Жизнь наверху
Шрифт:
— Сомневаюсь, — сказал я.
— Ты же говорил, что произвел на него отличное впечатление.
— Это было следствием хорошего завтрака — и все. С тех пор он ни разу не дал о себе, знать. — Произнося эти слова, я сам не мог понять, что толкнуло меня на ложь — разумная осторожность или жалкая трусость. Впрочем, особой разницы между этими двумя чувствами нет, невесело решил я. — А потом существуют ведь дети, — продолжал я. — Если бы не они, я хоть завтра расстался бы со Сьюзен.
— Я знаю, мой дорогой, как ты любишь их, особенно Барбару. Но ты забываешь кое о чем.
— О чем же?
Она улыбнулась.
— Ты будешь иметь детей от меня.
20
— Я хочу тебя видеть, — сказал Браун. — Немедленно.
Он произнес это повелительным тоном, который был мне всегда неприятен.
— Я все выяснил насчет Бредфорда, — сказал я. — Хотите еще раз взглянуть на бумаги?
— Я хочу тебя видеть по поводу твоей докладной записки. Той самой. Творения гения.
— Сейчас зайду, — сказал я и торопливо повесил трубку, пока он меня в этом не опередил.
— У вас что-то не очень счастливый вид, — заметила Хильда.
— Слишком давно я жду.
Я резко дернул на себя ящик, где уже около трех месяцев лежала докладная записка; он выскочил из гнезда и упал на пол. Я извлек докладную из-под горы каталогов и газетных вырезок.
— Я уберу, — сказала Хильда. — Все равно в этом ящике надо навести порядок.
Я открыл папку, в которой лежала докладная записка. Хильда нахмурилась и кивком указала на дверь. Я усмехнулся.
— Ну ладно. Даже если тут что-то не так, менять уже поздно. Пожелайте мне счастья.
Она улыбнулась.
— Я ведь говорила вам, что рано или поздно он доберется до вашей докладной.
Я послал ей с порога воздушный поцелуй; она приложила два пальца к губам и, как ни странно, вдруг покраснела. Я подумал, что надо надеть на себя узду: с тех пор как Нора неделю тому назад уехала из Уорли, мы с Хильдой все чаще обменивались подобными знаками внимания. А сейчас не время заводить интрижки с секретаршей или с кем бы то ни было еще.
Когда я вошел в кабинет Брауна, там был Миддридж. Он стоял у письменного стола и, увидев меня, лишь молча кивнул. Светло-серый костюм как бы придавал ему росту, и он выглядел уже не карликом, а просто маленьким человечком. Он проработал у Брауна свыше тридцати лет и никогда и ни в чем не отклонялся от принципов хладнокровного подсчета, как и не делал ничего оригинального или озаренного даром провидения. Прибавьте к этому, что он жил в Уорли, был дилетантом-проповедником, а потому не только знал обо мне всю подноготную, но и, несомненно, порицал все, что знал.
Я тоже кивнул ему и придвинул стул к письменному столу. Браун на секунду поднял на меня глаза, оторвавшись от созерцания каких-то цифр, написанных от руки. Цифры были маленькие, аккуратненькие, выведенные зелеными чернилами, — даже глядя на них сверху вниз, я узнал почерк Миддриджа.
— Согласен, — сказал он Миддриджу. — Но вот этот наш молодой друг заставил меня немного поволноваться.
Миддридж улыбнулся. У него было широкое квадратное лицо и маленький поджатый ротик, такой крошечный, что он почти не растягивался в улыбке. Но сегодня утром Миддридж улыбнулся так широко, словно рот у него стал вдвое больше — вполовину нормального человеческого размера. Миддридж был явно доволен собой.
— Мистер Лэмптон чересчур горяч, — заметил он. — Мы, старики, сначала смотрим, а потом уже прыгаем.
У него было две манеры разговаривать: одна — спокойная, ровная манера чиновника и вторая — велеречивая и елейная манера проповедника. Сейчас он говорил, как проповедник.
— Мы с мистером Миддриджем подсчитали расходы, — сказал Браун. — Я сам за субботу и воскресенье произвел некоторые выкладки, и они несколько расходятся с твоими. Но я не бухгалтер и могу ошибиться. Я ведь больше руководствуюсь интуицией. Я простой, грубый, невежественный делец…
— Эти цифры не окончательные…
Он ударил ладонью по моей докладной записке, лежавшей у него на столе.
— Не окончательные? Тогда какой же, к черту, прок от этого документа?
Он раскрыл папку.
— «Всю работу, которую обычно выполняют клерки, а это, естественно, включает и контроль за выпуском продукции, следует производить с помощью счетно-вычислительных машин». Вот что здесь сказано. И ты рекомендуешь купить шесть этих чертовых машин… А ты знаешь, сколько они стоят? Почти две тысячи фунтов. Да еще прибавь к этому трудности, связанные с доставкой. Ты об этом подумал?
— Конечно, подумал, — сказал я. — Если вы посмотрите на страницу десять…
— Я прочел твою страницу десять. На первый взгляд там как будто отвечено на все вопросы. Заметь, я сказал: как будто. Но, во-первых, ты неправильно подсчитал — занизил количество клерков, которые нам потребуются, прежде чем получим машины.
— И весьма значительно завысил сумму их жалованья, — ввернул Миддридж.
Он отошел от стола и сел на диван. Обычно если уж он садился, то сидел очень прямо, весь напрягшись, а сейчас он чуть ли не развалился, и взгляд его был устремлен на передвижной бар, словно раз в жизни он решил отступить от собственных правил.
— Клерков в этих местах не так-то просто найти, — заметил я. — И потом, мы ведь ничего им не гарантируем, не так ли?
— Гарантируем?! — Казалось, Браун сейчас плюнет от злости. — У нас же не филиал этого чертова учреждения, которое занимается социальным обеспечением в стране. Сколько вычислительных машин нам, по-вашему, нужно, мистер Миддридж?
— Самое большее — четыре. Это даже с избытком, уверяю вас.
— Это не совсем то, что ты предлагаешь, не так ли, Джо?
— Я по-прежнему считаю, что нам нужно самое меньшее шесть машин, — сказал я.
— Я рад, что ты упорствуешь, — сказал Браун, — хоть ты и ошибаешься. — Он протянул мне листок с подсчетами. — У нас есть и другие данные.
Я взглянул на сухие, аккуратные, как старые девы, цифры. Смотрел и ничего за ними не видел — словно на мгновение утратил способность считать. Затем я понял, что потерпел поражение. Слишком легкомысленно отнесся я к составлению докладной записки, слишком многие вопросы для краткости обошел.
Я знал, что я прав, но не мог сейчас этого доказать, а это все решало. Когда мне надо было думать над докладной запиской, я думал о Сьюзен, а сейчас, когда мне надо было отстаивать эту докладную записку, защищать свою правоту в главном, я думал о Норе. И вдруг все померкло перед желанием быть с ней. Впервые за десять лет я снова почувствовал — а ведь я поклялся когда-то, что это со мной не повторится! — почувствовал, что бесконечно нуждаюсь в каком-то человеке. Я положил на стол листок с цифрами.