Жизнь на палубе и на берегу
Шрифт:
Порой, чтобы одна и та же вахта постоянно не стояла в одно и то же время, что очень выматывало людей, начальники переходили на «скользящий график». У русских моряков дневная вахта длилась с 12:00 до 18:00, то есть 6 часов. После обеда, если не было учений, лавировок и аврала, следовал законный «адмиральский час», когда на судне все вымирало, кроме бодрствующей вахты. Затем игрался подъем, и снова начинались нескончаемые корабельные дела.
Зато с 18:00 до 20:00 шла короткая двухчасовая вахта, благодаря чему матросы каждой вахты не находились в одно и то же время на палубе. Эту двухчасовую полувахту матросы именовали «хитрой вахтой». В это же время вахтой обычно командовал сам командир, поэтому ее еще порой именовали «адмиральской». С 20:00 опять шли своим чередом обычные четырехчасовые вахты. Иногда в зависимости от обстановки, климатических условий длительность вахты решением командира могла меняться от 2 до 5 часов. Кстати, скользящий или сдвигающий график вахт был принят только у военных моряков. В торговом парусном флоте смены были в основном постоянными
При хорошем ветре и относительно спокойном море дежурная вахта находилась на верхней палубе в готовности, в то время как свободная занималась корабельными делами или отдыхала. При общих авральных работах наверх вызывались все вахты. В холодную погоду вахту могли сократить до двух часов. Если ветер был попутный, то вахтенные матросы могли и отдохнуть. Намного хуже было при противном ветре, тогда идти вперед парусное судно могло только с помощью лавировки, для захвата касательного ветра в паруса. Занятие это было не только чрезвычайно утомительным, но и физически трудным, так как за вахту приходилось подниматься на мачты до десятка раз. Если же погода была холодна, а ветер свеж, это выматывало матросов до полного изнеможения.
Из воспоминаний А. Де-Ливрона, совершившего в начале 60-х годов XIX века кругосветное плавание на корвете «Калевала»: «Время наше в море распределялось на службу и занятия так же, как и на всех военных судах настоящего времени. К 8 часам утра все обязательно выходили наверх, чтобы присутствовать при церемонии подъема флага. Для тех, которые стояли ночью на вахте, исключений не делалось. За опоздание „к флагу“ всегда нагорало. До 8 часов уже почти все успевают напиться чаю. Тут обыкновенно рассказываются разные приключения на ночных вахтах и всякие новости из судовой жизни. Для постороннего лица все это могло бы показаться крайне неинтересным, а нас это занимало: сообщалось, какие паруса несли ночью, кого встретили, что происходило на вахте того или другого вахтенного начальника… В тропиках учений не было, но офицеры, стоявшие с 4 до 8 часов утра на вахте, в 9-м часу выходили наверх вооруженные собственными секстанами и вместе со штурманами брали высоты солнца для определения по ним долготы места корвета. Другие занимались английским языком или же читали книги из судовой библиотеки, а те, у которых были какие-нибудь служебные дела по судну, уходили в палубу или наверх. Перед полуднем опять многие выходили с секстанами для поимки близполуденных высот солнца для определения широты места. В момент прохождения солнца через меридиан старший штурман громко выкрикивал слово „полдень“, и на баке тогда вызванивали в судовой колокол так называемую „рынду“ – двенадцать раз по три звонка. При этом часовой у денежного сундука поворачивал висевшие у него над головой под бимсами песочные склянки – одну получасовую и одну четырехчасовую.
Перед обедом все окачивались. Команда получала свой обед ровно в 11 часов, а офицеры обедали в полдень. Конечно, и у нас существовал обычай торжественной подачи командной пробы через все градации старшинства, а также традиционный хоровой свист к „вину“. В жарком климате некоторые из команды не могли выпивать полагавшейся им чарки водки и получали взамен этого деньги. Бывали же, впрочем, и такие, которые сильно пьянели от своей чарки, и потом весь остаток дня ходили, ничего не соображая, как шалые мухи. По воскресным и праздничным дням капитан и гардемарины обедали в кают-компании, а вахтенные офицеры, отстоявшие вахту с 8 часов до полудня, приглашались в будни к капитанскому столу. После обеда опять все принимались за какое-нибудь дело или иногда группами собирались в чьей-нибудь каюте и вели там дружескую, задушевную беседу. Редко кто спал после обеда; этого у нас не было в заведении. Даже не ложились и те, которые стояли ночную вахту; пожилых ведь у нас не было, а самый старый по годам был доктор, да и ему было только 28 лет. Около 5 часов вечера вестовые зажигали в кают-компании лампы, а в 7 часов подавали ужин и чай. Интересная болтовня часто затягивалась до полуночи, но в хорошую погоду большинство обыкновенно проводило время наверху. На юте нам разрешалось и присесть».
