Жизнь наверху
Шрифт:
— Мой тесть держит меня в ежовых рукавицах, — сказал я.
— Когда-нибудь он будет мне благодарен за это, — сказал Браун. И повернулся к миссис Хаксли. — Теперь мы вынуждены вас покинуть, миссис Хаксли. Муниципальные дела.
Он мотнул головой в сторону грязного фасада клуба.
— Здесь делается больше дел, чем в ратуше, и вам это, разумеется, известно. Только не ссылайтесь на меня!
— Еще раз спасибо, — сказала она. — Я пришлю вам гранки. До свидания, мистер Браун. До свидания, мистер Лэмптон.
Поднявшись по ступенькам, мы остановились и поглядели ей вслед.
— Очаровательная женщина, —
— Мне она показалась очень хорошенькой.
— Весьма решительная особа. Они печатают серию интервью: один день из жизни такого-то — ну, ты знаешь, как они это делают. — Он помог мне снять пальто, что было совершенно необычным знаком внимания с его стороны. — Она пыталась меня поймать целую неделю. Меня эти штуки не интересуют, на черта они мне? Но в конце концов мне надоело отделываться от нее.
«Я пришлю вам гранки», — сказала она Брауну. Она собирается давать репортаж о моем тесте. Она будет думать о нем, будет припоминать его внешность, припоминать, что он говорил, что делал. Я упомянут не буду. Но это не значит, что она не вспомнит и меня. И я увижу ее имя в газете. Это уже будет какая-то зацепка.
— Такая гласность не повредит, — сказал я. — Вы показывали ей завод?
— Ралф показывал.
— Ралф?
— Ралф Хезерсет.
— Я не знал, что он у нас в штате.
— Он хочет вести с нами дела. Вернее, его отец этого хочет.
— Не понимаю, почему он должен был показывать ей наш завод.
— У него оказалось свободное время. Все сталелитейные заводы одинаковы, ты же знаешь. Да и никакая сила не могла бы его удержать. — Он хмыкнул. — Но пусть поостережется. Вдовушки — опасный народ.
— Вдовушки? — переспросил я.
— Ее муж умер год назад. Несчастный случай — утонул во время купанья. Ты не помнишь?
Я стоял в холле и чувствовал себя, как узник, только что выпущенный на волю из тюрьмы: внезапно все эти зеленовато-бурые обои, и бесчисленное количество каких-то объявлений на стенах, и хвойный запах дезинфицирующих средств утратили всякую власть надо мной. Я просто стоял на довольно грязном полу посреди вестибюля уорлийского Клуба консерваторов и не видел в этом ничего особенного.
— Это занятие для мужчины, а не для ребенка, — сказал я. — В дальнейшем я сам буду показывать завод молодым вдовам.
— Учту на будущее, — сказал он.
— Я, разумеется, покажу ей только, как варится сталь. — Я говорил небрежно-игривым тоном, каким у мужчин принято говорить о молоденьких вдовушках. Боясь выдать себя и продолжая перебрасываться замечаниями о миссис Хаксли в этом тоне, я поднимался с ним по лестнице в бар.
Мы заняли столик в углу. Я погрузился в удобное кресло. Хотя бар был отделан в тех же зеленовато-бурых, угнетающих тусклых тонах, что и вестибюль, но кресла здесь стояли новые и очень удобные. Я глотнул виски и почувствовал, как по телу разлилось тепло, снимая тягостное напряжение нервов.
— Вот чего мне не хватало, — сказал я.
— Выпей еще. — Браун, не оборачиваясь, поднял руку.
Из противоположного угла комнаты к нам устремился официант. Браун принадлежал к тому разряду посетителей, чьи движения официанты ловят на лету. Как Ралфа Хезерсета, подумалось мне, и я ощутил укол зависти.
— Я бы выпил пинту пива, — сказал я.
— Все, что хочешь, голубчик. — Браун сделал заказ. — Уж кто-кто, а ты сегодня это заслужил. Поверь, я очень ценю, что ты приехал прямо сюда.
— Мне-то в общем все равно, — сказал я. — Могу увидеться с ним хоть сейчас.
— Ты волен изменить свое решение, — сказал он. — Я думал об этом. И не вполне уверен…
— В чем вы не уверены?
Он вздохнул. Его шумные вздохи обычно всегда бывали нарочитыми, но на сей раз это был невольный вздох, вполне искренний.
— Сьюзен это будет не по нутру, да и Маргарет тоже.
— Но нельзя же с этим считаться.
— Да, нельзя. Мужчина должен поступать так, как находит правильным. Но ты действительно хочешь этого, ты твердо решил? Еще не поздно передумать.
В баре, кроме нас, было всего четверо мужчин — все примерно такого же возраста, как Браун. Я знал их, вернее, знал, чем они занимаются: лес, мука, текстиль, страхование. Лес и Мука стояли у стойки бара и обсуждали стоимость рабочей силы, Текстиль — за столиком в другом конце комнаты — жаловался на счета, которые он получает из гаража, а Страхование учтиво слушал его, дожидаясь, когда наступит его очередь жаловаться. Из соседней комнаты доносился стук бильярдных шаров, неразборчивые восклицания. Будут еще тысячи вечеров, подобных этому, тысячи таких же вечеров, с такими же людьми. С преуспевающими жалобщиками средних лет, с солидными, благонамеренными горожанами. Я буду сидеть здесь или в конференц-зале, и слушать их, и стараться не задеть их чем-нибудь ненароком, и, сам того не замечая, стану понемногу совершенно таким же, как они. Буду ждать своей очереди пожаловаться, своей очереди заболеть закупоркой вен, своей очереди умереть. И Гарри будет все больше и больше отдаляться от меня, и Барбара, даже Барбара перестанет меня любить. Мир, в котором она живет, своими насмешками и презрением отучит ее любить меня, и она выйдет замуж за какого-нибудь хлыща вроде Хезерсета, и не будет больше сочинять историй о Теплых Великанах, и не будет видеть замков в Беличьем ущелье. А Сьюзен станет такой, как ее мамаша. Все было предначертано заранее. Я получил то, чего добивался, и теперь выплачивал первый взнос.
— Я не передумал, — сказал я. — Если не передумали вы.
— Нет, нет. Два-три члена клуба проявили некоторую… э… тупость, но они не из тех, кто решает.
— Интересно, кто же именно? — спросил я.
— Поищи среди тех, кто пьет имбирное пиво и апельсиновый сок, и ты не ошибешься.
Значит, имелись в виду диссиденты, но в таком месте, как Уорли, это оставляло слишком большой простор для догадок.
— Ну, эти меня мало беспокоят, — сказал я.
— И правильно. Только всегда держи руки чистыми, вот и все.
— Иначе и быть не может, — сказал я.
— У тебя прекрасное положение, Джо. Только будь осторожен.
Это начисто исключало Джин. Это начисто исключало всякую возможность посещения каких-либо вечеринок в Лондоне одному, без жены. Я не знал, сказать ли Сьюзен о той вечеринке, на которой я побывал. Да, будет, пожалуй, благоразумнее рассказать самому, опередить других, опустив, конечно, некоторые подробности. Уорли, в конце концов, отнюдь не отрезан от мира, и в том числе от Лондона. Мне вспомнился Джефф.