Жизнь ненужного человека
Шрифт:
– Они говорят народу: ты можешь устроить для себя другую, лёгкую жизнь. Врут они, дети мои! Жизнь строит государь император и святая наша церковь, а люди ничего не могут изменить, ничего!..
Все говорили об одном - нужно служить усерднее, нужно быть ловчее, потому что революционеры становятся всё более сильны. Иногда рассказывали о царях, о том, как они умны и добры, как боятся и ненавидят их иностранцы за то, что русские цари всегда освобождали разные народы из иностранного плена - освободили болгар и сербов из-под власти турецкого султана, хивинцев,
они ненавидят царя и, желая ему всякого зла, стараются устроить в России революцию.
Евсей, слушая эти речи, ждал, когда будут говорить о русском народе и объяснят: почему все люди неприятны и жестоки, любят мучить друг друга, живут такой беспокойной, неуютной жизнью, и отчего такая нищета, страх везде и всюду злые стоны? Но об этом никто не говорил.
После одной из бесед Веков сказал Евсею, идя с ним по улице:
– Значит - входят они в силу, слышал ты?.. Невозможно понять - что такое? Тайные люди, живут негласно - и вдруг начинают всё тревожить, - так сказать - всю жизнь раскачивают. Трудно сообразить - откуда же сила?
Мельников, теперь ещё более угрюмый и молчаливый, похудевший и растрёпанный, однажды ударил кулаком по колену и зарычал:
– Желаю знать - где правда?
– Что такое?
– сердито спросил Маклаков.
– Что? Вот что - я так понимаю - одно начальство ослабело, наше начальство. Теперь поднимается на народ другое. Больше ничего!..
– И вышел вздор!
– сказал Маклаков, смеясь. Мельников посмотрел на него и вздохнул.
– Не ври, Тимофей Васильевич... Врёшь ты... Умный, а врёшь.
Речи о революционерах западали в голову Климкова, создавая там тонкий слой новой почвы для роста мыслей; эти мысли беспокоили, куда-то тихо увлекали...
XIV
Идя в гости к Маше, он вдруг сообразил: "Познакомлюсь со столяром сегодня... Революционер..."
Он пришёл первым, подарил Маше голубые бусы, Анфисе роговую гребёнку; они, довольные подарками, наперебой угощали его чаем и наливкой. Маша, красиво выгибая полную белую шею, заглядывала в лицо ему с доброй улыбкой, и глаза её мягко ласкали его сердце. Анфиса, разливая чай, спрашивала:
– Ну, купец наш тороватый, когда же мы на твоей свадьбе гулять будем?
Евсей конфузился и, стараясь не показывать этого, доверчиво рассказывал:
– Жениться я не решусь, - это очень трудно...
– Трудно? Ах ты, скромница... Марья, слышишь? Трудно, говорит, жениться-то...
Маша улыбалась в ответ на громкий смех кухарки, искоса поглядывая на Климкова.
– Может, они трудность по-своему понимают...
– Я - по-своему!..
– сказал Евсей, поднимая голову.
– Я, видите ли, насчёт того, что человека найти трудно, - чтобы жить душа в душу и друг друга не бояться. Чтобы верить человеку...
Маша села рядом с ним, он покосился
"А если сказать им - где я служу?.."
Испуганный этим желанием, он быстрым усилием задавил его и, повысив голос, торопливо продолжал:
– Если человек не понимает жизнь, то лучше пусть он один остаётся...
– Одному - очень трудно!
– сказала Маша и налила ему рюмку наливки. Выкушайте!
Евсею хотелось говорить много и открыто, он видел, что его слушают охотно, и это, вместе с двумя рюмками вина, возбуждало его. Но пришла горничная журналиста, Лиза, тоже возбуждённая, и сразу овладела вниманием Анфисы и Маши. Косая на левый глаз, бойкая, красиво причёсанная и ловко одетая, она казалась хорошенькой и бесстыдной.
– Мои идолы созвали гостей на сегодня и не хотят меня отпускать! говорила она, усаживаясь.
– Ну, нет, говорю, уж как вам угодно...
– Много гостей?
– скучно спросил Климков, вспомнив свои обязанности.
– Мно-ого! Да ведь это какие гости? Никогда никто гривенника в руку не сунет. Даже в Новый год и то два рубля тридцать копеек собрала я на чай с них...
– Небогатые, значит?
– спрашивал Евсей.
– Ну, какое богатство? Ни у кого галош крепких нету...
– Кто же они, служащие?
– Разные. Иной в газете пишет, другой просто студент, - ах, какой один хорошенький есть! Чернобровый, кудрявый, с усиками, зубы белые, ровные, весёлый-развесёлый. Недавно приехал из Сибири, всё про охоту рассказывает...
Евсей взглянул на Лизу и опустил голову; хотелось сказать ей:
"Перестаньте!.."
Но вместо этого он тихо спросил:
– Сослан был?
– Кто его знает! Мои господа тоже были ссыльные.
– Кого теперь не ссылают!
– воскликнула кухарка.
– Жила я у Попова, инженера; богатый человек, свой дом имел, лошадей, жениться собирался, вдруг пришли ночью жандармы - цап!.. И заслали его в Сибирь...
– Я господ своих не осуждаю!
– перебила её Лиза.
– Нисколько. Они хорошие люди, не ругаются, не жадные... И всё они знают, обо всём говорят...
Евсей беспомощно посмотрел на румяное лицо Маши и подумал:
"Молчала бы, дура..."
– И у нас господа тоже всё понимают!
– заявила Маша с гордостью.
– Когда случилось это - бунт в Петербурге, - оживлённо начала Лиза, так у нас все ночи напролёт говорили...
– Ведь и наши были у вас!
– снова заметила кормилица.
– Были, были! Много народу было! И говорили они, и писали жалобы, а один даже заплакал, ей-богу!
– Заплачешь!
– сказала кухарка, вздыхая.
– Схватил себя за голову и рыдает - несчастная, говорит, Россия! Воды ему давали. Даже мне жалко его, тоже заплакала...
Маша испуганно оглянулась.
– Господи, - как вспомню я сестрицу...
Встала и ушла в комнату кухарки. Женщины сочувственно посмотрели вслед ей, а Климков облегчённо вздохнул и против своего желания спросил Лизу, скучно и с натугой: