Жизнь одного химика. Воспоминания. Том 1. 1867-1917

Ипатьев Владимир Николаевич

Совсем другой характер носила моя переписка с Сапожниковым, с которым мы расстались добрыми друзьями. К А. В я относился очень дружелюбно и старался во всех случаях помочь ему, чтобы улучшить его материальное положение, так как он был семейным и имел двух сыновей. В мое отсутствие он защищал свою диссертацию для получения звания штатного преподавателя на тему: «Изучение удельных весов водных растворов ацетона». Как он мне писал, защита прошла очень удачно, и он получил искомое звание. Ему удалось также получить хорошо оплачиваемый урок по химии с вел. кн. Андреем Владимировичем. Он просил меня выслать ему весь материал по получению и использованию в промышленности и в обыденной жизни газа ацетилена; он объяснил мне, что это ему нужно для публичной лекции об ацетилене. Я тщательно собрал материал и выслал ему в короткий срок. В своих письмах я откровенно писал ему о всех своих впечатлениях и переживаниях заграницей и также об укладе жизни в

Мюнхенской лаборатории. Я ему подробно написал, почему я решил продолжать работу с изопреном вместо того, чтобы заниматься изготовлением химических препаратов. Я полагал, что это все останется между нами и не будет рассказываемо другим лицам, а в особенности артиллерийскому

начальству. Оказалось, что он не только передал об этом разным химикам, но и рассказал о моем поведении в лаборатории Байера инспектору классов К. Е. Гуку, причем от себя прибавил, что я совсем ушел от Байера, предварительно имев неприятные разговоры. Из писем А. В. ко мне я совершенно не знал, что идут подобные разговоры о моем поведении заграницей; точно также А. В. не написал мне, что он получил уроки химии с вел. кн. Андреем Владимировичем, точно боялся, что я буду протестовать и захочу иметь в будущем подобные занятия. Подобная боязнь была совершенно напрасна: я был настолько поглощен своими научными работами, что подобные уроки только отвлекли бы меня от моей главной цели; сокрытие же от меня этого маленького события в его карьере заставило меня в первый раз усумниться в его дружеском ко мне отношении.

Когда по приезде в Петербург из командировки я явился к инспектору классов Гуку, то он с первых же слов стал меня порицать за нетактичное поведение в лаборатории Байера и подчеркнул, что вообще у меня заносчивый характер и я очень много о себе думаю. Крайне удивленный, я спросил его, кто ему рассказал подобные ни на чем не основанные сплетни, и заявил, что я имею положительные доказательства хорошего мнения об мне Байера, как о химике, так и воспитанном интеллигентном человеке. Пускай А. В. покажет мое письмо, где было бы хоть одно слово, что я позволил себе какую-нибудь некрасивую выходку по отношению к этому великому ученому. Я рассказал Гуку, что Байер, приказав сделать фотографию всей нашей группы, усадил меня вместе с профессорами и, наконец, сделал нам визит и дал мне рекомендательное письмо к проф. Фриделю с очень лестной обо мне аттестацие. Представленные мною факты, обстоятельный отчет о командировке (две печатных интересных работы) и ряд данных, собранных для Артиллерийского Управления, заставили Гука переменить свое мнение о моем поведении заграницей. Что же касается до его замечания, будто я «много о себе воображаю», то я иронически ему ответил, что «я о себе так высоко думаю, что вы даже и представить себе не можете, но это — мое дело, и оно никого не касается».

Само собою разумеется, мои отношения с А. В. Сапожниковым теперь не могли быть столь дружескими, как прежде; я уже не мог доверять ему и стал поддерживать с ним более официальные отношения. В характере А. В. более, чем у других химиков, с которыми мне приходилось сталкиваться в нашей лаборатории, было развито чувство зависти, побуждавшее его, порой, к поступкам не совсем деликатным. Чувство зависти присуще нам всем, все мы имеем этот недостаток, но надо различать два вида этого чувства: я могу завидовать успеху какого-нибудь большого химика, когда он подметил интересное явление в том процессе, который был предметом моего изучения, но в котором я этого явления не заметил. Такая зависть может быть оправдываема, если она не сопровождается порчей отношений между людьми. Но если человек начинает завидовать другому в его успешной работе, когда он сам не хочет или не может отдать свои силы и уменье на продолжительный и упорный научный труд, чтобы выявить свой талант в исследовании новых явлений, то подобная зависть может вызвать только отталкивающее впечатление и способствовать установлению недоверия между людьми. Я и Сапожников были почти одних лет (я был на полгода старше) и хотя состояли при одной и той же кафедре в Академии, но каждый из нас имел свою специальность: он — по физической химии, я — по химии органической. Я никогда не стремился занимать кафедру порохов и взрывчатых веществ, хотя я был постоянно в курсе всех актуальных вопросов в этой области и по поручению Артиллерийского Комитета выполнял все возлагаемыя на меня поручения в моей лаборатории. Наши дороги поэтому шли параллельно, и нам не надо было вести борьбу для получения желаемого положения в Академии. Что же касается научной деятельности, то каждый из нас был совершенно свободен в выборе научных проблем и тут мы могли только благодаря своим способностям сделать большую или меньшую карьеру. Вот на этой-то почве и могло возникать тот вид зависти, который мог отделять нас друг от друга.,