Отметим, что у российских офицеров считалось недопустимым прибытие на дежурство позднее последнего удара четырехчасовой склянки. При этом признаком хорошего тона на русском парусном флоте считалось прибытие офицера для заступления на вахту на 3–5 минут ранее положенного срока. За это время он успевал уяснить текущую остановку, а потому смена вахты проходила гораздо быстрее, что было весьма приятно сменяющемуся.
Из воспоминаний адмирала В. С. Завойко о его кругосветном плавании в 1837–1839 годах на корабле Русско-Американской компании «Николай»: «Настало время однообразия, качания и скуки. Все одно и то же: только море, то же небо, те же лица, те же звезды и занятия… В 4 часа дудка сигналист: „Первая вахта, на вахту!“ И когда ее пронзительный свист дойдет до сонных ушей, невольно скажешь: „Проклятая! Хоть бы часок опоздала!“ Но встрепенешься, выйдешь… рассудок вступит во владение кораблем, войдет в движение волн, ветров, облаков и звезд, и шестичасовая вахта пройдет, как час, проведенный со старыми друзьями. В 8 часов смена. Но прежде, чем спустишься в каюту, еще несколько раз… поймаешь в воде солнышко»… Спустясь в каюту, пьешь чай и кофе, полчаса со своими собратьями, говоришь, о чем попадется. А о чем? Да, например, хоть о той же суете сует
Лейтенант В. И. Зарудный в своем рассказе «Фрегат „Бальчик“» весьма наглядно рассказал о повседневной жизни моряков одного из судов Черноморского флота. В центре его описания адмирал Нахимов. Вот как выглядит в описании автора вполне заурядная операция перемены марселей: «…Фрегат в буквальном смысле затрещал от беготни матросов, которые через несколько секунд были на своих местах. Когда я выбежал наверх, марсовые бежали уже по вантам.
– Бегом! Бегом! – говорил Александр Александрович.
– Мухи! – кричал на вялых матросов Павел Степанович Нахимов, стоявший на правой площадке, облокотившись о борт локтем правой руки, – зачем по путинь-вантам не бегут? Не бойся падать, вниз упадешь, а не вверх!..
Взбежав на свой крюйс-марс, я принял деятельное участие в работе и могу похвастать, что не раз содействовал тому, чтобы марса-шкоты в новом марселе не были основаны впереверт; как только я в этом убеждался, то сбегал с марса вниз распоряжаться скатыванием старого марселя, и был артистом в этом деле. Потом снова бежал на марс, потому что парусное учение на „Бальчике“ не ограничивалось одной переменой марселей, а упражнялись в этом несколько раз и после того брали и отдавали рифы.
После двух рейсов я порядочно устал и тогда менее обращал внимание на свое марсовое царство, чем на другие; наконец, стал смотреть на палубу и наблюдать за разными личностями. Какие все кажутся маленькими и смешными, когда смотреть отсюда, думал я; вон внизу как суетятся Фермопилов на шканцах и другие; вот и Павел Степанович в своих коротеньких белых шароварах и большой белой фуражке; зачем он сгорбился?
В это время Павел Степанович, как будто по сочувствию, взглянул на крюйсель и сказал Александру Александровичу:
– Посмотрите, пожалуйста, что у вас делается? Корчагин на крюйселе, кажется, галок считает!
Я быстро обернулся лицом к крюйсель-рее и крикнул на марсовых:
– Что же вы так долго возитесь, вот я вас всех!
– Вот видите ли-с, – продолжал Павел Степанович, – он воображает, что дело сделал-с! Нет-с, в наше время не такие мичмана бывали-с. Уж эти мне мичмана, бедовый народ! Напугайте их хорошенько, Александр Александрович! скажите им, что скоро военное время настанет, и тогда с ними шутить не будут.
– Беда мичманам! – подумал я: Павел Степанович не на шутку вооружается против них. Надо служить как следует…
– Ото! – сказал крюйсельный урядник, малоросс Набардюк, взглянув на меня своим выразительным взглядом.
Это восклицание и этот взгляд Набардюка выражали веселую насмешку.
– Что вы за дурак, Иван Иванович, – сказал с реи скороговоркой молодой марсовой матрос уряднику Коробкову, который, стоя на марсе, держался за снасть обеими руками. – Ну что вы уцепились за риф-тали и глаза вылупили; что бы вам потравить тали-то хоть немного!