Жизнь наверху
Шрифт:
— Именно о таком халатике я и мечтала, — повторила Сьюзен. — Как это мило, благодарю вас обоих.
— Идея принадлежит Сибилле, — сказал Марк. Он умоляюще взглянул на меня. — Она пошла и купила.
Он смотрел на меня, словно ждал, что я вот-вот нанесу ему удар, который он не сумеет парировать. Он чувствовал, что этот подарок, видимо, имеет какое-то особое значение, понимал, что совершил ошибку, выбрав эту вещь, но не знал почему. Он был загнан в угол, он уже не сопротивлялся. Где-то на протяжении последних полутора месяцев его броня дала трещину. Я не знал, отчего или как это произошло, видел только, что передо мной чрезвычайно напуганный человек.
— Это была отличная идея, — сказал я. И обнял Сьюзен за талию. — Мы устроим второй медовый месяц, хорошо, дорогая?
Она взвизгнула от удовольствия.
— Гадкий!
К нам направлялся мой тесть, поддерживая под локоть Нору.
— Старикам не положено так долго засиживаться, да еще и пить, — сказал он. — Надо забирать жену и — домой.
— Какой же вы старик, — сказала Нора. — Вы интересный мужчина и сами это знаете.
Он вынул портсигар, открыл его, с вожделением посмотрел на сигары и снова захлопнул крышку. А ведь Брауна и в самом деле можно назвать красивым мужчиной: густые брови, самоуверенное, моложавое, еще не успевшее одряблеть лицо.
Он улыбнулся Норе.
— Два-три таких комплимента, моя юная леди, и я поеду домой с вами, а не с женой.
— Надеюсь, вам было весело, — вмешался я. — Неужели вам и в самом деле пора ехать?
— Боюсь, что да, Джо. — Он повернулся к Норе. — Непременно приходите к нам в следующее воскресенье на рюмку коньяку. И не забудьте сказать брату, чтобы он зашел ко мне насчет работы.
— Но вы ведь его даже не видели, — заметила Нора.
— Если он такая же умница, как его сестра, все будет в порядке. — И он поцеловал Норе руку.
А мне вдруг стало жаль его, — жаль старика, который уже не смеет выкурить сигару и вынужден в половине десятого уйти с вечера; жаль мне стало и Марка, который никак не совладает со своим страхом и все ждет удара. Ненависть моя испарилась — ее не на кого было излить. Я крепче обнял Сьюзен за талию.
19
Наступила минута, когда уже не имело значения, где мы, когда ее молящий, а потом требовательный шепот заставил забыть и об удобстве, и о наслаждении, и даже о нежности; мы уже не ощущали себя — не ощущали себя ни порознь, ни как единое целое, — нами владела слепая сила, могучая, как смерть.
А потом мы снова очутились на заднем сиденье моей машины у поворота с Золотой аллеи; было темно, было холодно, поднимался белый туман — словно дыхание опавших листьев. Прижавшись щекою к ее щеке, я тихонько поглаживал ее спину. Я и сам не знал, счастлив я или нет, но грусти у меня во всяком случае не было, — возникла нежность, нежность, распространявшаяся даже на одежду, которую она бросила на сиденье. Я не видел в этой одежде ничего прозаического или непристойного, а лишь частицу Норы, такую же от нее неотделимую, как гладкая сильная спина, тугие завитки волос, спокойное, улыбающееся лицо. Мы никого не предали, поэтому и не было грусти, и нежность распространялась даже на нейлон, на кружева и на ткань, они вызывали улыбку, выглядели комичными, как и сама Нора в эту минуту.
— У тебя теплые руки, — сказала она. — Они у тебя всегда такие?
Она вздохнула.
— Как ты думаешь, мы могли бы провести здесь ночь?
— Возможно, нам и придется это сделать, — ответил я. — Кажется, поднимается туман.
— Но ведь мы можем провести ночь и в другом месте, — сказала она. — Мы могли бы поехать на север, пока туман не стал слишком густым…
— Нет, дорогая. Мне бы этого хотелось не меньше, чем тебе, но это невозможно. Сьюзен сразу учует, что пахнет жареным.
Она резко выпрямилась и, соскользнув с моих колен, села рядом.
— Не говори глупостей и не беси меня, — сказала она. — Ну при чем тут Сьюзен?
Я стал одеваться.
— Будем благоразумны, дорогая, — сказал я. — Пока что виноватая сторона — она, во всяком случае с точки зрения закона. Зачем же нам подставлять голову под нож. — Я потянул за молнию — она застряла на середине. — А, черт, — вырвалось у меня.
Нора рассмеялась.
— Дай я застегну, — предложила она. И перегнулась ко мне. — Ну вот. Тут нужна сноровка, а не грубая сила.
— Я люблю тебя, — сказал я.
— Честное слово, Джо?
— Я не могу без тебя жить. Если бы мы не могли встречаться, если б я не мог видеть тебя, я б с ума сошел. В тот вечер, когда я пришел к тебе, я был на грани отчаяния. А потом все изменилось.
— В моей жизни тоже все изменилось, — сказала она. И поежилась.
Я обнял ее.
— Тебе холодно, моя хорошая.
— Нет, — сказала она.
Я взглянул на кучу вещей, лежавших на сиденье подле меня, и мне вдруг захотелось поскорее увидеть ее одетой.
— Накинь что-нибудь, Нора.
Она отодвинулась от меня.
— Почему ты всегда торопишь меня, Джо? Неужели тебе неприятно видеть меня такой, какая я есть?
— Ты же знаешь, что приятно. К тому же мне не часто выпадает подобное счастье, не так ли?
— Да, мы были вместе всего четыре раза. Четыре раза с августа месяца, а сейчас почти конец октября. При этом я не считаю того проклятого вечера, когда ты у меня на глазах стоял в обнимку с женой и беседовал с ее любовником. Кстати, я не очень высокого мнения об ее вкусе.
— Сейчас это едва ли имеет значение, — сказал я.
— Нет, конечно. Ведь ты утешаешься с довольно интересной дамой.
— О господи, — вздохнул я. — Сколько раз повторять тебе одно и то же? Я люблю тебя. Почему же ты без конца твердишь, что ты для меня всего лишь интересная дама!
— Я тоже люблю тебя, — сказала она. — Я полюбила тебя в ту ночь. — Она взяла мои руки и обвила их вокруг себя. — С твоим появлением в моей жизни тоже все изменилось. Ты походил на большого зверя, попавшего в западню и рычащего от бессилия.