Жизнь одного химика. Воспоминания. Том 2
Шрифт:
России, частью же заказывалось заграницей (большей частью в Швеции). После революции архивы канцелярий могли погибнуть или вследствие неряшливости или же умышленно для того, чтобы скрыть финансовые операции, компрометировавшие хозяев.
В течении целой недели нам пришлось работать с утра до вечера. На долю Ададурова пришлась, главным образом, работа в канцеляриях, а Райнов, вместе со мной, — обследовал техническую часть завода. Косяков, — наш председатель, — изображал из себя китайского богдыхана, который вечером принимал наши доклады к сведению, пил изрядное количество водки и рассказывал нам веселые анекдоты, от которых мы помирали со смеха.
Он был из простых рабочих, лет 40—42, большого роста, грубоватый в обращении, но славный парень и не лишенный природного ума; он относился с большим уважением к настоящим спецам и по отзыву моих коллег-инженеров с ним было приятно работать. К сожалению., он не мог жить без водки и вскоре умер от болезни почек и сердца. Он относился ко мне с особым уважением и всегда говорил, что моя работа очень ценится коммунистической партией.
Первый-же осмотр завода привел меня и моих помощников в очень печальное настроение. Общее впечатление было таково, что завод строился на показ, чтобы втереть очки, кому надо,
По приезде в Москву мы подали подробный рапорт в Военно-Техническое Управление, приложив к нему нашу оценку завода и финансовый расчет стоимости предприятия. Сумма была внушительная , — не помню точно, но около шести миллионов. Позднее мы узнали, что оценка сделанная Штоль-ценбергом была значительно ниже нашей, но насколько, я не могу припомнить.
После приезда из Самары, на первом-же заседании Президиума, Богданов спросил меня, как я нашел завод его любимца Шейна. Я откровенно высказал ему свое мнение, а когда после этого я встретил в том же заседании Шейна, то на его вопрос о моем мнении относительно того-же завода, я ему ответил: «не спрашивайте, а то я начну ругаться, как сапожник».
После нашей поездки в Самару, между немецкими и нашими делегатами начались очень длинные переговоры относительно условий совместной работы по приведению в порядок Самарского завода и по организации производства на нем иприта и фосгена. В этих дискуссиях я принимал участие лишь постольку, поскольку дело касалось технических вопросов. Вызванный к известному часу в кабинет Розенгольца в Авиационном Управлении, я нередко должен был просиживать часы в приемной, пока он не закончит секретные обсуждения политических и экономических вопросов с немецкими делегатами. В одно из таких посещений я сделал предложение раньше, чем заключать с немцами окончательный контракт, освидетельствовать в Германии завод Штольценберга и узнать, в каком положении находится у него производство иприта и фосгена. «Может быть, мы покупаем кота в мешке», — сказал я, так как никто не знает, каким техническим багажем владеет немецкий подрядчик Штольценберг. После обсуждения, было решено немедленно же командировать меня в Германию и в самом начале октября 1923 года я выехал в Берлин, где уже находился Штольценберг. Для присмотра за мною был командирован один коммунист (насколько я помню*, его фамилия была Подольский). Это был совершенно молодой человек, не имевший никакого отношения ни к химии, ни к технике ядовитых газов; ко мне он был прикомандирован в награду за хорошее поведение в партии и хорошую учебу. Я ровно ничего не имел против такого товарища, тем более, что он оказался покладистым и вежливым человеком, а для меня было спокойнее, так как часть ответственности за виденное ложилась на него.
В день приезда в Берлин я был вызван по телефону Штольценбергом, и он устроил мне свидание в доме его бывшей (разведенной) жены, как он об’яснил мне, — для более спокойного разговора в нейтральном месте. Здесь мы условились о времени поездки в Гамбург для осмотра его завода. Как только прилетел Подольский (он не мог выехать одновременно со мною), мы отправились в Гамбург. Штольценберг сначала повез нас на своем автомобиле на военный полигон, оборудованный во время войны военным ведомством для производства опытов с удушающими средствами и для наполнения ими снарядов. Этот полигон, названия которого я не помню, находился часах в двух-трех езды от Гамбурга и занимал громадную площадь, со всех сторон окруженную лесами. Штольценберг взял подряд уничтожить, согласно Версальского договора, все снаряды, начиненные ядовитыми газами. Он нам показал, как он производит эту операцию!. Насколько мы могли судить, операция была поставлена вполне рационально. Недалеко от полигона находилась лаборатория, оборудованная самим Штольценбергом, для различных исследований ядовитых газов, а также для изучения методов их изготовления. В этой лаборатории мы увидели способ получения иприта в маленьком масштабе, ничем не отличающийся от указанного в литературе, опыты изготовления активированного угля и др. В не очень обширной лаборатории работало несколько докторов и лаборантов. На следующий день мы отправились на завод, находившийся в окрестностях Гамбурга. Все постройки были новые, что свидетельствовало, что завод недавно начал свое существование. Мы увидали изготовление хлора, фосгена и хлористого алюминия, и нам было указано, что в очень скором времени будет построена малая установка иприта. Таким образом мы не могли судить, имеет ли Штольценберг надлежащий опыт по изготовлению иприта, хотя он уверял нас, что это производство ему было хорошо знакомо во время войны. Видеть производство и ознакомиться с ним даже детально, еще не значит уметь вести его самому, так как повторение чужого опыта не всегда дает те результаты, которые были получены самим производителем. После осмотра завода Штольценберг пригласил меня и Подольского на обед в наилучшем ресторане, и хотя мы сильно отказывались, но все-таки пришлось исполнить его просьбу. На обед приехала супруга Штольценберга (его вторая жена), оказавшаяся сестрою известного Бергиуса, использовавшего целиком мой метод высоких давлений для получения жидкого топлива из углей и смол. Мадам Штольценберг была матерью пяти детей и обладала довольно красивым лицом, но ее сильно портила непомерная толщина. Она была в курсе всех дел своего супруга и во время обеда не переставала болтать на всевозможные темы.
