Жизнь начинается сегодня
Шрифт:
— Огромадные миллионы с народа с трудящего собираются, а все зря.
— Зря, думаешь? — обернулся к нему рабочий, читавший вслух. — Без ошибки это у тебя выходит?
— Не знаю... — смешался Влас. — Не ученый я, деревенский. А как домекнулось мне, так я и говорю.
— Не ученый! Ты вот толком дела не понимаешь, а с осуждением, с критикой, как говорится, суешься! Хорошо ли этак-то?
Влас промолчал и отодвинулся в сторону.
В общежитии в этот вечер, в копоти и чаде махорки, когда глухо рокотало многолюдье и по всех
— Послушай, дядя, кажись, Медведевым тебя кличут... — сказал он, — ребята рассказывают, что недовольный ты, а недовольный, выходит, оттого, что многого не знаешь. Приходи завтра на собрание, как-раз доклад интересный об индустриализации и о колхозах.
Оглядев молодого парня испытующим взглядом, Влас медленно ответил:
— Какие уж тут собранья... На работе умаешься, ничего в голову, окромя отдыха да сна, не лезет.
— Другие ж работают не менее твоего, а ходят на собрания да в кружки!
— То другие. У их, может, головы легше!
Назавтра общежитие почти опустело. Был день отдыха, и рабочие разбрелись кто куда. Влас остался у своей койки и с тоскою и огорчением стал перебирать свой скарбишко. Запасная рубаха была вся в прорехах, ее нужно было чинить. Надо бы залатать и штаны. Влас вздохнул. Он вспомнил о доме, о семье, о Марье. Он взгрустнул.
В сыроватом низком бараке было тихо и малолюдно. Тянулись ряды топчанов и коек. Кой-где возились со своими вещами такие же, видать, одинокие и скучающие, как Влас. Тишина стала томить Власа. Сунув обратно в мешок рубаху, он встал и прошелся по бараку.
— Разминаешься, браток? — окликнул его насмешливый голос.
Влас оглянулся. Свернувшись на топчане и кутаясь в рваный тулупишко, поглядывал на него широкобородый старик.
— Разминаешься, сказываю? — повторил старик и приподнялся на локте. — Скушно, замечаю я, тебе. По дому тоскуешь? А ты бы знакомых, земляков в городу поискал. А? Поискал бы, говорю, знакомых? Поди, есть они у тебя? У меня, вот, никого. Ну, прямо сказать, ни единого! Сходи, сходи, браток! Оно и полегшает!
— У меня знакомых настоящих тоже тут нету, — обрадовавшись разговору, пояснил Влас.
— Нету? — протянул старик. — Ну, коли нету, так неладно это. Неладно!.. Я, слышь, в слободное время по городу бродить охочий... А седни скрутило меня, трясет. Кости ноют. Кабы не кости, я сейчас первым долгом на улицу, на базар.
— Сходить, разве? — вслух сообразил Влас.
— Очень просто! Сходи, погляди на город! Шумит! Страсть как шумит!..
Влас постоял в нерешительности, потом решился, вернулся к своей койке. Немного погодя он накинул на себя стеганную домодельную куртку и ушел.
В толпе пешеходов, в шуме сумасшедших, переполненных движением улиц затерялся Влас, обходя и сторонясь прохожих. Влас пробирался с улицы на улицу, оглядывая и людей и здания. Его цепкий хозяйский глав выхватывал из пестрых рядов старых домой новые, строящиеся, многоэтажные. Изумленный изобилием новостроек, расчищенными пустырями, обведенными желтыми тесовыми заборами и заставленными стройматериалами, он вспомнил этот город, который видел в последний раз полтора года назад. Вспоминал, что тогда совсем не видно было строительства, что тогда город стоял, кичась старыми, давно возведенными домами, неизменный и по-старинке прочный. И вот теперь он резко изменился. Он оброс новыми высокими зданиями, он помолодел и стал небывало шумным и оживленным.
— Строют!.. — с тревожным удивлением подумал Влас, невольно останавливаясь возле громадной постройки, в несколько раз превышающей ту, на которой он работал. Он задрал голову кверху, где вылуплялся из лесов пятый этаж. — Здорово строют!..
Его толкали прохожие, на него огрызались, но он, как очарованный, стоял на одном месте и глядел вверх. Непривычные для него размеры постройки, широкий хозяйственный размах тех, кто надумал и доводил до конца эту постройку, ошеломили его, потрясли.
— Строют... — повторил он про себя и почему-то вздохнул.
И так застыл он на одном месте в тревожном и вместе с тем восхищенном созерцании, безропотно перенося толчки и окрики. Но настойчивое и упорное прикосновение чьей-то руки к его плечу заставило его, наконец, притти в себя.
— Влас Егорыч! — сказал знакомый голос. — Ишь, как ты загляделся!
Влас обернулся и узнал Некипелова... И узнав, возбужденно вскрикнул:
— Никанор Степаныч? Вот негаданно-нежданно!
— Обожди-обожди! — торопливо перебил его Некипелов, трусливо оглянувшись. — Обожди, не шуми... Пойдем отсюда!..
Влас сразу притих и послушно пошел за Некипеловым. Они завернули за угол, потом еще, вошли в какой-то тихий переулок и тогда только Некипелов осмелел и, невесело усмехаясь, объяснил:
— Опасаюсь я, брат. Вроде волка травят. Лишенный я и быть мне обязано в лешавых местах, сосланным. А я смылся. Ну, радый я, что тебя, Влас Егорыч, встретил. Ты давно ли в городе?
Влас коротко рассказал о себе и стал расспрашивать Некипелова, что он делает здесь и как живет, но Никанор Степанович отвечал неохотно и сдержанно.
— Да что толковать обо мне! — нахмурился он. — Податься мне некуды, хошь в петлю лезь!.. Слыхал, поди, что и старуху мою загребли да услали к чорту на кулички. Мытарится она, поди, там. Беда!
Влас ничего не слыхал об Устинье Гавриловне и пособолезновал Никанору. Некипелов вдруг нахмурился еще сильнее. Стал злым и угрюмым.
— Ребята-то нонче каковы! — пробурчал он неожиданно.
— Петра, значит, что-нибудь неладно доспел? — догадался Влас.
— Петра?! — оглядел его укоризненно Никанор. — Мой Петра в подлецах еще не ходит! Ето вот, Влас Егорыч, твой выкормленыш! Его еще от полу не видать, а он уж готовый подлец, первейший сукин сын!