Мне далее не раз придется касаться многих недоразумений, которые неизбежно возникали между нами во время продолжительной службы в Академии, но я здесь с самого начала хочу подчеркнуть, что, несмотря на все это, в Алексее Васильевиче было много хороших черт, которые заставляли меня забывать об его недостатках. Во всяком случае А. В. принадлежал к числу хороших русских людей, которыми наша страна могла только гордиться; он был хороший профессор, обладал большой энергией и достиг высокого положения только благодаря своему труду и способностям. В особенности его честная натура проявилась, когда ему пришлось работать при большевистской власти. Теперь, когда я пишу эти строки, А. В. уже нет в живых. Он умер внезапно от кровоизлияния в мозг в 1936 году в Москве, — после возвращения его из ссылки в Сибирь, куда он был выслан, не имея никакой вины. Перед своим арестом и ссылкой он отдавал все свои силы на заведывание химической лабораторией Военно-Технической Академии, которая должна была исполнять разнообразные работы для Комиссариата по военным делам.

По приезде в Петербург я написал рапорт в Артиллерийский Комитет, где дал ответы на все вопросы, которые касались изготовления пикриновой кислоты, и приложил абстракт из моей работе у проф. Виелля о горении нитроглицериновых порохов.

Управляющий делами Артиллерийского Комитета ген. Петр Захарович Костырко, прочитавши мои рапорты, вызвал меня к себе, чтобы ближе со мной познакомиться и задать некоторые вопросы. Генерал Костырко после начальника Артиллерийского Управления был главным лицом в Артиллерии, так как ему приходилось при участии Артиллерийского Комитета решать самые важные дела по артиллерийскому и ружейному вооружению армии. Он пользовался громадным уважением министра Ванновского и вел. кн. Михаила Николаевича и с его мнением считались все высшие чины военного ведомства. Он обладал великолепной памятью, знал материальную часть артиллерии наизусть, умел говорить со всякими начальствующими лицами, был безусловно честным человеком, холостяком и очень скрытным в своей частной жизни. Он нигде не бывал, никого не принимал и жил с прислугой в казенной квартире на Литейном, напротив Главного Артиллерийского Управления. Если он был уверен в своей правоте, то никакое высшее начальство не могло поколебать его убеждения, и он, благодаря своим знаниям, всегда одерживал победу. Его большим достоинством было умение разбираться в людях, что позволяло ему привлекать к работе наиболее способных людей. Для него высокие чины не имели никакого значения; для работы он старался привлекать молодых артиллеристов, окончивших Академию, и если убеждался в их способностях, то выдвигал их на ответственную работу. Достаточно указать на состав важнейшей комиссии по перевооружению нашей артиллерии новой скорострельной 3-х дюймовой пушкой. За то и молодежь относилась к нему с большим уважением и признательностью. Когда освободилось место начальника Артиллерийского Управления, то высшее начальство предложило ему это место, но он отказался, говоря, что его работа будет более полезна в Артиллерийском Комитете. Молодежь узнав об его отказе, отправила ему делегацию с целью уговорить его взять место начальника; он поблагодарил, но наотрез отказался.

Когда я явился к Костырко, то он мне сказал, что Артиллерийское Управление решило ходатайствовать о награждении проф. Виелля орденом Станислава 2-й степени со звездой за его любезное соглашение руководить моей работой в его лаборатории. Ген. Федоров написал о моих занятиях в лаборатории и о посещении заводов пороха и взрывчатых веществ. Ген. Костырко объявил мне, что он решил пригласить меня принять участие в комиссии по применению взрывчатых веществ к снаряжению снарядов, в качестве постоянного члена и, кроме того, включить меня в число сотрудников 5-го отдела Артиллерийского Комитета, который занимался всеми пороховыми и химическими вопросами. Я очень поблагодарил ген. Костырко за это приглашение, сказав ему, что я рад применить свои познания для артиллерийского дела, но никакого вознаграждения мне не надо, ибо это только стеснило бы меня в моей научной работе.