В это время в Гамбурге уже начались беспорядки, и каждый день можно было ожидать выступления коммунистов, а потому, покончив собирание всех необходимых сведений, мы поспешили обратно в Берлин, который тоже переживал тяжелые дни: циркулировали слухи, что после начала восстания в Гамбурге, будет об’явлена железнодорожная забастовка и повсюду начнется восстание коммунистов; ощущался большой недостаток в масле, белом хлебе, молоке, яйцах; у лавок стояли хвосты; инфляция достигла громадных размеров и за золотую марку давали биллионы бумажных, причем курс последних падал ежечасно. В магазинах расценка товаров происходила по несколько раз в день. Жизнь на иностранную валюту стоила гроши, и нахлынувшие спекулянты за бесценок скупали дома. Некоторые иностранцы, в том числе и русские, приобрели таким путем по несколько домов и стали миллионерами. При таких обстоятельствах не представляло никакого удовольствия оставаться даже лишний день в Берлине.
По приезде в Москву мы представили полный отчет о нашей командировке, который был принят в соображение во время дальнейших переговоров и несомненно помог заключению более выгодного для СССР контракта между обоими правительствами. Одновременно с нашим отчетом, Штольценберг подал смету на полное переоборудование Самарского завода с целью установления производства обусловленных количеств фосгена и иприта. Переговоры относительно заключения контракта тянулись долгое время, — почти всю осень, — пока, наконец, было установлено, сколько денег должны дать немцы и сколько должны истратить мы для постройки зданий и для приведения завода в полный порядок. Кроме указанных производств мы должны были построить громадное здание для снаряжения снарядов этими ядовитыми газами, а аппаратура для снаряжения должна была быть доставлена Германией.
Ададуров, который ездил со мной на Самарский завод, был в курсе всех переговоров с немцами и сообщал мне время от времени их результаты. В конце концов соглашение было достигнуто, и Штольценберг получил от немецкого правительства подряд на постройку заводов иприта и фосгена. На русскую сторону возлагалась постройка всех необходимых зданий и помощь по установке всего оборудования и пуска завода в ход.
Для наблюдения за постройкой завода и для разрешения всяких технических и экономических вопросов была образована особая комиссия, которая находилась в подчинении Рев.-Воен. Совета. В эту комиссию вошел я, Д. С. Гальперин и один коммунист (не помню его фамилии), которому была поручена постройка новых и приспособление старых зданий; секретарем комиссии был назначен коммунист Гуревич. С председателем комиссии дело долго не клеилось: два были сменены, через очень короткое время; удержался только третий, — это был Мархлевский, служивший ранее в Комиссариате Иностранных Дел. Это был очень деловой человек, умевший глубоко входить в каждый вопрос и наведший большой порядок в деятельности комиссии. Поляк по происхождению, он был очень мягок и вежлив в обращении, но легко можно было видеть, что за этой мягкостью! скрывается большая настойчивость. По образу его действий было ясно, что в Наркоминделе, кроме своих юрис-консульских обязанностей, он исполнял и некоторые поручения ГПУ. С этим человеком надо было быть очень осторожным, так как каждое слово, сказанное вами, будет проанализировано со всех точек зрения. Кроме деловых отношений, которые продолжались около 3-х лет, мне приходилось очень много раз говорить с ним на различные темы, и все эти разговоры оставили у меня впечатление, что я имел перед собою умного и хитрого человека, довольно хорошо образованного, умеющего ориентироваться в любой сложной обстановке. Во всяком случае это был самый лучший председатель в нашей комиссии. С немецкой стороны были два члена, из которых один был полковником генерального штаба, но фамилии их я не могу припомнить. Д. С. Гальперин принимал очень большое участие в делах комиссии, — в особенности за последнее время ее существования.
В начале наши заседания тянулись по многу часов, чтобы выработать все планы и порядок работы. Архитектором для построек на заводе был приглашен мой бывший ученик, гражданский инженер Веснин, очень талантливый строитель; Ада-дуров был назначен начальником завода, а инженером-строи-телем был назначен инженер Райнов, т. е. те люди, которые ездили со мной для осмотра и оценки завода. Бухгалтером комиссии, через руки которого проходили большие суммы, отпущенные правительством для постройки здания, был назначен Ногин, брат известного большевика Ногина, который тогда стоял во главе всей текстильной промышленности СССР. Ногин оставался недолго на своем посту, так как не поладил с Гуревичем, секретарем комиссии; мне лично Ногин говорил, что боится попасть под суд за незаконное ведение бухгалтерских книг, а сделать он ничего не может, так как ему это приказывает Гуревич. На одном из заседаний, в присутствии Розен-гольца и Уншлихта (последние наблюдали за деятельностью комиссии), Ногин изложил свои замечания, после чего был смещен с своего поста.
Др. Штольценберг перед тем, как он получил подряд от германского правительства, написал мне письмо, в котором он сообщил, что он решил пожертвовать, после оформления контракта на подряд, около 500.000 марок в фонд, который должен служить для развития научных исследований в области ядовитых газов и защиты от них (противогазов). Он предполагал, в случае моего согласия, поставить меня во главе этого дела в России, а также использовать мои знания и заграницей; он спрашивал моего совета, как оформить это дело, и высказал свое соображение относительно помещения этого капитала в Швеции. Я показал это письмо Богданову, а также Гальперину, которые одобрили мысль о моем участии в этом деле. Я ответил Штольценбергу, что готов ему помочь и что в следующий его приезд в СССР мы переговорим подробно, как наладить