Жизнь Николая Клюева
Шрифт:
Имеющимися материалами в Томском Горотделе НКВД установлено, что Клюев Николай Алексеевич является руководителем и вдохновителем существующей в г. Томске контрреволюционной, монархической организации «Союз спасения России», в которой принимал деятельное участие, группируя вокруг себя контрреволюционно настроенный элемент, репрессированный Соввластью.
Присутствуя на контрреволюционных сборищах, Клюев выдвигал вопросы борьбы с советской властью путем вооруженного восстания.
Проживая в Ленинграде, Клюев увязался с представителями иностранного государства и продал им свои контрреволюционные произведения, которые, как выяснилось впоследствии, были напечатаны за границей.
Будучи враждебно настроен к существующему строю, находясь в ссылке в г. Томске, Клюев продолжает писать стихи контрреволюционного характера, распространяя их среди участников контрреволюционной организации.
Установлено, что некоторую часть своих контрреволюционных произведений Клюев переотправил за границу и из г. Томска через соответствующих лиц, имеющих связи с представителями иностранных государств.
В целях пресечения дальнейшей контрреволюционной деятельности Клюев Николай Алексеевич подлежит аресту и привлечению к ответственности по ст. 58-2-10-11.
Нач. 3-го Отд. Том. ГО НКВД
Лейтенант Госбезопасности
Подпись Великанов
28 мая 1937 г.
г. Томск».
Арест состоялся через неделю – 5 июня 1937 года. В протоколе обыска среди изъятых у Клюева вещей значатся: тетрадь рукописная, 4 листа; рукописи на отдельных листах – 6 штук; удостоверение личности №4275; разных книг – 9 штук.
Приведенный выше документ – «справка на арест» – наводит на некоторые размышления. Ну откуда было томскому НКВД знать, что Клюев встречался с Этторе Ло Гатто или «увязался» с другими «представителями иностранного государства»? Почему, вообще, в этой «справке» трижды упоминается не Москва, а Ленинград?
Думается, товарищи из томского НКВД располагали некими оперативными данными, которые либо негласно следуют за осужденным или ссыльным, либо, если требуется, пересылаются по спецканалам. Вполне вероятно, что эти данные – по запросу Томгоротдела НКВД – поступили из Ленинграда, а не Москвы. Этих «совершенно секретных» оперативных сведений в самом деле, разумеется, нет, и томские исследователи, получившие к нему доступ в конце 1980-х годов, ознакомлены с ними не были. Сохранились ли эти оперативки?
Возникают и другие вопросы. А как же было в действительности? Каковы были подлинные настроения Клюева и сколь заметно они проявлялись? Искал ли он в Томске «единомышленников» или вел (обычно ему не свойственный) уединенный образ жизни? В какой степени делился наболевшим, как глубоко раскрывал себя в частных разговорах? Показания людей, допрошенных в связи с мнимым делом «Союза спасения России», помогают косвенным образом ответить на эти вопросы. Сквозь характерные канцелярско-чекистские штампы («ярый противник советской власти»; «контрреволюционная монархическая организация»; «идейным вдохновителем и руководителем организации является...» и т.п.) проступает подлинный облик подследственного – не сломленного, духовно свободного человека. За полуграмотной словесной шелухой протоколов допроса и обвинительных заключений угадывается автор «Деревни» и «Погорельщины» – все тот же Клюев, не приемлющий большевистскую власть и не считающий нужным скрывать свои взгляды. Во всяком случае, такие определения, как «враждебно настроен к существующему строю», представляются довольно верными.
Арестованный весной 1937 года, И.Г. Мельников, учитель из деревни Мелехино Томской области, случайно познакомившийся с Клюевым, признался на допросе, что состоит в монархической организации, в которую завербовал чуть ли не половину актива колхозов «Трудовик» и «Показатель Сталина» <так! – К.А.>, ведет контрреволюционную работу, связан с «Союзом братства русской правды» и «Российским общевоинским союзом», имеет контакты с японской разведкой и т.д. Все это очевидная фальсификация, не требующая комментариев. Но вот Мельников дает показания о Клюеве: «Я имел с ним продолжительную беседу, во время которой Клюев активно высказал свои резко враждебные к советской власти взгляды, высказывал исключительную ненависть к коммунистам и говорил мне, что недолго осталось коммунистам и советской власти существовать, что скоро мы станем хозяевами России и восторжествуем». Что ж, нечто подобное Клюев, возможно, и говорил (или давал понять) своему собеседнику. Далее тот же Мельников сообщает следователю, что конец 1937 года, по словам Клюева, «должен быть началом беспощадной борьбы и уничтожения коммунистов <...> что близится час, когда такие страны, как Япония и Германия, придут к нам в качестве наших освободителей». Допустим, что Клюев и не произносил этих слов, но ведь надеждами такого рода питались в то время многие задавленные большевизмом граждане советской страны.
Впоследствии, на слова следователя: «Вы говорили Мельникову о скорой войне, что конец 1937 г. должен быть началом беспощадной борьбы и уничтожения коммунистов. Вы тогда говорили, что близится час, когда Япония и Германия придут к нам как наши освободители <...> предложили Мельникову вести активную работу по вербовке новых участников к-р организации и одобрили его за сделанную уже работу», – Клюев ответил: «Я это не признаю. У меня с ним в беседе могло быть выражено только недовольство на Соввласть, а что касается об организации, то я ему не говорил».
Говорил – не говорил... Что это могло изменить! Все «дело» от начала и до конца, как и все прочие такие «дела» советской эпохи, – чистейшей воды фальсификация. Клюев был обречен на гибель, что и с кем бы и где бы ни говорил. Не только ведь по словам и поступкам – органы выявляли «врагов», и подчас безошибочно, по их происхождению, внешнему виду, манере поведения и речи. Клюев был обречен, потому что всем своим обликом и образом жизни напоминал о прошлом, тяготел к религии и церковности, олицетворял поэзию и культуру – для таких не было и не могло быть места в советской действительности.
Дело, однако, не клеилось. «Тщательно просматривая дело Клюева, – пишет Л.Ф. Пичурин, – я так и не смог установить, что же происходило с Николаем Алексеевичем между 6 июня и 9 октября. Четыре месяца пустоты – я имею в виду пустоту в бумагах – ни заявлений, ни протоколов допросов или очных ставок...». Между тем машина работала. За отсутствием убедительных доказательств делу «Союза спасения России» решено было придать «церковную» окраску. Тем более, что один из допрошенных, П.Н. Иванов, сообщил (или, возможно, подписал сообщенное следователем):
«Клюев также говорил мне, что он в Томске установил связи среди бывшего и в данное время действующего духовенства и церковного актива, которые, как он выражался, верны спасению России, ведут работу против коммунистической власти и что он активно помогает этой организации».
Арестованные летом 1937 года священнослужители (епископ Ювеналий, в миру И.Н. Зиверт; священник Ивановской церкви протоиерей И.Г. Назаров; священник Троицкой единоверческой церкви Я.Л. Соколов; священник той же церкви А.А. Ширинский-Шихматов, бывший князь и штабс-капитан царской армии) с поразительным единодушием дают показания против Клюева.