Жизнь начинается сегодня
Шрифт:
Пятеро ближе придвинулись туда, куда указал Суслопаров. Влас, осторожно ступая и крепко, держась за тесину, двинулся вслед за другими.
— Глядите-ка, — взволнованно вскрикнул один из пятерых. — Доска-то!
— Подпилена! — подхватил другой.
— Никак подпилена?!
— Да как же это?..
Влас услыхал в этих восклицаниях тревогу и шумное изумление и, забывая осторожность, протиснулся вперед. Суслопаров слегка отстранился и пропустил его поближе к злополучному месту, откуда сорвался Савостьянов. Влас наклонился и увидел: брус, служивший
— Что ж это? Да как же это? — повторил он растерянно чужие слова. — Да ведь это, братцы, подпилено! Пилою!.. Кто же?..
— Кто? Сволочь вредительская, вот кто!
— Будем составлять постановленье... — предложил Суслопаров. — Запишем все, как оно найдено.
Техник, находившийся в составе комиссии, вытащил из папки чистый лист бумаги. Члены комиссии снова внимательно осмотрели переломившийся брус, измерили его толщину, испытали крепленье, потрогали стойки. Влас, не отрываясь, следовал за ними, слушал, осмотрел, трогал брус, стойки, но видел все как в тумане. Он был поражен этой чьей-то злой и жестокой проделкою. Он не мог притти в себя от горестного, жгучего изумления. И когда ему дали подписать акт, он захватил негнущимися пальцами карандаш, и рука его тряслась.
— Кто же это? — нелепо и растерянно повторил он, оглядывая товарищей.
— А об этом теперь Гепеу дознается! — сурово и жестко ответил Суслопаров.
Влас растерянно оглянулся. Ему пришли на ум слова Феклина: «На убой нас, на погибель заманули!». О ком он толковал? Ведь вот об этих, о Суслопарове, об Андрее, о партийных. А они ни при чем. Они сами виноватого ищут. Кто же гадит? Кто, не жалея рабочих жизней, ведет свою какую-то темную игру?
Смутная тревога, которая не раз за последнее время наваливалась на него, придавила Власа, и он вздохнул.
И снова пошел он по широким, пружинившим трапам последним, вслед за другими. Громоздились вокруг него непонятные, незаконченные, сложные сочетания арок, стен, переходов и снова стен, переходов, арок, галлерей. Росли ввысь и оформлялись там по мере того, как опускался, как сходил он вниз контуры громадного здания, очертания величественных корпусов будущей фабрики.
Пахло известью, цементом, кирпичом. Пахло смолью, свежим деревом. Ухали, гудели разнородные звуки. Раздавались человеческие голоса.
Кипела работа.
Внизу, на земле, Влас, передохнув, решительно придвинулся к Суслопарову и взволнованно попросил:
— Ты, товарищ, объясни мне толком... Что ж это такое? Откуда?
Было собрание. Его созвали сразу же после того, как комиссия осмотрела место происшествия и составила акт. В бараке было шумно и жарко. Носились возбужденные возгласы, из угла в угол катилось гуденье. Шумел народ.
По поручению комиссии Суслопаров рассказал о том, что нашли они там, вверху, на стройке. И его рассказ упал на головы собравшихся оглушительным ударом. Негодование рабочих прорвалось страстно и неудержимо. Под низким некрашенным потолком стадо невыносимо шумно.
В шуме и возбуждении толпы, которую председатель групкома с трудом призвал к порядку, возле Власа очутился Феклин. Потянувшись к уху Медведева, он шепнул:
— Орут, галдят, а до точки, до пункта до настоящего так и не доберутся! Ты думаешь, кто эту механику всю навел?
Слегка отодвигаясь от Феклина, Влас коротко сказал:
— Не знаю!
Феклин прижался к нему теснее и обжег жарким шопотом:
— Техники... головка.
— Почем ты знаешь?
— Знаю!..
Взгромоздившись на табурет, в это время плотник Андрей громко заговорил:
— Дело это, товарищи, нечистых рук. Настоящее злостное вредительство это, товарищи!.. Классовый враг орудует промеж нас, срывает строительство, мешает работе. Кому нужно было подпилить тесину, чтоб безвинный рабочий сверзился с этакой вышины? Какая гадина пошла на такую штуку? Ясно, что тому это нужно было, кто против соцстроительства, кто против рабочих, кто против пятилетки!..
Влас вытянул шею и схватил Феклина за локоть:
— Слышишь?
— Очковтеры! След заметают! понятное дело! — злым шопотом отозвался Феклин.
— А промежду прочим, — продолжал Андрей, — по углам те гады слушки пускают подлые, середь темных и несознательных небылицы да враки разные придумывают. Зачем это, как вы думаете, товарищи, они делают? А за тем единственно, чтоб сбить с пути, чтоб посмутьянить и чтоб сомненье середь неорганизованной массы образовать!.. Этих гадов, товарищи, следует крепко по рукам шибануть! Так шибануть, чтоб искры у них из гляделок посыпались!..
— Совершенная правда... Правильно! Правильно!.. — просыпалось вокруг грохотом и гомоном.
— Слышишь? — снова уцепился Влас за Феклина. — Супротив тебя выходит разговор.
— Мало ли что! — угрюмо прошептал Феклин.
Влас раздул ноздри, тяжело дыша: Феклин показался ему противным и враждебным. И, чувствуя, что острая неприязнь к соседу разбирает его безудержно, что весь он наливается злобой, он с жестокой усмешкой предложил:
— А ты выдь да объяви, что, мол, врут! Выдь!
Феклин шарахнулся от него. Сверкнул глазами и, сдерживая жгучую ярость, бросил:
— Подыгриваешься?! Выслужиться хочешь? В июды-христопродавцы гнешь?!
Выкрики в бараке меж тем стихли. На табурет, откуда говорили записавшиеся, взгромоздился, сменив Андрея, кто-то другой. Влас ничего не ответил Феклину, отвернулся от него и поглядел на этого нового оратора, который кинул в толпу первые слова своей речи. Кинул — и заставил всех замолчать. Молодое лицо, черные глаза на котором горели остро и насмешливо, поразило Власа. Молодое это лицо влекло к себе и одновременно отталкивало.
— Абрамович... — сказал кто-то рядом с Власом. И Влас понял: еврей.