Жизнь наверху
Шрифт:
Раздался звонок.
Я не сразу понял, что это за звонок: он звучал как-то мелодичнее, чем телефонный, и был похож на нежный колокольный звон. На секунду мной овладел безотчетный страх, словно я еще спал и был во власти кошмара. За три недели моего пребывания в Лондоне я еще ни разу не слышал этого звука — никто никогда не заходил к нам в квартиру.
Мне не хотелось никого видеть, да и неудобно было показываться кому-нибудь в таком виде — небритым и все еще в халате — это в четыре-то часа дня. Я стоял и раздумывал, стоит ли отворять дверь; точно так же, когда звонил телефон, у меня появлялось желание не поднимать трубку — пусть себе звонит. И все же медленно, нехотя я направился к двери.
У порога стояла миссис Браун в белоснежном макинтоше, туго перетянутом поясом. Я заметил, что ее туфли из черной мягкой кожи совершенно сухи, а зонтик свернут. Ничего необычного в этом не было, поскольку она, очевидно, приехала на такси, но я подумал о том, что не знаю человека, которого бы столь мало волновала непогода. Она выглядела бы точно так же, если бы прошла двадцать миль сквозь пылевой ураган.
— Можно войти? — спросила она.
— Конечно.
Я помог ей снять плащ. На ней было облегающее платье из черного нейлонового трикотажа. Несмотря на седые волосы, что-то в ней напоминало мне Сьюзен, и я с удивлением отметил про себя, что не почувствовал при этом ни ненависти, ни боли, а даже какую-то теплоту.
Миссис Браун села на диван и сложила на коленях руки.
— Вас, очевидно, удивляет, зачем я пришла?
Я улыбнулся.
— Я уверен, что вы без промедления сообщите мне об этом, не так ли?
Она недоуменно поглядела на меня.
— Вы так думаете?
— Вы же пришли сообщить мне, что вы были абсолютно правы насчет меня. Верно? Вы пришли, чтобы, так сказать, оплевать меня, не так ли? Я удивляюсь тому, что вы не явились раньше. А где же ваш супруг? Или он не способен сам выполнить свое грязное дело?
— Он собирался прийти, — сказала она. — Но только совсем из других побуждений.
— Ради всего святого, не говорите мне таких вещей. — Мне внезапно пришло на ум, что все мои слова звучат как-то обезличенно, потому что, обращаясь к миссис Браун, я не мог заставить себя назвать ее по имени.
— Только не богохульствуйте, — холодно сказала она.
— А я и не богохульствую. Ну так говорите, что же вы хотели мне сказать? Можете не утруждать себя и не щадить моих чувств. Никто этого не делает.
— Мне очень трудно, — сказала она. — Очень трудно. Потому что вы так несправедливы к Эйбу и ко мне. Вы всегда были несправедливы.
— В самом деле? — Я закурил. Я много раз мысленно репетировал этот разговор, но сейчас, когда она сидела тут, передо мной, я, казалось, растерял все свои козыри. — И все-таки скажите уж, зачем вы пришли. Только предупреждаю: это меня ничуть не удивит.
Я отхлебнул виски из стоявшего рядом бокала.
— Ваш супруг разговаривал с Тиффилдом, и теперь я уже не получу у него работы. А Тиффилд в свою очередь шепнул кое-кому словечко, так что я не получу приличной работы не только у него, но и нигде вообще. И, конечно, в том, что Сьюзен была мне неверна, виноват только я — ведь я такой низменный человек, такой грубый, такой испорченный. И, конечно, дом и все прочее записано на ее имя. И, конечно, вы наймете хорошего адвоката, и она добьется того, что детей отдадут на ее попечение, а уж вы позаботитесь о том, чтобы они начисто забыли, кто был их отцом…
Я умолк. Я говорил Норе о своих отцовских чувствах — в том числе и о своих чувствах к Барбаре — и ничего при этом не испытывал. Но сейчас, глядя на побелевшее лицо моей тещи, я не мог продолжать.
— Подите сюда, — сказала она.
Я сел рядом с ней. Она взяла мою руку.
— Дорогой мой, мне очень вас жаль. Но, право же, напрасно вы пытаетесь бежать от себя. И ни к чему оскорблять меня. Или Эйба. Да и я пришла сюда вовсе не для того, чтобы причинять вам боль.
— Вы не можете причинить мне боль, — сказал я. — Никто не может. Вы больше уже не в силах меня ранить. Барбара… — Я почувствовал, как при этом имени на глазах у меня появились слезы. — Я не могу теперь видеть Барбару. Не могу теперь ее видеть. А раз я не могу ее видеть, то не могу видеть и моего сына. Ничего у меня не осталось.
— Сьюзен все мне рассказала, — заметила она.
— Напрасно.
Внезапно я понял, что потерпел поражение и что я омерзителен — толстый, небритый, сижу в халате и плачу. Я выдернул свою руку у миссис Браун.
— Пойду побреюсь, если вы не возражаете, — сказал я. — Извините, что я предстал перед вами в таком виде.
— Нечего извиняться, — сказала она. — Я не первый раз вижу небритого мужчину.
Я вставил в розетку вилку электрической бритвы.
— Так она вам все рассказала?
— Она все подтвердила.
Я опустил бритву.
— О боже, как вы, должно быть, ликовали! Глядя на то, как я нянчусь с его дочерью.
— Перестаньте. Никакая она ему не дочь. Вы с таким же успехом могли бы сказать, что Гарри его сын. Произвести на свет ребенка — это еще не все: надо его воспитать.
Я снова сел с ней рядом. Она протянула руку, и я крепко сжал ее пальцы — не из дружелюбия, не из влечения к ней, но из желания почувствовать рядом другого человека.
— Я не совсем понимаю вас, — сказал я. — Никак не могу уловить, в чем дело. Барбара дочь Марка или не его дочь?
— Вы ведь знаете его, правда? Он неплохой человек, я никогда не считала его плохим, но и хорошим его тоже не назовешь. В некоторых отношениях он напоминает вас, но у него никогда не было ваших преимуществ.
— Моих преимуществ? Вы имеете в виду то, что я родился в одном из дафтонских тупиков? Или что я кончил дафтонскую среднюю школу? Все давалось мне немалым трудом. А вот он — на его стороне были все преимущества.
— Но я-то говорю о ваших преимуществах. Вы всю жизнь шли вверх, а Марк, когда его отец остался без гроша, мог лишь спускаться вниз.
Я криво ухмыльнулся.
— Вы просто хотите сказать, что я начал с таких низов, откуда любой шаг кажется движением вверх.
— Вы все-таки удивительно обидчивы. Марк был с детства избалован, все давалось ему чересчур легко. А вам пришлось во всем полагаться только на себя. И с этой точки зрения ваше детство было гораздо счастливее, чем детство Марка. Я знала его отца. Это был очень плохой человек, и это не пустые слова.
— Меня не интересуют его переживания в раннем детстве, — заметил я. — Вы ведь пришли сюда не для того, чтобы рассказывать мне об этом, не так ли?