Жизнь наверху
Шрифт:
Я снова обнял ее.
— Это будет самый хороший подарок, который вам кто-либо дарил.
Мы постояли молча, обнявшись, еще с минуту. Запах чеснока и свежей масляной краски становился все отчетливее, но я старался не обращать на него внимания — он был как бы неотъемлемой частью ничейной земли, где я чувствовал себя свободным.
Чайник закипел, и Джин сварила кофе. Мы выпили по чашке и возвратились в студию, держась за руки. Никто ничего не сказал по нашему адресу и даже не поглядел на нас. Магнитофон был выключен и все освещение тоже, кроме одной настольной лампы. Джеки подошла к радиоле и поставила какую-то пластинку. Я узнал голос Пэрл Бейли.
На кушетке нашлось свободное местечко. Я сел и притянул Джин к себе на колени. Радиола играла приглушенно, мягкие, тягучие звуки заполняли, казалось, всю комнату, и слова ярко вспыхивали у меня в мозгу:
И она пошла в «Асторию»И утратила там честь…Джин поцеловала меня. Теперь я уж включился в круг танцующих. Я был на ничейной земле, я был свободен.
— Завтра? — прошептал я ей на ухо. — Завтра?
— Молчите, — сказала она. — Молчите, милый.
5
— Мы еще сделаем из тебя хорошего коммерсанта, — услышал я в трубке голос моего тестя. — Нет, черт побери, вот уж никак не ожидал, что тебе удастся это провернуть.
В его тоне сквозило легкое разочарование. Я отхлебнул еще немного виски и, глядя в зеркало, висевшее на стене, высунул язык.
— Да я и сам не ожидал, — сказал я. — Но меня все-таки немного беспокоят сроки поставок…
— Это уж не твоя забота, голубчик.
— Ну, вам видней.
Я с наслаждением вытянулся в постели. До этой минуты я как-то не замечал, какая это удобная постель. В отель я вернулся в три часа ночи. Меня подвез в своей машине приятель Джеки; на него, кажется, произвело впечатление, что я остановился в «Савойе». Джин хотела, чтобы я остался. Почему же я уехал?
— Ты больше не встретишься с Тиффилдом? — спросил мой тесть.
— Его вызвали в Париж.
Мой тесть хмыкнул.
— Старый паскудник. У вас, значит, все на мази?
— Все на мази и в полном порядке. Вот только сроки поставок…
— Черт с ним. Даром, что ли, плачу я Миддриджу жалованье? Ты не пообещал им ускорить доставку?
— Разумеется, нет.
— Ты уж было испугал меня.
Испугал… То же самое сказала Джин ночью. Мы с ней опять ходили на кухню, и там на этот раз наши отношения достигли новой стадии — предпоследней. Но мы не преступили грани. Джин сказала, что это было бы восхитительно, но она боится.
— Напрасно, — сказал я. — Между прочим, мне кажется, что они заинтересованы в «НЖХ» тоже.
— Насчет этого мы подумаем. Меня вполне устраивает то, чего мы достигли. Когда ты собираешься домой?
— Думаю, с четырехчасовым.
— Разве тебе больше ни с кем не нужно повидаться? Сегодняшнюю встречу можно, в конце концов, и отложить. Правда, это будет не очень удобно, так как Джордж завтра утром уезжает. Но если не хочешь, можешь не приезжать.
Не очень-то я могу, подумалось мне. Я должен ехать потому, что им нужно прощупать меня, прежде чем они окончательно решат выдвинуть мою кандидатуру, и главное потому, что Джордж хочет проверить себя, проверить свое отношение ко мне.
— Что ж, все складывается очень удобно, — сказал мой тесть. — Я и не предполагал, что ты вернешься сегодня. Ну, значит, увидимся в клубе. В девять ноль-ноль.
— Я, пожалуй, приеду прямо с вокзала.
— А иначе ты и не поспеешь. Ничего, друг мой. В следующий раз, когда ты поедешь в Лондон, я дам тебе возможность прокутить там всю ночь. Или возьмешь с собой Сьюзен и устроишь себе маленький отпуск. Ты его заслужил. Значит, до вечера. Будь здоров.
— Постараюсь, — рассеянно ответил я и повесил трубку.
Все купе первого класса были переполнены. Наконец я отыскал местечко в вагоне для некурящих и погрузился в тревожную полудремоту. Когда я очнулся, все мои соседи по купе уже углубились кто В вечерние газеты, кто в какие-то отпечатанные на машинке бумаги, а один делал даже пометки красными чернилами. В сетке над его головой лежал туго набитый портфель, из которого высовывалась толстая книга в переплете из свиной кожи. Какой-то законник, должно быть юрист, торопится куда-то, чтобы вздернуть какого-нибудь беднягу. Бородатый субъект, сидевший рядом со мной, вынул из кармана коробочку с мятными лепешками, открыл ее и внимательно осмотрел содержимое.
Он отправил одну лепешку в рот и снова углубился в газету. Вид у него был при этом такой, словно он решительно не одобряет все, что там написано. Я закрыл глаза, удивляясь остроте закипевшей во мне неприязни. Открыл я их лишь после того, как контролер тронул меня за плечо. Я не сразу нашел свой билет. Пока я рылся в бумажнике, мне показалось, что я подметил на лицах своих спутников стыдливую радость, оттого что я попал в такое неловкое положение. Я знал, что они думают: либо у меня билет не первого класса, либо у меня нет билета вовсе. Тогда это был бы удачный для них день, было бы о чем посудачить в клубе.
Юрист даже перестал делать пометки; он поглядывал то на меня, то на своего соседа — лысого господина в очках в золотой оправе. Тирада уже вертелась у него на кончике языка: «Поразительно, как иной раз сразу можно почувствовать, с кем имеешь дело… И сколько их теперь развелось…»
Я нашел билет. Предвкушение удовольствия на лице юриста увяло. Это было розовое пухлое лицо с тяжелыми, набрякшими веками. Внезапно меня охватил страх. Никаких причин бояться не было. Я был вполне приличный, почтенный гражданин, отец двух детей, кандидат в члены муниципального совета от округа Сент-Клэр, и возвращался из удачной деловой поездки. Я имел такое же право находиться здесь, как всякий другой, почему же я чувствовал себя не на месте? За окном тянулись плоские поля под тусклым солнцем; ни единой живой души. Если бы так опустел город, я скорее мог бы это понять, но в поле-то ведь должны работать! Вероятно, этот непорядок скоро будет замечен, и кто-то вытащит из закромов двух-трех землепашцев. Или леопарда. Или слона. Или взвод солдат. Я поглядел на свои часы. До обеда оставалось еще полчаса.