от рождения господня 1513, в первый год папства Льва X, Микеланджело, находившийся тогда в Риме, — если не ошибаюсь, дело происходило осенью, — однажды ночью, под открытым небом у себя в саду молился, подняв глаза к небу. Вдруг он увидел чудесный метеор, знак треугольника с тремя мечами: один шел к востоку, блестящий и гладкий, как отполированное лезвие, и к концу он загибался крючком; другой — цвета рубина, сине — красный, простирался над Римом; а третий — огненный, раздвоенный, был такой длины, что доходил до Флоренции… Когда Микеланджело увидел это божественное знамение, он вошел в дом взять бумагу, перо и краски; он нарисовал явление; когда он кончил, знамение исчезло…» (Фра Бенедетто, «Vulnera diligentis», часть третья…SS. Ric.ard.anus 2985. Приводится у Тоде, по Виллари.)