Жизнь наверху
Шрифт:
— Я буду навещать ее, — сказал я. — И Гарри тоже.
— А тебе не кажется, что это будет плохо сказываться на них?
— Боже мой, но ведь они же мои дети. Будь благоразумна, Сьюзен. Естественно, что мне захочется видеть их.
— Ах, вот как! Ты в этом уверен? Совершенно уверен? А не лучше ли будет разойтись раз и навсегда?
— Нет. Я, конечно, буду навещать их, — повторил я. — Ты не можешь отказать мне в этом.
— Я и не стану, Джо. Я только прошу тебя как следует все продумать.
— Мне нет нужды ничего продумывать.
— Прекрасно. Тогда я спрашиваю тебя в последний раз. Ты хочешь порвать со мной раз и навсегда или ты хочешь иметь возможность навещать детей?
Я заново наполнил бокал.
— Ты не можешь запретить мне навещать их.
— Мы можем прекратить сейчас этот разговор, — сказала она. — Я не требую немедленного ответа.
— Я буду навещать их. Это мое последнее слово.
Она прикусила нижнюю губу.
— Ты всегда поступаешь так, как тебе хочется, — сказала она. — Правда?
— Сейчас — да.
— Итак, ты от меня уходишь, и через некоторое время мы оформим развод. Очевидно, число твоих посещений будет установлено юристами. В суде, не так ли? Но ты мне напишешь, и, я уверена, мы сможем как-то об этом договориться и до суда. Это будет нетрудно, пока идут занятия в школе. Ведь школа совсем рядом с Лондоном.
— А Барбару я могу навещать раз в две недели. Я буду приезжать и брать ее с собой. Так что нам даже не надо будет встречаться. Ты, очевидно, возьмешь няню и сможешь уходить из дому до моего приезда… — Я умолк. — Да не смотри ты на меня так. Я ведь только о тебе забочусь.
— Можешь не утруждать себя, Джо. Но я вижу, ты тщательно все обдумал. Очевидно, вы с Норой все это обсудили. Она не из тех, кто оставляет место для случайностей. Только во все это надо внести одну поправку: тебе придется навещать только Гарри.
Теперь на щеках ее уже не было пятен, а голос перестал дрожать — она разорвала ленточку и сбавила темп, позируя для киноаппаратов и ожидая поздравлений.
— Не понимаю. Почему это? Почему?
— Потому что не станешь же ты навещать чужого ребенка.
— Ты с ума сошла, — с трудом вымолвил я. — Ты с ума сошла.
— Ничуть. Барбара не твоя дочь. Это я знаю точно.
И, обхватив себя руками, словно желая унять озноб, она истерически расхохоталась.
Я схватил ее за плечо.
— Ты шлюха, — выдохнул я. — Грязная шлюха!
Она продолжала хохотать.
— Если ты убьешь меня, то не сможешь жениться на Норе, — сказала она.
Я отпустил ее.
— Да, не стоит пачкаться, — сказал я. И шагнул к двери.
— Неужели тебя даже не интересует, кто ее отец, Джо?
Она еще крепче обхватила себя руками; лицо ее как-то обмякло, а рот словно бы ввалился.
— Мне нет нужды спрашивать об этом, — сказал я. — Ты, должно быть, немало повеселилась втихомолку эти четыре года, когда видела Барбару с этими толсторожими крикуньями. Когда видела ее с сестричками…
— Нет, все было совсем не так, — устало произнесла она. — Все началось опять только в мае. И ничего бы этого не было, если б не ты. Ведь я старалась, право же, старалась любить тебя. — Она умолкла. — А впрочем, нет, не старалась. Мне не надо было стараться. Ведь я любила тебя. Но я старалась, чтобы ты полюбил меня. А ты не мог, потому что в тебе это не заложено. — Она нахмурилась. — Впрочем, объяснять тебе это — все равно что рассказывать слепому о цветах.
— Хорошо, — сказал я. — Ты старалась не быть шлюхой. Четыре года старалась. Даже не четыре, а почти целых пять. Срок более чем достаточный, чтобы блюсти верность мужу, а потом при первом же удобном случае ты вернулась к Марку. Ты примерно себя вела, не так ли? Целых пять лет…
И тут я кое-что вспомнил. На секунду я лишился дара речи.
— Ах ты дрянь, — хрипло произнес я. — Я даже и не представлял себе, какая ты шлюха! Значит, то был не Марк. Неужели ты не можешь мне сказать правду? Кто же он? Кто?
— По-моему, ты сходишь с ума, — сказала она. — Почему же это не Марк?
— Да потому, что он переехал в Уорли всего три года тому назад.
— А ты не помнишь, что я ездила к ним с Сибиллой за год до того, как родилась Барбара, не помнишь? Когда я жила у тети Коры в Хемстеде? Ты не помнишь, как мы тогда поссорились перед моим отъездом? И какие милые вещи ты говорил мне?
— Это уже дело далекого прошлого, — сказал я.
— Да, конечно. Вернее, это было бы делом далекого прошлого, если бы не ты. Он об этом ничего не знает.
— Как это все, должно быть, легко у вас получилось, — сказал я. — Ему, наверное, достаточно было поманить тебя пальцем при первой же встрече. А может быть, он даже и не поманил? Просто повел себя, как пес при виде суки? — И я пояснил свою мысль, не стесняясь в выражениях, но на лице ее читалось по-прежнему лишь отчуждение и ирония.
— Как странно, — заметила она. — Ты говоришь о Марке, как будто я впервые встретилась с ним пять лет тому назад. А я знаю его уже пятнадцать лет. Ты просто ничего не помнишь обо мне, ведь так? Я для тебя лишь вещь, предмет, у меня не может быть даже своих мнений. Хочешь, я расскажу тебе, что эта вещь делала? — Она задыхалась. — Хочешь, расскажу, что эта вещь делала, когда ее чувства были оскорблены? И как часто, и когда это бывало?
Я почувствовал удар по щеке, потом другой, взглянул на руку, которая нанесла его, и понял, что это моя собственная рука. Я слышал вопросы, которые задавал, и ответы на них, хотя мне, в сущности, не было нужды их слышать. Я бы давным-давно все знал, если бы самодовольство и глупость не притупили моих инстинктов. Я еще раз ударил себя по щеке, на этот раз менее сильно: после первых двух ударов я даже почувствовал легкую дурноту.
— Хватит, — сказал я. — Теперь я знаю, что мне делать.
Впервые за все это время на лице ее появилось действительно испуганное выражение.