Приглашение меня в указанную комиссию очень рассердло Г. А. Забудского, который, несмотря на его желание быть там членом, не был туда назначен. Мое назначение вызвало также неудовольствие со стороны А. В. Сапожникова, который не преминул обратиться к начальнику Академии, чтобы тот походатайствовал об его назначении в ту же комиссию. Ген. Демьяненков, будучи в хороших отношениях с ген. Костырко, удовлетворил просьбу А. В., и он через год был также назначен членом в эту комиссию.

Эта комиссия, очень важная по своей цели, была образована после несчастного случая с кап. Панпушко, который, как было выше сказано, занимался единолично снаряжением снарядов пикриновой кислотой. После его смерти была образована при Артиллерийском Комитете специальная взрывчатая комиссия, председателем которой был назначен ген. Теннер, членами ген. Муратов и кап. П. А. Гельфрейх, а делопроизводителем кап. Петровский (Николай Иванович). Гельфрейх производил опыты на артиллерийском полигоне: в особо устроенной мастерской он снаряжал снаряды различными взрывчатыми веществами и затем подвергал их испытанию стрельбой из орудий разных калибров. В этой комиссии в начале принимал участие представитель морского ведомства, кап. Бархоткин, который занимался снаряжением бронебойных снарядов пироксилиновыми шашкамми. После ухода Бархоткина, был привлечен в комиссию мой товарищ по Академии К. И. Максимов, и ему было поручено снаряжение снарядов влажным пироксилином. Но в скором времени пироксилин был заменен другими взрывчатыми веществами. Ввиду того, что опыты по снаряжению снарядов взрывчатыми веществами представляли из себя очень опасное занятие, военное ведомство решило платить лицам, приглашенным для этой цели, кроме обычного содержания, еще по 10 рублей суточных денег, а кроме того, их семьям была обеспечена хорошая пенсия.

Капитан Гельфрейх и Максимов, оба были способными артиллеристами, но, к сожалению, не получили в Артиллерийской Академии хорошей химической подготовки, и потому приглашение в комиссию¹ меня и Сапожникова было очень полезно для дела. Мой товарищ, кап. Максимов был очень способный человек, и я считал его выше, чем Гельфрейха. Последний умел втирать очки начальству и потому имел репутацию хорошего специалиста; но я скоро распознал слабость его познаний. Он нередко выступал в комиссии с очень легкомысленными предложениями, которые не имели никакого научного основания. Вскоре после моего приглашения в комиссию мне было поручено исследовать одно новое взрывчатое вещество, полученное Гельфрейхом из нафталина. Комиссия не могла решить вопроса, стоит ли делать опыты снаряжения снарядов предлагаемым Гельфрейхом веществом, которое он назвал «эккердитом» в память его посещения завода взрывчатых веществ во Франции в Эскерде. Я произвел в своей лаборатории полный анализ вещества и нашел, что оно представляет смесь различных нитросоединений нафталина, причем в ней преобладают динитросоединения, которые мне удалось искуссным подбором растворителей разделить на изомеры. Тринитронафталина в этом взрывчатом веществе оказалось очень немного. Это исследование показало, что вследствие недостаточной нитрации нафталина, полученный из него продукт не будет развивать достаточную силу взрыва и потому не представляет интереса для испытания в снарядах. Мой доклад в комиссии был настолько убедителен, что все согласились с моим мнением, а автор сего продукта, несмотря на мое отрицательное отношение к его продукту, отметил блестящее выполнение мною данного мне первого поручения.

Кап. Максимов был очень дружен со мною и советовался по всем химическим вопросам, которые возникали при его работе. К сожалению, он отличался не крепким здоровьем, а работа в холодной снаряжательной мастерской с порошкообразными или с расплавленными взрывчатыми веществами, дающими ядовитые пары, несомненно разрушала его и без того слабый организм. Он часто прихварывал, но будучи очень аккуратным и честным работником, не хотел манкировать и отправлялся на службу в то время, когда ему лучше было бы оставаться дома.